Ирина черкнула:
«13. Я искренне каюсь в своих грехах» — и, аккуратно сложив, сунула лист в карман, но перед этим вытащила оттуда несколько комочков смятой туалетной бумаги. Конфузливо оглянувшись, Ирина зажала их в кулаке. Туалетную бумагу приходилось всегда носить с собой, потому что у Вики часто шла из носа кровь, которую нужно было чем-то вытирать. Носовые платки за один раз марались так, что их потом нельзя было отстирать, и самым лучшим было использование туалетной бумаги, которую можно было сразу выкинуть.
Ирина выбросила комочки туалетной бумаги в мусорное ведро. Ещё не хватало посреди храма вместо листочка с исповедью вытащить туалетную бумагу.
Глава 9
Вскоре дверь распахнулась, и в группе появилась Ольга Дмитриевна, за которой мелкими шажками семенила Зинаида Фёдоровна. Было видно, что она собиралась в спешке, на ходу старушка застёгивала вязаную кофту какого-то неопределённого серо-зелёного цвета.
– Вы её покОрмите, если проснётся, – полувопросительно проинструктировала её воспитательница и замялась.
Ирина поняла, что Ольга Дмитриевна сама не знала, как попонятнее сформулировать сложившуюся ситуацию и проблемы, которые могут появиться. Всё-таки в группе остаётся не приболевший детдомовец, а абсолютно неизвестный новый ребёнок. И совершенно непонятно, что он может выкинуть, проснувшись.
В конце концов воспитательница только непонятно передёрнула плечами и показала рукой на дверь спальни.
Зинаида Фёдоровна, кивнув, скрылась за ней. Мальчишки, занятые своими делами, даже не заметили её прихода – они даже и не знали, что в группе появилась новенькая!
– Ребята, всё, собираемся в церковь! – Захлопала у себя над головой в ладони Ольга Дмитриевна. – Пора! Пора! Аккуратно складываем игрушки и собираемся!
Ирину всегда очень раздражал её вот этот жест. По стойкому убеждению девочки, именно так делали все воспитательницы во всех детских садах. Она сама удивлялась, откуда об этом знает, если ни в одном детском саду никогда не была.
Из группы Ирина никогда не торопилась выходить первой. Ей очень не нравилась сутолока, возникающая в тесной раздевалке в первые несколько минут, пока самые шустрые ребята делили одежду. Девочка несколько раз случайно попадала в эту толпу, и с ней каждый раз происходило что-нибудь неприятное: то кто-нибудь закидывал на шкафчики шапочку, то по разным углам расшвыривали туфли, то срывали уже одетую куртку и с ней убегали на улицу.
Самым хорошим было то, что миниатюрный размер Ирининой одежды мало кому подходил и можно было не бояться, что кто-то наденет любимую голубую болоньевую куртку или синюю шапочку, которая к этой куртке очень шла.
Толпа детей с гиканьем и шумом высыпала в коридор. Ирина на цыпочках подобралась к двери в спальню и заглянула внутрь. Ей очень захотелось ещё раз увидеть новенькую, хотя бы издалека.
Зинаида Фёдоровна сидела на стуле у постели новенькой и тихонько дремала. На скрип приоткрываемой двери она встрепенулась и подняла голову:
– Здравствуй, Ирочка!
Голос у неё был удивительно чёткий и ясный. Слыша его, Ирина каждый раз вздрагивала: ей казалось, что неожиданно включилось радио.
Девочка быстро-быстро закивала и перевела взгляд на постель, где спала незнакомка. Ничего нового она не увидела. Ирина вздохнула и захлопнула дверь.
Хуже всего, конечно, будет Людмиле Ивановне, ей из-за новенькой здорово попадёт.
Ирина тут же представила, как тоскливо будет для этой девочки просыпаться. Сначала лежишь и кажется, что ничего не произошло. Потом быстро и неотвратимо, словно электричка, накатывают воспоминания о гибели родителей, каким-то краешком сознания ещё пытаешься уцепиться за надежду, что ничего страшного не произошло, что всё это дурной сон, потом открываешь глаза…
В постели чувствуешь себя совсем незащищённым. Ирина однажды уже испытывала это, когда очутилась в больнице. От непривычности обстановки она долго не могла уснуть и забылась сном только под утро. Она даже проспала завтрак, а когда проснулась, то палата уже жила своей обычной дневной жизнью. На неё почти никто из девчонок не обращал внимания, тогда они ещё не знали, что она детдомовка. Все просто ходили, смеялись, разговаривали. А Ирина лежала, ещё сильнее вжимаясь в одеяло и думая, что не перенесёт этого стыда, когда нужно было показаться в одних трусиках перед совершенно одетыми детьми. А любой одевающийся человек всегда выглядит немножко смешно. Тихонько хныкая от жалости к себе, девочка тогда принялась одеваться прямо под одеялом.
