Первая мысль – Стрелок.
Вторая и далее – не пойман-не-вор, что ему делать в купе Марины, но – шарил ли он в ее вещах, а если шарил, то что нашарил?
А у двери в купе столпилась вагонная публика, с вагонной же скуки и скопилась, поскольку – ЧП, поскольку пропажу обсудили четырьмя часами раньше, а тут впору и счастливое возвращение обсудить всем миром. Так у нас в России принято, прости Господи!
– Товарищи, друзья, господа, – сказал Пастух всем сопереживающим, включая Стрелка, который избранно сопереживал прямо в купе. – Спасибо вам за то, что беспокоились о нас, но моя спутница уж и переволновалась да плюс устала. Дайте нам пару-тройку часиков, чтобы понять, как мы вообще и на каком свете, а к вечеру – милости прошу отметить шампанским наше возвращение.
Красиво сказал. Самому понравилось. И про шампанское к месту сообразил.
И публика вежливо разошлась, и Стрелок легко поднялся.
Улыбнулся:
– Вам и вправду прийти в себя надо. Отдыхайте, коллеги.
И ушел.
А Пастух запер дверь и приложил палец к губам: мол, режим молчания категорически введен, всем нишкнуть, чем явно удивил Марину, которой всеобщее внимание не претило, отнюдь, а явно даже нравилось. Ну как же! Четвертые сутки путешествия набежали, а уж сколько всего наприключалось за них, и зачем Пастух отдыхать вздумал? Не устали же…
И все же объяснил негромко:
– Отдых отменяется… – Он достал из багажных антресолей все сумки, включая свою. – Будем шмонать… – И поправился: – В смысле искать, что пропало.
– А что могло пропасть? – удивилась Марина. – Купе ж заперто было…
– Отперли, – сказал Пастух, – нехитрое дело.
– А с чего вы взяли, что что-то обязательно пропало? Какой-то вы недоверчивый. С чего бы?..
– Чую, – объяснил Пастух, открывая давешнюю Маринину сумку, в коей хранилась капсула с прахом мужа. Открыл, постоял секунду, выискивая там что-то, сказал сквозь зубы, сам себе сказал: – Мать вашу… Капсулы-то нет… Ну, *censored*, блин, соратничек бывший!.. Зря я его, *censored*а, не убил!..
– Кого? – в ужасе спросила Марина.
Таким Пастуха она еще не видела, не слышала и не предполагала, бедная, что он может быть таким.
– Того, кто спер капсулу с прахом. Стрелка… – И тут спохватился: – Извините, Марина, я, кажется, сорвался малость. Простите грех солдату. – Он злился на себя за то, что не сдержался. – Но капсула вправду исчезла. О ней знали только мы с вами и Стрелок. Мы с вами украсть не могли хотя бы потому, что отсутствовали. Тогда кто?
– А зачем ему она?
– Зачем-то. Что-то он знает, о чем мы не догадываемся.
– Мы же вместе с ним пепел, прости Господи, чуть ли не просеяли весь… Там – пепел! Вы же сами видели, Пастух!..
– Видел, – согласился Пастух. Злость ушла. Не время ей. Думать надо, а она этому – помеха. – Я видел то, что видели вы и Стрелок. То есть ничего. Пепел. А если Стрелок знает откуда-то, что контейнер с пеплом вашего мужа содержит какую-то информацию, которая дорогого стоит?
– Где она, эта информация? – Марина завелась. – Гвоздем изнутри на стенке нацарапана?.. Бред прямо!.. Я не знаю, а он, выходит, знает? Каким образом? Я забрала из крематория капсулу с прахом за три дня до отъезда, она там почти год хранилась. Я специально такую большую, нестандартную заказывала. Мне так хотелось! Три дня эта капсула стояла у нас в доме на камине. Три вечера подряд я сидела в кресле перед холодным камином и почти неотрывно смотрела на капсулу. Я разговаривала с покойным мужем, не смейтесь. Я и прежде всегда разговаривала с мужем, когда он по своим делам отсутствовал. Я задавала ему вопросы и знала, какой будет ответ. Я даже проверяла себя… потом, когда он приходил домой… я задавала ему те же вопросы, а он отвечал точно так, как я за него отвечала…
– Кто жил, кроме вас, в доме?
– Никто. Мы двое. Днем, когда мы оба в лаборатории, приходила женщина. Японка. Она убиралась и готовила нам еду на вечер – и около пяти вечера уходила. А к восьми часам возвращались мы. Иногда поврозь, чаще вместе…
– А дом, как принято в Японии, не запирался?
– В Японии не запирают дома, если уходят ненадолго. А если надолго…
– Вы же с мужем уходили с утра на весь день. Женщина – около пяти. Три часа дом пустовал и был открыт. Три часа – это, по-вашему, короткий промежуток времени?
