«И все равно у нас
Максима пулемет,
А у них — нет».
Техника империализма
Пулемет Максима в советском сознании прочно ассоциировался с Чапаевым, как революционные комиссары в кожанках — с пистолетом Маузера, который до 1914-го предлагался в верхнем ценовом сегменте для состоятельных «господ охотников и туристов». Легендарное оружие весьма символично для исторической диалектики причин и следствий Первой мировой.
Изобретение Хайрама Мáксима было поначалу отвергнуто и американскими, и британскими генералами под предлогом высокой цены и непонятности новинки: то ли она по ведомству артиллерии, то ли пехоты. Это были те самые генералы, вечно готовящиеся к прошлой войне. Мáксима, однако, спонсировал сам сэр Натан Ротшильд. Британским колонизаторам все же досталось мобильное скорострельное оружие, вскоре испытанное на воинах африканского племени матабеле. Их земли в результате пулеметного расстрела вошли в обширную страну-концессию алмазного магната сэра Сесиля Родса, нескромно названную Родезией (ныне Зимбабве и Замбия). Алмазов к северу от Лимпопо не нашли, зато климат там оказался идеальным для табака, на котором выросло состояние Луиса Ротманса — того самого, с сигаретной пачки, кстати уроженца еврейского местечка под Черкассами, чьи потомки звание сэра тоже, в общем-то, купили.
Преимуществами индустриально произведенных видов оружия и парового транспорта европейцы стали пользоваться с середины XIX века. (Прежде, в эпоху мушкетов и сабель, их преимущество было в основном в регулярном строе и океанских парусниках, отчего старые колонии обычно жались к портам.) Российская империя в этом отношении была вполне европейской, хотя и не самой передовой державой. Недаром русские цари приглашали американца Сэма Кольта и бельгийцев братьев Эмиля и Леона Наган, чьи разработки копировали и усовершенствовали в Туле. Так было вдруг быстро сломлено сопротивление имама Шамиля на Кавказе и завоеван Туркестан. Жертвы среди местного населения от применения нового оружия и тактики были велики и многократно умножаемы воистину апокалиптическим отчаянием и эпидемиями среди беженцев во время стихийного исхода массы горцев в единоверные турецкие земли.
Неевропейские потери эпохи империализма вскоре стали приобретать размах демографической катастрофы: в Китае времен восстаний Тайпинов и Ихэтуаней («боксеров», выходивших на винтовки с фанатичной верой в восточные единоборства), во французском Индокитае, англо-египетском Судане, бельгийском Конго, германской Юго-Западной Африке (Намибии), на Филиппинах в первые годы американской оккупации. Такие потери тогда едва считали. Многие ли слышали о Парагвайской войне 1864–1870 годов, в которой погибло до 90% взрослых мужчин?
И первый геноцид ХХ века — спланированное и разом осуществленное в 1915 году уничтожение армян и ассирийцев-христиан в Турции под предлогом зачистки прифронтовой зоны от потенциально прорусского населения. Убивали миллионами — поскольку теперь, в век планирования, пулеметов и секретных телеграмм, могли убивать миллионами. Остатки армян Анатолии спасло лишь то, что младотурецкой националистической диктатуре все же не хватало организованности гитлеровцев.
До 1914 года словосочетание «астрономические цифры» применялось действительно лишь в астрономии, вроде миллионов миль до Луны. Теперь же на миллионы велся счет патронов, стволов, людских потерь.
Редко кому в тот век прогресса не приходило в голову, что случится, если применить пулеметы не для истребления туземных полчищ, а против других белых европейцев с такими же пулеметами. Хотя был уже опыт вполне современной гражданской войны в США, где совокупно погибло около 600 тыс. бойцов — больше, чем во всех последующих американских войнах, вместе взятых.
Концентрационный лагерь уже изобрели англичане для изоляции партизан от их семей в ходе англо-бурской войны 1899–1902 годов. Но тогда это считалось признаком прогресса и гуманизации. Колючая проволока (еще одна индустриальная новинка) оставляла ведь доступ свежему воздуху.
