– И впрямь, – удивленно сказал Летун. – Малая какая…
Пастух представил Летуна Марине. Дальше потопали вместе к вертолету. Он такой один там стоял – верх беленький, низ синенький, морда тупая, стеклянная, красивая очень.
– Лучший аппарат тебе даю, Пастух, самый неюзаный, – сказал Летун. – И денег не спрашиваю.
– Летун, не гони пургу, деньги – не проблема. Скажи – сколько?
– Иди в жопу, Пастух. Помочь боевому корефану – кайф. А деньги все одно просрутся. Рад был тебя повидать, Пастух. Удачи! И вам, дамочка, всего наилучшего. Берегите Пастуха, он у нас один такой единственный…
Слова, слова. Ан приятно, что Марина их слышит.
Обнялись.
– Будешь в Москве – звони, – сказал Пастух.
Телефона не сообщил.
– Непременно, – сказал Летун.
И не спросил телефона.
А движок пилот уже запустил.
– Мне очень страшно, – сказала Марина, усевшись на жесткое сиденье в пузе машины и пристегнувшись.
Она и выглядела испуганной, прибитой какой-то, что на реальную Марину никак не походило.
– А с этим мы сейчас поборемся, – сказал Пастух. – И победим. Вы же у нас замкнутого пространства опасаетесь? Так и не будет его – замкнутого. Вы на вертолетах когда-нибудь летали?
– Ни разу.
– Тогда – с почином. – И к пилоту: – Поехали, брат. Не качай сильно. Дама у нас больно опасливая…
Вертолет оторвался от бетона, повисел над ним секунду-другую и борзо рванул вперед и вверх. Марина зажмурилась, ухватилась руками за сиденье, ноги поджала, напряглась. Боялась. А и впрямь пошатывало, покачивало, как при подъеме всегда бывает, и земля уходила вниз – красивая и большая тоже, покачиваясь, уходила.
– Брат, – крикнул Пастух пилоту, – давай, как договорились!..
Тот кивнул и чуть сдвинул створку окна.
В салон ворвался холодный и острый воздух, а точнее, ветер ворвался, нагло загулял по салону. Пилот обернулся.
– Жива? – прокричал улыбаясь.
– Сейчас проверим, – крикнул в ответ Пастух. И на ухо Марине: – Откройте глаза!
Она открыла их на миг, снова зажмурила, снова открыла и сказала недоверчиво:
– Это мы что – летим?..
В салоне яро гулял холодный ветер. Открывать окна во время полета вообще-то сильно не рекомендуется, но пилот пока молчал.
– Летим, – подтвердил Пастух. – Дайте руку…
Ухватил за запястье и высунул в приоткрытое пилотом окно вертолета, где ветер был прямо-таки штормовым, холодным, колким. А внизу остались махонькие с высоты вертолетики, махонькие дома, махонькие деревья, махонькие автомобили и совсем махонькие человечки, зато стало хорошо видно, какая земля большая и в общем-то и впрямь круглая.
Пастух отпустил руку Марины, а она ее не убрала, оставила за окном.
– Как странно, – сказала. И добавила: – Я – и лечу… Но все равно страшно. Мы так долго станем лететь?
– Часа три как минимум, – сказал Пастух. – Или больше.
– И догоним поезд?
– Скорее перегоним. И встретим его на станции Зима.
– Красивое название, – сказала она. – И земля очень красивая. А мы точно не упадем?
Все-таки она боялась, видно было. Но руку из-за окна не убирала. Хотя ветер в окно пер мощно, что было неприятно, но он был довольно теплым, так что простуды или даже воспаления легких Пастух никак не планировал.
– Точно не упадем, – соврал Пастух. Вертолеты вообще-то время от времени падают с высот на землю, на своей шкуре испытано. Но это – в прошлом. – Давайте попросим пилота закрыть окно, – предложил он. – С открытым вообще-то не положено… И холодно-то как, простудимся к черту, не дай Бог… – Постучал пальцами по спине пилота, крикнул: – Задраивай, спасибо! – И к Марине опять: – У вас ничего не кружится, не болит? Вам не страшно?
– Страшно, – ответила. – Фантастически страшно. Мы так высоко над землей!.. Но как же это красиво. Я ни разу не видела – сверху…
Она прижала физиономию к окну, нос сплющила и стала смотреть на медленно-медленно ползущую под вертолетом землю. Ну, дай-то Бог, летать у нас вроде получается, подумал Пастух и умиротворенно закрыл глаза. Пока Марина наглядится на землю с высоты, можно и покемарить минуток десять – пятнадцать. Здесь, в «двадцать шестом», помнил Пастух, спалось когда-то вполне пристойно.
