У него всегда был ответ на деловые звонки: «Мика Каллахан слушает». Сегодня, мне, он сказал:
– Анита. – И слышно было облегчение в его голосе, но тут же он снова стал рассудительным. – Я не ожидал такого раннего звонка. Ты ведь не могла еще закончить работу на месте преступления.
Это облегчение вначале и быстрый переход к деловому тону заставили меня начать с извинения, которое никакие претензии или жалобы не могли бы из меня исторгнуть.
– Прости, что не позвонила раньше, но ведь вы же и так знали, что меня нет среди убитых.
Я тут же пожалела о слове «убитых», как только его произнесла, но и не пожалела, потому что это правда, но при этом… ах, черт!
Я представляла себе его на том конце линии, с его шартрезовыми глазами, то золотыми, то зелеными, в зависимости от освещения. Глаза леопарда, потому что когда-то один очень плохой человек заставил его пребывать в животной форме до тех пор, пока он уже не мог полностью вернуться в человеческий облик. Темно-русые волосы, если они распущены, а не забраны в хвост или косу, он убрал за ухо, чтобы не мешали телефону. Он моего роста – самый невысокий мужчина в моей жизни, с изящной фигурой, но хрупкий он только с виду. Мышцы у него сильные. Подобно мне, Мика извлекает максимум из того, что дала ему природа.
– Натэниел дал бы мне знать, если бы ты была ранена, – сказал он, и теперь его голос уже не был так спокоен – он чуть дрогнул.
Мика переехал ко мне тогда же, когда и Натэниел, так что мы уже два года живем счастливым треугольником. Мика – мой Нимир-Радж, король леопардов в пару к моей Нимир-Ра, их королеве, и это восхитительная метафизическая связь. Но Натэниел – леопард моего зова, как будто я настоящий вампир. Это значит, что если я умру, очень большие шансы, что он умрет вместе со мной. В другую сторону это действует намного слабее, потому что зверям вампирского зова и слугам-людям (в моем случае – слуге-вампиру) полагается питать своего мастера-вампира энергией, силой, то есть вампир питается энергией своего слуги, чтобы дольше оставаться в живых. Так устроена эта система, и на самом деле, когда Натэниел чуть не умер от огнестрельной раны, я пострадала не слишком. А вот если бы умерла я, Мика почти наверняка потерял бы нас обоих. Вот до этого момента мне даже в голову не приходило, какие чувства это у него вызывает. Идиотка я бессердечная, блин.
– Мика, прости меня.
– За что? – спросил он с неподдельным изумлением.
Я мотнула головой, поняла, что он не видит, и начала снова. Ему не нужно было, чтобы я произносила вслух свое прозрение: во-первых, он это и так знал. Во-вторых, то, что до меня только сейчас дошло, вряд ли поднимет меня в его глазах.
– Забудь. Я просто хотела напомнить, чтобы ты всем сказал, что у меня все в порядке.
– Скажу, конечно. – В голосе его слышалось все же некоторое недоумение. Потом он сказал: – Найдется у тебя пара минут с Синриком поговорить?
– Ну, найдется. Почему именно с ним?
– Он видел в новостях сюжет: ты стоишь в окружении тел. Он очень боится теперь за тебя и за Натэниела.
Мое прозрение было достаточно свежим, чтобы понять последнюю часть. Натэниел и Синрик очень дружны, может быть, из-за близости по возрасту. Син насчет проблемы с Натэниелом сообразил раньше меня. Я почувствовала себя тормозом.
– Блин, – сказала я.
– Да, – согласился Мика.
– Ладно, давай его сюда. Но мне нужно допрашивать уцелевших вампиров, так что долго я не смогу.
– Ему просто нужно услышать твой голос, Анита.
– Да понятно, – вздохнула я.
Я боялась предстоящего разговора по многим, очень многим причинам. Синрик с нами уже почти год. Ему исполнилось восемнадцать – в таком возрасте уже имеют право умирать за свою страну, – но я все еще не была уверена, что он достаточно взрослый для моего любовника. Из всех мужчин моей жизни Синрик больше всего меня беспокоил.
Он – синий тигр моего зова. Теоретически говоря, у меня теперь достаточно тигров-оборотней, чью энергию я могу присвоить, чтобы моя почти-смерть не затронула Натэниела – если я смогу выбрать, кого из них осушать. И тот факт, что я отдала бы жизнь Синрика за жизнь Натэниела, будь у меня выбор, никак не ослаблял неловкости от того, что Синрик – мой любовник. Он в списке тех, кому я звоню или посылаю сообщения, если должна ехать на работу. Некоторые из персонажей этого списка могут связаться со мной мысленно – как Жан-Клод. Пусть не так просто и легко, но они могут меня почувствовать, ощутить, уловить впечатления и эмоции, но это может очень отвлекать при охоте на дикого вампира или при допросе свидетелей, поэтому они стараются сдерживаться. Компромисс в том, что я посылаю им эсэмэски и звоню, когда есть возможность.