Был российский финансист Иван (Ян Готтлиб) Блиох, в 1898 году опубликовавший детальный семитомный прогноз «Будущая война и ее экономические последствия». Впрочем, С. Ю. Витте сомневался в авторстве своего давнего и, видимо, не самого доброго знакомого по железнодорожным концессиям. Но даже если те тома на самом деле писали низкооплачиваемые офицеры Генштаба, все равно фактом остается дальновидное предсказание позиционного тупика в результате окопного применения пулеметов, крайнего перенапряжения транспорта и финансов и дальнейших последствий такой войны в виде эпидемий, голодных бунтов и революций. Тем более поразительно, сколь мало эти прогнозы повлияли на руководство генштабов Европы.
От войны империалистической к войне гражданской
Генштабы стали вершиной рационализации военного дела Запада. Но за вершиной пролегала пропасть.
Органы военного планирования в современном виде сформировались в ходе Наполеоновских войн. Классический пример создали пруссаки. По известной байке, наутро после объявления одной из бисмарковских войн старик Мольтке отправился удить рыбу. В ответ на изумление молодых офицеров он добродушно отвечал: «Мое дело сделано. План кампании на сей случай находится в секретной папке нумер такой-то. Исполняйте!» Рассказ документами не подтверждается, но дает почувствовать бравурную самоуверенность военных планировщиков эпохи индустриализации.
Еще бегство Наполеона из Москвы в 1812 году показало критическую важность тылового обеспечения, или, как теперь говорят, логистики (а также потенциал партизанской войны, долго игнорируемый военными профессионалами). Прикиньте теперь, что в каждый из дней битвы на Сомме, длившейся с июня по ноябрь 1916 года, французская армия сжигала больше пороха, чем за все годы наполеоновских походов. Боеприпасы надо было произвести, перевезти и доставить к огневым рубежам, что невозможно без централизованного плана. Железные дороги Германии задолго до войны стали указывать в расписаниях не только часы и минуты, но даже секунды отбытия-прибытия поездов. За типично германским бравированием техникой
и дисциплиной стояли жесткие установки Генштаба, озабоченного бесперебойной переброской войск и припасов на два фронта, западный и восточный. Не менее жесткие мобилизационные задания ставились сталелитейной, угольной и прочим стратегическим отраслям.
Стратегическими в ходе Первой мировой оказались все отрасли хозяйства вплоть до сельского. В 1916 году австро-венгерский Генштаб вынужденно снимает с фронта 60 тыс. штыков и отправляет их по дворам мадьярских крестьян в поисках продовольственных «излишков», чтобы обеспечить пайками миллионы солдат, работников оборонных предприятий и лишь в последнюю очередь городских обывателей. (К 1917 году базовый паек в Вене был лимитирован всего до 800 ккал в сутки, в то время как даже в голодном Петрограде выдавалось по 1200 ккал.) Так появилась продразверстка, о чем в русских газетах писал находившийся в нейтральном Стокгольме политэмигрант Лурье (Ларин), один из будущих создателей советского Госплана.
Тем временем в воюющей царской России свою продразверстку готовили еще столыпинские кадры Министерства земледелия. Они, впрочем, отказывались поверить в непатриотично рыночное отношение мужика к военным поставкам по фиксированным ценам и потому в придерживании хлеба винили вредительство — только, конечно, не своего кулака,
а еврейского перекупщика. Временное правительство летом 1917-го колебалось между введением продразверстки и собственным политическим выживанием. Большевистским же комиссарам вместе с кожанками и маузерами достались от предшественников и их экономические разработки чрезвычайного времени.
И не только экономические. В старорежимной полицейской России перлюстрацией писем занималось всего-то несколько десятков агентов. К приходу Временного правительства военных цензоров уже были тысячи, а у большевиков к 1920 году частную переписку отслеживало более десяти тысяч чекистов. Плюс, конечно, новейшая наглядная пропаганда и агитация «въ пользу воиновъ и ихъ семействъ», подхваченная после 1917 года и талантливо тиражируемая революционными футуристами, как, впрочем, и политотделами белогвардейцев. И конечно, тайная агентура, контрразведка и расстрельные команды.
Летом 1914 года все вступавшие в войну державы готовились к поимке множества дезертиров — каковых нашлось тогда на изумление мало. Такова оказалась сила современной патриотической пропаганды. Зато к концу войны ни одна из держав не могла сдерживать толпы вооруженных дезертиров и повстанцев. Даже в благополучной Америке (для наглядности возьмем крайний случай) против безработных ветеранов, разбивших лагерь протеста за Белым домом в Вашингтоне, использовались броневики и аэропланы.
