Что-то такое я, кажется, уже читал.
– Про любовь книжка, – сказала Костромина.
– И что? – спросил я.
– Ничего.
– По-моему, ерунда, – неосторожно сказал я.
– Ты просто в литературе ничего не понимаешь, – сказала Костромина. – Тот, кто чистит зубы циркулярной пилой, ничего не понимает в жизни. Башку когда-нибудь отпилишь.
– Не отпилю, – отмахнулся я.
– Отпилишь – степлером обратно не присандалишь. Без башки на что парик станешь клеить?
– Ладно… – Я направился ко входу в школу, сделал вид, что к.б. обиделся.
– Плохо получается, – оценила вслед Костромина. – Плохо, Полено, дрянь, не верю я, что ты обиделся. Кстати, как у тебя здоровье?
– Ничего, только пульс участился… Давление поднялось, наверное.
– Ну-ну, ковыляй давай.
– А ты?
– А я еще посижу. Там концентрация глупости слишком высокая, боюсь не выдержать. Иди-иди, и смотри мимо класса не промахнись.
Мимо класса я не промахнулся.
Возле окна неумно и неумело громко шептались братья Сиракузовы. Остальные мальчишки сидели как-то чересчур правильно, обычно все, кроме Беловоблова – у него сросшиеся шейные позвонки, расплываются по партам, как бесполезное и бессмысленное желе, а сейчас строго расположились, точно в корсетах. И я думаю, что это не из-за Инги Сестрогоньевны, не из-за ее указа, а так, по велению души. Хотелось всем быть. Даже галстуки двое надели, строгие, коричневые. А Рейнгольд Людинов и вообще в галстук вставил булавку в виде золотого кузнечика, дурачина. У меня тоже такая, кстати, есть, прадедушкина, раньше такие выпускникам выдавали.
А галстука у меня нет. Может, из старого пальто вырезать?
Девочки тоже изменились. Не все, конечно, но некоторые. Увалдина, Старцева, Груббер. Все надели непривычно яркие платья, Груббер так даже зеленое. И вроде как подкрасились. Хотя тут я не могу ручаться, может, под модификатор погоды попали – радужные цвета препятствуют энтропии, и иногда в модификатор добавляют красители, тогда идет разноцветный дождь.
Показалась Костромина.
Она сняла плащ, оказалось, что под ним старинное платье.
Я не очень хорошо в культуре разбирался, но мне показалось, что в таких платьях не прабабушки ходили, а еще прапрабабушки. Такого глубоко фиолетового цвета с загогулистыми золотыми огурцами, с искрами, с серебристой нитью по краю, очень нарядно, длиной до пяток. И Костроминой оно очень шло. На остальных девочках такое платье бы висело, вот как если бы обрядили скелеты в биологическом кабинете. А на Костроминой хорошо смотрелось. Умела она. Наверное, это из-за соулбилдинга, там, кажется, и одеваться еще учат.
И все на нее стали смотреть.
А Костромина немного покрасовалась и села за мной.
– Как себя чувствуешь? – спросил я. – В ранешнем?
– Нормально, – ответил Костромина. – Бабушкино платье достала, у нас сохранилось. Семейная реликвия. Пыль выбила, надела – и как новенькая.
– У нас тоже сохранилось что-то, если хочешь, принесу. Как собака Кузя?
– Все отлично. – Костромина поглядела на меня с превосходством. – Собака живет… То есть все хорошо, аппетит у него повышенный. Вот, с утра на собачью кухню бегала, консервы рыбные взяла, кормила.
– Рыбные – это для кошек, – сказал я. – Кошки любят рыбу. А собаки любят…
Собаки любят мясо. Кости. Печенье еще, кажется, сухари сахарные.
– Собаки любят колбасу, – авторитетно заявила Груббер в зеленом. – У нас была собака.
– И вы ее сожрали, – грустно закончил я.
Груббер растерянно замолчала, Костромина стукнула меня по голове. Кулаком. Правильно, глупость брякнул, молотком меня надо.
– У нас раньше была, сто пятьдесят лет назад, – оправдалась Груббер. – И никто ее не ел, она сама умерла.
– От голода, – закончил я.
Груббер хотела рассердиться, но у нее не получилось.
– Она не от голода умерла, она от старости умерла. Она уже ничего не ела в конце.
– А моя собака все любит, – сказала Костромина. – Что ни дашь, все ест, можно и не разогревать.
Но Груббер больше не хотела обсуждать собак, отвернулась и уставилась в стену.
– Так-то, – с превосходством сказала Костромина. – Так-то…
Костромина погляделась в зеркало, затем подсела ко мне и спросила шепотом:
– Кстати, ты знаешь, о чем там эти дураки Сиракузовы совещаются?
– Нет.
– Они на Свету впечатление хотят произвести.
– Да. Да?
Дураки. Впечатление на человека. Как же. Особенно Сиракузовы. Если бы они вместе взорвались, они бы и то впечатления на человека не произвели бы.