И Ирина порадовалась за новенькую, которой очень повезло: когда она проснётся, в группе никого, кроме Зинаиды Фёдоровны не будет. Эту бабушку можно не стесняться. Но как же всё-таки тоскливо будет новенькой в первые минуты после пробуждения. Она сразу увидит нарисованных на стене спальни трёх медведей, которые взявшись за лапы, водили хоровод вокруг берёзки и чему-то радовались. При взгляде на эту картину Ирина думала, что так они веселятся из-за того, что Машу уже съели.
А новенькой сначала будет плохо, потому что она вспомнит про родителей, а потом станет ещё хуже, когда она увидит, как веселятся медведи. Что может при плохом настроении испортить его ещё больше? Только чужое счастье.
Оставалось ещё одно незаконченное дело: нужно было отдать воспитательнице ручку. Правда, брала она её у Людмилы Ивановны, а отдавать придётся Ольге Дмитриевне. Впрочем, всё равно она была общая.
Ирина с сожалением погладила пальцами сверкающий пластиковый корпус авторучки и опустила её в карман.
В раздевалке почти никого не осталось, только Вика около окна натягивала на себя куртку и Ольга Дмитриевна стояла перед зеркалом, расправляя какие-то только ей видимые складочки на своём плаще. Ирина протянула ей ручку. В лице воспитательницы на миг появилась гримаса удивления. Она автоматически взяла предлагаемое, непонимающе повертела в руках, и наконец, положила на трюмо, перед которым стояла.
«Хоть бы убрала куда-нибудь! – С неожиданным раздражением подумала Ирина. – Своруют ведь! Неужели она не видит, какая это хорошая ручка? – И тут же осекла сама себя. – Может я так думаю только потому, что сама эту ручку недавно украла»
Нахмуренная, Ирина подошла к Вике и кивнула, здороваясь. Вика заулыбалась. Ирине очень нравилось, когда Вика улыбается, лицо её становилось таким ясным и сияющим, что Ирина почти физически ощущала это.
Невольно она тоже засмеялась, но потом её улыбка медленно погасла. Уже который раз Ирина подумала, какая же всё-таки Вика глупенькая. Девочка сунула руку не в тот рукав и, не понимая, что одевает куртку не так, другой рукой с безнадёжной бессмысленностью пыталась найти второй рукав там, где его и быть не могло.
Присев на корточки и укоризненно глядя на свою маленькую подругу, Ирина принялась помогать ей одеваться.
«Если бы я умела говорить, то сейчас бы, наверное, бурчала как какая-нибудь ворчливая старуха… Да стой же ты на месте, почему ты постоянно вертишься! – Раздражённая, Ирина сделала резкое движение и тут же улыбнулась, чтобы Вика не подумала, что она за что-то обижается на неё. – Прости, я больше не буду!»
Ирина была почти уверена, что Вика умеет читать её мысли и понимает без слов всё, что она хочет сказать.
Ирина одела Вике шапочку, и девочка убежала на улицу. Хлопнула дверь и по лестнице раздался весёлый топот
Ирина принялась одеваться сама. В крайнем шкафчике, которым она пользовалась, оказались ещё две каких-то куртки и чей-то левый зимний сапог.
Почему – то Ирина не могла представить себе Вику взрослой. Даже в голове не укладывалось, как ей может быть двадцать лет, тридцать, сорок. Неужели она и тогда будет такой же хорошей и так же будет улыбаться?
Из группы они вышли последними, уже после воспитательницы, которая ушла, сделав напоследок быструю и сложную гримасу, долженствующую означать «Ира-давай-собирайся-быстрее-не-заставляй-всех-тебя-ждать», Ирина побежала вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, а то и через две, и догнала Ольгу Дмитриевну уже на первом этаже. На крыльце они появились вместе.
– Ребята, строимся! – Снова похлопала над головой Ольга Дмитриевна.
В строю Ирина стояла самой последней, с Викой. По крайней мере при Ольге Дмитриевне, которая любила, чтобы все стояли по росту («по ранжиру» – как говорила она). Когда же была Людмила Ивановна, девочек неизменно выталкивали в середину строя, а то и в самое начало – идти там было хуже всего.
Самыми привилегированными в колонне были последние ряды. Там постоянно шли ребята, которые силой могли отстоять своё право находиться там. Никто не наступал на пятки, не дышал в затылок, не толкал в спину. Да и всегда можно было немножко отстать. Особым шиком считалось вообще остановиться, а потом неспешно, вразвалочку пойти дальше, делая вид, что они не детдомовские, а самые обычные дети, из семьи, а рядом со строем идут совершенно случайно.
