На глаза навернулись слёзы. Я стискивала зубы, чтобы не разреветься навзрыд, потому что было больно. За него, этого поэта, было больно. Болело, потому что он молчал столько лет и два года как, потому что не могу ответить взаимностью, потому что дура, раз не замечала…
— Ты была так близко. В каждой встрече, в каждом разговоре. Я не мог тебя забыть, отдалиться. Не спал, представлял, что однажды все измениться и ты узнаешь как сильно я люблю. И вот изменилось, только ты ненавидишь. Ни меня одного… Всех.
— Прости меня, — судорожно выдыхаю и, не удерживаясь, всхлипываю. Упираюсь лбом ему в плечо и содрогаюсь от подкативших рыданий. — Прости меня, пожалуйста, Вась…
А он гладит меня по голове. Обнимает.
— Ты не виновата, что не можешь ответить взаимностью, — голос становиться тише, с привкусом печали. — Я же все понимаю, где ты и где я. Ты не виновата, что я недостаточно хорош, чтобы ты могла позволить хотя бы присмотреться ко мне. Но, Алис, я не хочу отступаться. Ни завтра, ни через неделю, но я хочу убедить тебя, что достоен твоей симпатии…
— Как мило… — протяжный голос бывшего мужа раздаётся из коридора. — Меня чуть не вывернуло пока слушал это дерьмо…
Он проходит на кухню, прямо в обуви, и садиться на стул, что ранее был занят его другом. Брезгливо рассматривает нас. Вася отвечает ему точно таким же взглядом. Задвигает меня к себе за спину.
— А чего слушал? Мог бы сразу развернуться и уйти, — предлагает Спиридонов.
— Да думаю дай узнаю разжалобишь ее и потащишь в постель или совесть взыграет.
Я хотела было рявкнуть на мужа, но Вася опередил.
— А какое тебе дело до нашей с ней постели? Или тебя твоя зазноба прокатила?
У меня создавалось впечатление, что я им вообще не мешаю или они забыли про меня. Как ещё охарактеризовать то, что они говорили обо мне в третьем лице. Я напряглась и по стеночке двинулась к коридору. Мужчины тем временем продолжили.
— Прокатила не прокатила… Сбегай, узнай. Ты же так любишь все подбирать за мной…
Вася расхохотался. Да так заливисто, что я невольно остановила взгляд на нем. Он отсмеялся и парировал:
— Не подбирать, а забирать своё. У тебя ж мозгов не хватает удержать одну бабу…
— Зато бабла в избытке, чтобы купить одну конкретную бабу…
Вот скотина. Я хотела втащить ему такую достойную пощечину, но передумала. Тихо вышла в зал. Взяла на руки Ириску и, уже стоя в куртке в коридоре, услышала:
— Никакого бабла не хватит, чтобы она тебя простила…
Тихо закрылась дверь. Спуск по лестнице. Снегопад медленный.
Я бежала через парковую аллею. Хотелось плакать, смеяться, беситься и чтобы больше меня никто не трогал. По дороге написала Олесе сообщение, что разболелась и не смогу прийти. Получив отчёт о доставке, выключила телефон.
Сидя в одном из двориков, что прилегал к праздничной площади, я все пыталась понять, где же так успела согрешить. Не понимала. Народ проходил мимо, недоуменно таращится на девчонку в красном пуховике, что сидит с зареванными глазами в одиночестве. Было плевать. Первый залп салюта, крики, поздравления.
С Новым годом, Алис…
Глава 12
Год спустя…
Я качнулась с пятки на носок. Наклонила голову. Потом постаралась вывернуть шею настолько, что за ухом раздался хруст. Плюнула на это бесполезное дело: разглядеть в картине хоть какой-то смысл. Эти современные веяния с артхаусной жёлчью на холстах меня не возбуждали. Вот не понимаю я сюрреализма, неоклассицизма в искусстве. Пошла я на эту выставку, потому что начальство билеты втюхало, видать самому идти не хотелось, вот и отправил кого не жалко. Хотя его вечные признания в том, что без меня он, как без головы, льстили и заставляли задуматься, неужели мой дорогой шеф, Виталий Андреевич, настолько невосприимчив к юным дарованиям?