– Да. Света пойдет домой, а тут навстречу ей Сиракузов, вот тот, который справа. Идет себе этот Сиракузов, идет. А тут на него другой Сиракузов балкон бросит.
– Зачем? – не понял я.
– Для впечатления. Вот ты подумай. Идешь ты себе, идешь – и вдруг на Сиракузова падает балкон. Это же здорово выглядит. Ты бы поразился?
– Нет, – честно признался я.
Если бы на Сиракузова упал балкон, я бы только к.б. порадовался. Чему тут поражаться? Что я, не видел, как на кого-то балконы падают? Ничего интересного, обычные дела, практически будни. Конечно, лучше бы на Сиракузова упала водонапорная башня. Или, если уж мечтать по полной программе, дроболитная. Старая дроболитная башня, в которой сейчас Музей металлургии, года два назад мы туда ходили с классом на экскурсию, очень много интересного узнал, правда, сейчас уже не помню. Зато сама башня на меня изрядное впечатление произвела, большая такая, солидная. Вот если бы такая башня упала на Сиракузова, он бы впечатлился, наверное. А еще лучше бы сразу на обоих упало по дроболитной башне, чпок – и нет Сиракузовых, зачем они?
– Я тоже не знаю, – сказала Костромина. – Вот если бы Сиракузовых замуровать перед школой по пояс, это бы Светлана могла заметить. Надо им сказать, пусть замуровываются, это свежо.
– Глупо, – не выдержала и тоже обернулась Груббер. – Вы говорите о разных глупостях.
Тоже удивительно. Обычно Груббер молчит все время, а тут что-то разговорилась.
– Так это не я хочу друг на друга балкон ронять, это Сиракузовы, – сказала Костромина. – Что с них взять, вообще? Они глупы.
Сиракузовы услышали и поглядели на нас одинаково равнодушно.
– Сиракузовы, вы дураки, – громко сказал я.
Раньше, в человеческие времена, мне за такие дела лицо бы расковыряли, а теперь ничего. Один Сиракузов, правда, сказал:
– Ты, Поленов, сам дурак.
Без особого энтузиазма. Но уже что-то, обычно они и не прореагировали бы, а тут огрызнулись. Забавно. Человек еще не прибыл, а духовный рост уже налицо.
– Он один дурак, а вы два дурака, – к.б. пошутила Костромина. – Вы в два раза глупее, поэтому и идеи у вас бредовые.
Сиракузовы отвернулись.
– Эти еще ничего, – зевнула Кострома. – Беловоблов еще хуже. Он со своим приятелем Кружкиным собирается спасать Свету от грузовика.
– Как это?
– Просто. – Костромина ухмыльнулась. – Кружкин поедет на грузовике как бы на Свету, а Беловоблов ее спасет. Оттолкнет в сторону, примет удар на себя.
– Зачем?
– Ты что, кина не видел? – заговорщически спросила Костромина. – Это же классика. Она все время с открытым ртом, он похож на… Короче, похож. Как здесь.
Она продемонстрировала «Рыцаря страсти». Идиотический красавец на обложке томно смотрел вдаль.
– Кстати, тут тоже этот эпизод есть. – Костромина постучала по обложке пальцем. – Главная героиня ворон ловит, а тут бетономешалка без тормозов, и прямо на героиню несется. А тут главный герой как прыгнет. Короче, из-под самых колес выдернул, еле жива осталась.
– Все равно не пойму, – сказал я. – Зачем давить-то? Можно же и так, поговорить, кино посмотреть, мороженым угостить.
Костромина потерла лоб, поглядела на пальцы.
– А еще других дураком называет, – хмыкнула Груббер.
– Тут, Поленов, все просто, – стала объяснять Костромина. – Это же все классика. Молодой и красивый…
Костромина поглядела на Беловоблова, махнула рукой, пусть так.
– Молодой вурдалак Беловоблов спасает человека Свету из-под несущегося грузовика. И, само собой, между ними возникает любовь.
– Из-за того, что он ее из-под грузовика спас? – уточнил я.
– Ну, да, – кивнула Костромина. – А как же еще? Так ведь у людей все и происходит. Почитай в любой книге, там все так и излагается, если не грузовик, так хулиганы нападают. А главный герой спасает. А ты что думал, любовь, что ли, на пустом месте заводится? Нет, Поленов, все сложно. А ты не изучаешь.
Хорошо. Интересно все у людей устроено, не то что у нас.
– А если не грузовиком ее давить, к примеру, а локомотивом? – спросил я совершенно серьезно. – Тогда, наверное, любовь еще быстрее возникнет? Локомотив-то тяжелее. И едет быстрее.
Костромина пожала плечами.
– Наверняка сказать трудно, – сказала она. – Я в этом вопросе не очень хорошо разбираюсь, больше теоретически… Наверное, да. Если думать глубоко, то да, локомотивом сбивать надежнее.
– А где Беловоблов локомотив возьмет? – спросил я. – Железная дорога просто так локомотив не выдаст.
