Но телефон уже был у Мики:
– Анита, все о’кей, иди. Я тут присмотрю.
– Черт, Мика, мне надо думать о здешней игре, я не могу… как он там?
– Раскрывай преступление, лови бандитов, делай свою работу. А мы с Натэниелом присмотрим за Сином.
– Я тебя люблю, – сказала я, и на этот раз искренне.
Я просто видела его улыбку, когда он ответил:
– Я знаю. И люблю тебя еще больше.
– А я так, что больше не бывает, – улыбнулась я в ответ.
Прозвучал голос Натэниела – Мика поднес ему телефон:
– А я тебя люблю больше самого большего.
Телефон я выключила в слезах. Как же я люблю Натэниела и Мику, как сильно! И в этом нет греха. Мы делаем друг друга счастливыми. Синрику нужен был бы кто-то, любящий его так, как я их люблю. Как я люблю Жан-Клода. Да черт с ним, как я люблю Ашера, или Никки, или даже Джейсона. Он не должен был соглашаться на компромисс отношений, дающих ему отличный секс и даже своего рода любовь, но вряд ли я когда-нибудь буду влюблена в Синрика. А он ведь достоин, чтобы его кто-то любил так, как он меня, да? Разве не каждый этого достоин? Я вряд ли смогу ему это дать, и оттого, что он тут стоит и слышит, как наше миленькое трио распевает друг другу «Я тебя люблю, я тебя больше всех, я тебя еще больше большего», а его будто и нет, – от этого у меня сердце сжимается и к глазам подcтупают слезы. Мне тут надо расследовать преступление, искать скрывшихся диких вампиров, я не могу себе позволить, чтобы меня так выбивал из колеи восемнадцатилетний мальчишка, – только тем, что любит меня больше, чем я его.
Эта мысль меня заставила утереть слезы кулаком, эта мысль сильнее всего меня ранила. Он меня любит, влюблен, а я не чувствую того же. Если бы не был он метафизически со мной связан, я бы могла с ним порвать, отослать его домой, но сверхъестественные связи, если уже установлены, то разорваны быть не могут. Мы в капкане, Синрик и я, и разжать его челюсти способа нет. Блин.
Глава девятая
Смит увидел, как я выхожу из переулка.
– Твой бойфренд тоже заставил тебя чувствовать себя виноватой?
– Вроде того, – ответила я, вытирая лицо в последний раз. И еще раз сильно порадовалась, что не крашусь перед осмотром места преступления.
– У меня такое чувство, что моя девушка меня готова бросить. С работой не уживается.
– Она тебя хотя бы бросить может, – ответила я.
– В смысле? – не понял Смит.
Я махнула рукой – дескать, неважно, и вернулась к работе. К нашей работе, а все эти прибамбасы личной жизни отложила на потом. Работа прежде всего, потому что если мы ошибемся, будут новые трупы. А если ошибемся в личной жизни, погибнут только эмоции. Бывает, правда, что разбитое сердце ощущается как своего рода смерть, и получается, что чуть меньше раскрытых преступлений – это плата за возможность частично выправить свою жизнь.
Наверное, надо было мне сильнее посочувствовать Смиту, но я уже настолько сочувствовала сама себе, что ни на что другое сочувствия уже не хватало, и как только я это поняла, то тут же выпрямилась и попыталась вытащить голову из задницы и вернуться в игру.
Повернулась к Смиту:
– Я тебе очень сочувствую насчет твоей девушки, Смит.
Он улыбнулся, но до глаз улыбка не дошла:
– Спасибо. Как давно у тебя роман с Жан-Клодом?
– Примерно семь лет.
– Когда выдастся свободное время, я был бы очень рад услышать, как у тебя получается и поддерживать отношения, и делать эту работу.
Я не смогла удержаться от улыбки.
– Если будем ждать свободного времени, то никогда не поговорим. И я не знаю, поможет ли тебе то, что помогает мне, но всегда пожалуйста, готова попытаться рассказать, когда будет перерыв. И Зебровски тоже спроси: они с Кэти уже больше десяти лет вместе.
Смит ухмыльнулся:
– Я так понимаю, что жена Зебровски – святая. Со святыми романов не завожу.
Я тоже улыбнулась в ответ:
– Кэти – вполне идеальна, но не святая. Просто они хорошая пара.
– Но как, как у них получается? – спросил Смит, и что он об этом спрашивает посреди расследования, означало, что девушка для него – очень важный человек, и отношение к ней особое.
Вот черт…
Я подошла к нему и тихо сказала:
– Каждый человек уникален, Смит, поэтому каждая пара тоже уникальна. Что действует для одной пары, вряд ли подойдет для всех. Да черт возьми, то, что держит меня вместе с Жан-Клодом, работает совсем не так, как то, что держит вместе нас с Микой или с Натэниелом.