Смешно сказать, но я, всегда скептически относившаяся к людям искусства, сама стала работать с этими болезными. Я стала секретаршей главного редактора нашего местечкового издательства. Получила работу внезапно, как елка мандарины в середине лета. Подсуропил в этом, неблагодарном акте рабовладельческого труда, муж Олеси. Замолвил, так сказать, словечко. На собеседование я шла с ощущением полного филея, какие ещё могут быть друзья у Упыря, если не такие же как он сам. Но обошлось.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Шеф, мужчина преклонного возраста, аж шестидесяти лет, казалось меня удочерил. Я разбирала всю эту современную кляузу в виде сообщений в соцсетях, почте и деловых переписках, а он старательно опекал меня. В первую очередь от себя самой. Потом мы пообвыкли, я стала вовремя приносись кофе, горячий, что не мало важно, а его дражайшая супруга передавать мне ссобойки с пирожками. Отдельным пунктом моих обязанностей стала транспортировка милой женщины до дачи, поэтому я практически круглогодично была при свежих овощах и фруктах, а зимой мне отправляли в плетённых сумках то банки с вареньем, то соленые огурцы. Домохозяйка из Марии Семёновны была отчаянная. Всю жизнь проработав в каком то НИИ, на пенсии она решила удариться в кулинарию. Опыта не имела, поэтому нет, нет, а помидоры были недосолены, а джемы бродили, как пьянчуги возле рюмочной.
В целом, отношения с начальством у меня более, чем тёплые. Я перекроила его расписание встреч, отчего Виталий Андреевич перестал скучать в пробках, разбирала гневные письма юных дарований, поэтому давление у моего обожаемого работодателя покоилось в мирных сто двадцать на девяносто, кооперировала работу маркетингового и юридических отделов, ребята стали реально работать, а не устраивать бойню перед кабинетом шефа за его внимание. Я была на своём месте. По сути, в браке я именно этим и занималась для бывшего мужа, только там мне не платили.
О Мише…
Не смотря на то, что они с Васей устроили незабываемое празднование прошлого нового года, развод прошёл мирно. Он даже отдал мне одну квартиру, то есть ту, которую подарили родители и вторую однушку в новом жилом комплексе. Без раздела долгов. Я была настолько поражена, что истерика меня накатила прямо на процессе. Сначала я просто улыбалась, как альтернативно одарённая, потом из горла стали валить непонятные всхлипы, вследствие перерожденные в предсмертные стоны. Олеся быстро разобралась в чем дело и попросила перерыв. Вывела меня в дамскую, где пыталась привести в чувство. У неё не получалось. Стоны смелись неконтролируемым смехом, потом ржачем вперемежку со слезами. Не знаю через сколько бывший муж решил заглянуть, но его диалог с моей подругой был достоен премии телепатический разговор года.
— Миша! — рявкнула Олеся, заставляя меня умыться, — не сейчас…
— Выйди, — холодно попросил муж.
Чем же он ментально надавил на рыжеволосую, так и осталось загадкой, но она бросила меня наедине в клетке с манулом. Я слепо пыталась разомкнуть слипшиеся от туши ресницы, а благоневерный ждал. Одна из проблем нашего с ним брака была в том, что я позорно не умела закатывать скандалы, это ж не то что соленья на зиму, тут одного умения мало, вдохновение ещё приложить надо. Но видимо в тот момент, я вытряхнула из блудливой музы нужную порцию эйфории, потому что ревела навзрыд, кричала, лупила Рубенского по груди… В общем, реализовалась, как жена. Этот предатель молча все сносил, а потом подхватил меня на руки и нет бы, как приличный принц, нет! Он взвалил меня на плечо и вынес из здания. Уже сидя в машине, с ногами на сиденье, я судорожно старалась не верещать, но не получалось. Миша завёл машину и вывез меня в лесополосу. Тогда я заподозрила в его щедрости подвох, вдовцом быть лучше, чем разведённым. Но либо я пересмотрела «След», либо просто плохо думаю о людях. Он остановился вблизи еловой рощи и устало оперся лбом на руль.
— Чего ты ревешь? — он не поднимал лица.
— Не знаю, — всхлипнула я, размазывая сопли рукавом платья.
Я действительно сама не знала ответа на этот вопрос. Может так я изливала слёзы, что держала все эти годы. Может это ритуал такой поминальный, покойника оплакивать, а наш брак был именно им. Может, просто, потому что марамушта…