– Как посмотреть… Скорее долгий…
– Марина, солнце вы мое незакатное, прикиньте. Наверняка многие вокруг знали, что ваш дом служанка не запирает и туда можно залезть, никого не опасаясь. И все кругом знали, что вы кремировали тело мужа. И даже если эти многие – замечательно порядочные люди, они могли кому-то сказать о том, что ваш дом легкодоступен для вторжения с пяти пополудни до восьми. Это не говоря уж о служанке…
– То есть, по-вашему, в течение этих трех часов с пяти до восьми в какой-то день какой-то тать зашел в дом и что-то сделал с капсулой, да?
– Может быть, и да. А может, и нет. И все же…
– Что вы от меня хотите? – Марина чуть не плакала.
Пастух подумал мимолетно: какой-то вообще-то перебор эмоций, ситуация к тому не шибко располагает. А с другой стороны – ну задела женщину эта история, ну больно ей, глупо до кучи бередить ее в общем-то не важными вопросами…
– Ничего боле, – сказал Пастух. – Мы теряем время. Извините, Марина, но я вас запру в купе на полчасика. Береженого, как говорится… – Вышел и запер снаружи.
И вошел в купе к Стрелку.
Там его не было. Сосед Стрелка лежал на неразобранной постели и читал иркутскую газету.
– А где Стрелок? – спросил Пастух.
– Где-то, – лаконично ответил сосед. И тут же заинтересованно спросил: – А как вы поезд-то догнали? Расскажите…
– Обязательно, – согласился Пастух. – Другим разом. Когда шампанское принесут.
И порулил в купе проводницы.
Она всерьез читала цветной журнал «Караван» с портретом кого-то шибко знаменитого на обложке.
– Золото мое, – сказал Пастух, потому что не помнил имени женщины, – вы наше с Мариной купе запирали, когда мы отстали?
– Ясное дело, – малость обиженно ответила проводница. – Как поняли, что вы отстали… ваш товарищ о том сразу сказал… так и заперли. А как нагнали, так отперли. А что не так?
– Все так. Может, заметили, кто-нибудь в купе заходил… ну, перед тем как вы его заперли?
– Товарищ ваш заходил. Который из нашего вагона. Перед тем как нас предупредить, что вы отстали.
– У него было что-нибудь в руках, когда он выходил?
– А что, пропало что-то? – заинтересовалась проводница.
– Ничего не пропало. Спрашиваю просто. Ну, газета какая-нибудь в руках. Или книга.
Проводница повспоминала:
– Я как раз в коридоре была, окна протирала… Нет, ничего в руках не видела, точно.
– А потом?
– А что потом? – не поняла проводница. – Я купе заперла сразу и – все. Кто ж зайдет без ключа…
Стрелок, выходит, не при делах? Ох, не шибко убедительно это было! Трехгранный ключ достать в поезде – дело копеечное. И некого в том, кроме Стрелка, подозревать, ну некого просто!.. Кто еще мог знать о содержимом Марининой сумки? В принципе – тот, кому Стрелок сказал. Могли у него сообщники быть? Теоретически – могли. И тем более если за Стрелком и гипотетическим его сообщником есть цепочка, которая к кому-то далекому тянется. Который что-то про Марину знает. Или подозревает.
Пастух впервые подумал о цепочке. С точки зрения очень формальной логики она могла иметь место и, более того, должна. Но с точки зрения житейского здравого смысла – никак не складывалось. Пастух по-прежнему не видел в Марине объекта для подозрений. И хотел увидеть – ан не получалось! Ну ясная, внятная, открытая тетка. Ну не выходит найти в ней татя под маской веселой и явно не наигранной наивности! Или Пастух ни хрена не понимает в пожилых и веселых…
Стоит загнуть уголок – на потом. А пока – всерьез присмотреть за Стрелком. Где он, с кем он, зачем он… Не любить его – это одно, а второе и куда более важное – не прособачить ситуацию, которая становится плохо контролируемой. Хотя, если по-честному, в ситуации с нападением банды на поезд Стрелок вел себя вполне грамотно.
И еще одно «хотя»: а не с его ли ведома вертолетная банда напала на поезд?..
Но это уж совсем перебор, пора умерить воображение! Тем более что банда и прежде гуляла по поездам.
Вернулся в коридор, отпер дверь купе. Марина сидела у окна и очень внимательно изучала заоконные пейзажи. Пастуха она игнорировала. Впервые Марину обиженную увидел. Трогательно это было. И смешно.
– Кончайте дуться, Марина, – сказал. – Найдем мы пропажу. Хотите – поклянусь страшной клятвой?
Она немедленно повернула лицо, в нем интерес возник.
– Поклянитесь, – сказала.
Вероятно, она никогда прежде не слышала страшных клятв.
– Чтоб я до Москвы никогда не доехал!
Это и впрямь была ужасная клятва. Марина явно представила, как она прибывает в столицу одна-одинешенька, а Пастух один-одинешенек остается навеки на следующей станции Тулун, где их поезд стоит всего две минуты.