Смит видел их обоих недавно на барбекю РГРПС у Зебровски. Для меня много значило, что Кэти пригласила их обоих. Мы с Жан-Клодом были связаны в таблоидах. Он – вампирский мальчик с обложки, так что просто оказываясь рядом с ним, я часто попадала на фотографии. Так или иначе, Смит знал про трех моих бойфрендов. Ходили слухи о других любовниках, но слухи всегда ходят. Я их не подтверждала и не опровергала – самое лучшее, что я могла сделать.
Смит покачал головой, лицо у него было серьезное:
– Во всей команде только лейтенант Сторр и Зебровски не разведены. Ты это знаешь?
– Нет, – ответила я. – Не знала раньше.
Он вздохнул, и его горестное лицо еще раз мне сказало, что его девушка – для него очень серьезно.
– Сейчас я нужна Зебровски, допросить вампиров, которых мы задержали, но потом я хочу сесть рядом с тобой и рассказать тебе то немногое, что я об отношениях знаю.
– Ты наверняка знаешь немало, Анита, или бы у тебя не было их столько за последние годы.
Я никогда об этом в таких терминах не думала, и хотела уже сказать, что это мужчины сделали это возможным, идя ради меня на компромисс, а потом подумала и сообразила, что где-то по дороге сама научилась идти на компромиссы. Быть счастливой парой – это значит понимать, где ты согласна идти на компромисс, а где нет. И вдобавок надо знать – когда отстаивать свою точку зрения, а когда и уступить, что действительно важно, о чем следует спорить, а где ты просто срываешь злость. Это значит понять, что у каждого есть свои горячие кнопки, больные мозоли, на которые лучше не наступать. Любовь помогает понять, где находятся волчьи ямы и как их обходить – или как обезвреживать.
– Может, и так, – согласилась я, – но сейчас надо работать.
Похлопав его по плечу, я пошла прочь. Зазвонил телефон, мелодия «Чарли Брауна» – значит, Зебровски. Он не знал, что у меня на него отдельный рингтон, а если бы он спросил, я бы ни за что не сказала, что это потому, что он неряха, а машина у него и того хуже, вылитый Пиг-Пен из того же комикса.
– Зебровски, уже иду.
– Не хотят говорить, Анита. Хотят сослаться на пятую поправку.
– Не могут, – ответила я. – Они в присутствии полицейских – не только меня – признали, что бездеятельно наблюдали убийство полисменов. В глазах закона они виновны не менее вампиров, осуществивших кровавое деяние. Вампиры, убивающие людей, ликвидируются автоматически.
– Изысканное выражение – «кровавое деяние», – сказал он, – но ты права. Они, кажется, не понимают, что их права по закону теперь отличаются от человеческих. Если бы они только украли девочку, тогда могли бы сослаться.
– Но по убийству – не могут, – ответила я.
– Не могут, – согласился он. – Я на это пока не напирал, потому что как только они поймут, что их все равно ликвидируют…
Он не стал договаривать, я договорила за него:
– Им станет нечего терять, и они могут драться как бешеные. Я бы на их месте так и сделала.
– Не сомневаюсь, – ответил он.
– А ты нет? – спросила я.
Он минуту помолчал:
– Не знаю.
– Дать себя убить – труднее, чем кажется, если есть другие варианты, – сказала я.
– Может быть.
Голос его был серьезен, что ему не свойственно.
– Что такое? – спросила я.
– Да ничего.
– Я по голосу слышу, Зебровски. Давай, выкладывай, что там такое?
Он засмеялся, вдруг снова стал самим собой, но слова были вполне серьезными:
– Просто подумал: хочется надеяться, что ты никогда не окажешься по другую сторону закона.
– Ты хочешь сказать, что со мной будут обращаться как с не совсем человеком? – спросила я одновременно сердито и обиженно.
– Нет, и вообще ты хороший коп.
– Спасибо, но я слышу непроизнесенное «но».
– Но ты, если тебя загнать в угол, реагируешь как бандит. Мне просто не хочется видеть, что случится, когда ты почувствуешь, что у тебя нет выбора.
Мы помолчали в телефон – слышно было только наше дыхание.
– Ты об этом думал уже, – сказала я.
– Н-ну, – сказал он, и я увидела его пожатие плеч, неуклюжее в плохо пригнанном костюме, – я же коп. Это значит, что я постоянно оцениваю угрозу. Я бы и против Дольфа не хотел оказаться.
– Я должна быть польщена такой компанией?
– Он шесть футов восемь, ты пять футов три. Он бывший футболист и штангист, поддерживающий форму. Ты – девушка. Да, должна быть польщена.
Я задумалась на секунду, потом ответила:
– О’кей.
– А отчего это у меня такое чувство, что надо извиниться? Как вот когда Кэти начинает молчать, так по-женски?