В полете были три часа двадцать семь минут. Можно было б и быстрее, но два раза на землю присаживались: рядом с пасекой, где пилот угостил Марину свежим медом, у него там кореш пасечником оказался, а еще у озера – круглого, ровного, как тарелка, и очень холодного. Марина умылась в нем, ладошками потрясла, сказала:
– Я теперь знаю, что летать – это не очень страшно. Когда на вертолете…
А и то верно: какое ж на вертолете замкнутое пространство? Все открыто, все доступно, хоть башку в окно высуни, охлади ярым ветерком и – как в холодной воде искупался, только сухой остался. И тоже весь холодный.
Пилот летал прежде в город Зима, знал, где там поближе к станции, к вокзалу присесть на вертолете. Высадил пассажиров в каком-то не слишком чистом поле, явно со следами хозяйственной деятельности человека.
Сказал Пастуху:
– Ближе не сяду. Но тут – рядом. Вон, метрах в двухстах грузовые терминалы видишь? А за ними – вокзал. Двадцать минут ходу. Это если неторопливо…
Попрощались, поблагодарили, пошли себе. Не двадцать, конечно, минут, но за тридцать восемь дотопали. Спросили у тетеньки в железнодорожной форме, когда московский экспресс прибывает. Та сказала:
– Минут через двадцать, ну, двадцать пять. Вы без багажа?
– Налегке, – подтвердил Пастух. – В Тулун к родственникам погостить едем.
– К каким-таким родственникам? – спросила Марина, когда тетенька отошла.
– Версия, – сказал Пастух. – Не говорить же ей, что мы от поезда отстали и на вертолете догнали. Наша правда для иных фантастикой покажется…
А потом некрепкого чайку в буфете попили, местные новости в телевизоре, висящем на стене, посмотрели-послушали, а тут их экспресс и подкатился. Как не убегал от них.
Глава шестая
Поезд-красавец подкатил к перрону солидно и неторопливо. Встречающих или праздно шатающихся поблизости было мало. А уж покидающих поезд с багажом – вообще никого. Вряд ли «зимняки», «зимнесторонцы», «зимовщики» – или как на самом деле жители Зимы себя называют? – часто путешествуют во Владик и обратно на дорогом экспрессе, здесь свои поезда есть – попроще, подешевле, попривычнее.
Их родной вагон не очень-то и медленно проехал мимо, но знакомая до счастья проводница, стоящая на площадке с флажком, увидела их, узнала, флажком им и помахала улыбаясь. Редкий, полагал Пастух, случай в истории «восточного экспресса», чтоб отставшие пассажиры поезд догоняли неведомо как и через чертову кучу времени. И чтоб догнали.
Когда поезд остановился наконец и страждущие твердой земли пассажиры посыпались на перрон прославленной хорошим поэтом станции Зима, первым из означенного вагона вышел Стрелок. Он явно видел Марину и Пастуха из окна купе или из тамбура, потому что сразу отправился к ним навстречу. Почти бежал.
– Что случилось в Иркутске? – не здороваясь, яростно спросил он, целуя руку Марине.
– А что случилось в Иркутске? – в ответ спросил Пастух. И сам пояснил: – Ничего не случилось. Надобность возникла – остаться. Мы и остались, да, Марина?
– Конечно, – подтвердила радостная Марина. – Мы и остались. – И спросила Стрелка: – А что?
– Почему ж не предупредили-то? Я ж волновался все ж… – И перешел к сути: – А догоняли-то как? На вертолете?
– На нем, – сказал Пастух. И загодя предупредил: – Хватит вопросов. Мы здесь и – ладно. Устали. Что тут без нас происходило?
– Все штатно, – Стрелок понял, что его вопросы не катят, поерничал чуть, – с возвращеньицем вас. Ваше купе проводница заперла – на всякий-то пожарный. Милости просим…
Да и с чего бы-то стоять на перроне? Скучно, бессмысленно и, как опыт показал, небезопасно. Все они в вагон и пошли. Родным он оказался. До боли, до дрожи. Марина аж слезу пустила, сказав:
– Как я соскучилась… – И почему-то погладила взбитую подушку на своей полке. – Как домой вернулась. Странно, правда?
И впрямь – странно, подумал Пастух. Как в детдомовском детстве поход в кино на старый, тыщу раз пересмотренный фильм. Все до финального кадра знаемо наизусть, а вон кажется, что что-то не так, что-то не то, что-то новенькое, неигранное вдруг проскользнуло, а ты, сопли развесив, поймал лишь край тени этого неигранного. А его уж и дух простыл. И какое оно – придумывай, тужься.
Все бы так, да Пастух был не романтиком, а скучным прагматиком. И, отдав вовсе бедную долю эмоций процессу возвращения блудных пассажиров в почти родное купе, заметил-таки малость примятое покрывальце на полке-кровати Марины. Ну, будто кто-то задницу свою на него чуточку опустил. Типа – присел на секунду-две, а оправить покрывальце забыл. Кто?.. Купе-то было заперто проводницей, как и положено железнодорожными правилами, сразу после исчезновения двух пассажиров и отперто на глазах этих пассажиров. Или ключ-треугольник имел, кроме Пастуха и проводницы, еще кто-то в вагоне?..
