class="p1">Между тем на периферии европейской дипломатии зрела проблема, которая летом 1870 г. неожиданно выдвинулась на первый план. В сентябре 1868 г. в Испании произошла очередная революция, по числу которых в XIX столетии эта страна могла соперничать со своей северной «латинской сестрой». Королеве Изабелле, представительнице испанской ветви Бурбонов, пришлось бежать вместе со своим несовершеннолетним сыном за границу. Дальние родственные узы с испанской супругой Наполеона III, императрицей Евгенией, обеспечили беглецам комфортное убежище в Париже. Это дало благовидный предлог французскому правительству принять самое живое участие в дальнейшей судьбе испанского престола. Между тем, оказавшиеся у власти в Мадриде военные во главе с генералом Хуаном Примом принялись подыскивать стране за границей нового правителя, что все еще было в порядке вещей в монархической Европе.
Европейские кабинеты успели обсудить и отбросить целый ряд претендентов. В их числе в марте 1869 г. впервые прозвучало и имя принца Леопольда, одного из отпрысков боковой ветви дома Гогенцоллернов. Леопольд Гогенцоллерн-Зигмаринген имел чин полковника прусской армии, был добрым католиком, женатым на португальской принцессе, в венах которого к тому же присутствовала кровь Богарнэ и Мюратов. Тремя годами ранее его младший брат Карл подобным же образом, с согласия Франции, очутился на румынском престоле. Поэтому испанцы были исполнены уверенности, что новая династическая комбинация не встретит возражений Наполеона III. Однако незадолго до этого новоиспеченный румынский король из дома Гогенцоллерн-Зигмарингенов успел резко испортить отношения с Францией. Это самым пагубным образом отразилось на позиции Парижа и в отношении его брата-претендента. Наполеон III объявил, что прусский принц на испанском престоле угрожает интересам Франции, и прусский король Вильгельм I в качестве главы дома Гогенцоллернов лишил инициативу испанцев, одобренную Бисмарком, своей поддержки. Не рвался в неспокойный Мадрид и сам принц Леопольд.
Однако «железный канцлер» продолжил рискованную игру на свой страх и риск. Его союзником стало честолюбие отца претендента, принца Карла Антона, согласившегося переубедить своего сына во имя германских интересов. Бисмарк полагал, что у него есть веские причины ослушаться недвусмысленно выраженного мнения своего монарха. С точки зрения интересов Пруссии, идея с выдвижением представителя рода Гогенцоллернов на испанский престол казалась ему беспроигрышной. В случае положительного исхода Берлин получал в Европе нового потенциального союзника. Если же Франция готова была начать из-за этого войну, рассуждал Бисмарк, то это было как раз тем вызовом, который мог объединить вокруг Берлина всех немцев. Сама по себе кандидатура Леопольда не вызывала сочувствующего отклика в других германских государствах, пока дело сводилось к удовлетворению династических интересов семьи Гогенцоллернов[100]. Только опрометчивые действия французского правительства могли превратить дело в вопрос защиты чести всей германской нации.
Исследователи по сегодняшний день спорят о том, стояло ли за действиями Бисмарка намерение спровоцировать военный конфликт с Францией. Сторонники одной точки зрения утверждают, что в конце 1860-х гг. союзный канцлер настроился на длительный эволюционный процесс присоединения южной Германии и не стремился к еще одному вооруженному конфликту, а основная ответственность за конфликт лежит на французах[101]. Представители другого течения заявляют, что к 1870 г. политика Бисмарка оказалась в тупике, выход из которого был возможен только через вооруженное столкновение[102]. «Железный канцлер» не любил доверять окружающим, а тем более бумаге, всю подоплеку своих комбинаций. Как бы то ни было, не подлежит сомнению, что Бисмарк прекрасно знал о негативном отношении французских властей к кандидатуре «немецкого принца» и вполне сознательно шел на резкое обострение отношений с Парижем.
В феврале 1870 г. ему удалось склонить испанское правительство пригласить прусского принца на трон официально. Исключительное дипломатическое искусство Бисмарка заключалось в том, чтобы раз за разом побуждать все вовлеченные стороны двигаться в нужном ему направлении вопреки их собственным желаниям. Глава испанского правительства Прим вовсе не хотел ссориться с Францией и радовался любой новой проволочке в истории с кандидатурой Леопольда. Ему пришлось к ней вернуться только после провала идеи с приглашением на трон младшего сына итальянского короля. Прусскому министру-президенту постоянно приходилось находить все новые доводы и для артачившегося претендента. Наконец, не желал конфликта с Францией из-за «испанского вопроса» и прусский король Вильгельм I. В середине марта 1870 г. на своеобразном семейном совете тот, казалось, поставил во всей истории точку[103].
Бисмарк не собирался открыто бросить вызов Франции. По собственному признанию, многократно высказанному разным лицам, он не сомневался в невозможности длительных дружественных отношений между Францией и Пруссией. Однако он уверял, что стремился как можно долее отложить войну и поддерживать Наполеона III «в добром расположении духа». Его оценки степени неизбежности конфликта с Францией как необходимого этапа на пути германского объединения менялись всякий раз с изменением дипломатической конъюнктуры. Он вовсе не исключал другие альтернативы. Именно это побудило его отклонить в конце февраля 1870 г. предложение великого герцога Баденского о вступлении в Северогерманский союз.
Прусский министр-президент рассчитывал, что внутриполитические процессы во Франции обрекут ее на сдержанность на международной арене. Оливье не делал тайны из своего мнения, что время остановить возвышение Пруссии безвозвратно упущено[104]. Новые резкие шаги на пути германского объединения дискредитировали бы правительство Оливье, сохранение которого у власти казалось Бисмарку выгодным с точки зрения германских интересов. Назначение Грамона министром иностранных дел, однако, было воспринято в Берлине как сигнал ужесточения политики в отношении Пруссии.
Бисмарк принципиально допустил возможность осуществления «испанской диверсии» против Франции еще в марте 1870 г., за два месяца до назначения Грамона. В своей депеше прусскому посланнику в Петербурге он объяснил всю важность того, чтобы война с Францией не выглядела наступательной и «кабинетной». Он также обещал помощь России в случае ее конфликта с Францией и говорил о необходимости вызывающими действиями заставить последнюю объявить войну Пруссии. Среди этих самых провокационных действий министр-президент назвал «развертывание войск, национальные демонстрации в Германии и Италии, равно как наши отношения с Бельгией и даже с Испанией»[105].
Вполне вероятно, Бисмарк переоценивал судьбоносность произошедших перемен во Франции. Но руководитель прусской дипломатии был не из тех, кто колебался, однажды приняв решение. Он в третий раз запустил маховик интриги и пошел на сей раз до конца. Ему удалось на какое-то время успокоить мрачные предчувствия короля и убедить того дать зеленый свет кандидатуре Леопольда. Кроме того, он заручился недвусмысленным ручательством России удержать Австро-Венгрию от нападения на Пруссию в случае франко-германского конфликта.
Однако в этом конфликте агрессором должна была выглядеть Франция. Именно поэтому Бисмарк действовал через тайных эмиссаров и ближайших доверенных лиц, а не по традиционным дипломатическим каналам[106]. Выдвижение Леопольда на испанский престол подавалось им как чисто семейное