– Анита, прости, что эти новости меня слегка напугали. – Голос звучал еще моложе обычного. Не голос ребенка, но и не мужчины еще. Синрик выше меня и Мики, пять футов девять дюймов, и продолжает расти. Волосы у него глубокой и темной кобальтовой синевы, при слабом свете кажутся черными, но это не так. Как и глаза у него тоже двух цветов, как бывает иногда у кошачьих глаз, со светло-голубой радужкой снаружи и более темным внутренним кольцом, почти таким же синим, как полуночная синева глаз Жан-Клода. Все чистокровные тигры-оборотни рождаются с тигриными глазами, не человеческими: это признак чистоты их линии. Бывают у них иногда атавизмы в виде человеческих глаз, но обычно у тех, кто выжил после нападения, а жизнь начинал человеком. Иногда же это свидетельство, что даже представители чистых тигриных кланов, бывает, вступают в браки с людьми и дают потомство. Тигры это склонны отрицать, но если ты одинок, то в конце концов берешь то, что есть. Синрик – последний чистокровный самец синего тигра, которого нам удалось найти. Все прочие его родичи были уничтожены много лет назад, на самом деле мы даже не знаем, откуда он. Белые тигры Вегаса нашли его в сиротском приюте.
Я подавила желание неловко поежиться и ответила:
– Все нормально, Синрик. Как правило, в телевизоре не показывают место столь недавнего преступления.
– Сообщили, что двое полицейских убиты, – сказал он.
– Ты же знал, что я не убита, – ответила я, стараясь говорить ровно.
– Я знаю, что ощутил бы истекающую из тебя энергию, если бы ты погибла. Но ты очень хорошо ставишь щиты, Анита. Иногда так хорошо, что мне страшно – я тебя совсем не чувствую.
Этого я не знала.
– Извини, если тебе неприятно, но нельзя, чтобы вы были в курсе идущего следствия.
– Я знаю, но все равно, я… блин, Анита, мне страшно.
Когда он к нам пришел впервые, он не ругался, но подхватил у меня. А может, отношения со мной любого доведут до ругательств?
– Мне очень жаль, Синрик, честно, но мне надо идти допрашивать уцелевших вампиров.
– Я знаю, тебе надо работать, раскрывать преступление.
– Ага.
– Когда ты будешь дома?
– Не знаю; здесь жуткий бардак, так что затянется на дольше.
– Ты поосторожнее, – сказал он, и снова голос прозвучал неуверенно, почти по-детски.
– Насколько это возможно.
– Я сам знаю, что тебе нужно работать! – Голос прозвучал обиженно.
– Синрик, мне пора.
– Хотя бы не называй меня так. Ты знаешь, что я не люблю этого имени.
Интонация преувеличенно жесткая и все еще напуганная.
Я проглотила слюну, перевела дыхание и ответила:
– Син, мне пора.
Неудовольствия в голосе мне скрыть не удалось. Мне очень неприятно, что он хочет называться Син как сокращение от Синрик. Что единственный в моей постели юнец хочет, чтобы его называли «грех»[2], втирало соль в раны моей самооценки.
– Спасибо. Увидимся, когда приедешь.
– Это может быть уже после рассвета.
– Так разбудишь меня.
Мне пришлось посчитать до десяти, чтобы на него не гавкнуть, но это из-за моей собственной неловкости, а не из-за него. Он так молод, что еще не приобрел навыков взаимодействия со мной, когда в меня стреляют. Да черт побери, некоторые мужчины, на много десятков лет его старше, тоже с моей работой не очень уживаются.
– Лучше ты поспи.
– Разбуди.
На этот раз его голос прозвучал старше – отголосок того, что будет, может быть, через пару-тройку лет. В этом слове было требование, почти приказ. Я тут же подавила свою рефлекторную на это реакцию. Я взрослая, и вести себя должна по-взрослому.
– Будь по-твоему, – сказала я.
– А теперь ты злишься, – сказал он, и голос прозвучал угрюмо, на грани собственной злости.
– Синрик – Син то есть, – не хочу ссориться, но мне пора.
– Люблю тебя, Анита.
И так это было смело, так открыто, так… а, блин.
– И я тебя, – сказала я, но не была уверена, что это правда. И даже знала, что нет. Он мне дорог, но я не люблю его так, как Жан-Клода, или Мику, или Натэниела, или… Но я сказала эти слова, потому что когда тебе так говорят, полагается ответить тем же. Или я слишком труслива и не могу допустить, чтобы между нами повисло молчание. Когда Син сказал, что меня любит, я дала единственный возможный ответ: – Я тебя тоже, Син, но мне правда пора.
