Он подался вперед, и руки его, по-прежнему неподвижные, оказались на груди.
— О Грегори Аркадине, и все о нем. Я хочу, чтобы вы провели расследование обо мне.
Тут он как будто слегка потерял в превосходстве, и я попытался воспользоваться его минутной слабостью. Я заговорил тоном, каким обычно успокаивают нервных дамочек, попавших в дорожную аварию и мертвецки пьяных:
— Очень хорошо. Вы, стало быть, хотите, чтобы я провел расследование о вас. Но — между нами — что такое Могут разнюхать американцы, что было бы для вас нежелательным?
Только тогда и впервые Аркадин действительно взглянул мне прямо в лицо. И я впервые увидел его глаза, похожие на глаза Райны, только больше и красивее — из-за тех оттенков и той глубины, что приводили меня в смятение.
— Ван Страттен. Клянусь могилой матери, я отдал бы все, чтобы ответить на этот вопрос.
Волнение, даже страх сквозили в его голосе, но еще красноречивее были глаза, широко раскрытые и устремившиеся на какой-то невидимый мне предмет.
— Я расскажу вам одну историю. Короткую и странную историю.
Тяжелые веки упали, наполовину скрыв золотисто-зеленые глаза, и лицо приобрело привычную невозмутимость и неподвижность маски.
— 1927 год. Цюрих. Разгар зимы. Вам знаком Цюрих? Там всегда ужасно холодно зимой, особенно на берегах Лиматта, там, где вверх тянутся шпили церквей, похожие на перевернутые сосульки.
Я сразу подпал под его обаяние и почувствовал, как мною овладевает сверхъестественный ужас, который я только что видел в его глазах.
— Я как сейчас помню себя той ночью. Я бродил по черно-белым улицам вдоль берега реки, покрытой льдом, уши у меня замерзли, пальцы онемели. Я был совсем один в чужом городе и не знал, куда податься.
Он остановился, чтобы набрать воздуха.
— Мое одиночество было куда глубже, чем вы можете себе вообразить, ван Страттен. Пальто у меня не было, я был в пиджаке, в нагрудном кармане которого лежал толстый бумажник, а в нем — двести тысяч швейцарских франков.
Он опять на секунду прервался.
— Эти двести тысяч швейцарских франков стали основой, на которой я впоследствии построил свое состояние. Но я предупреждал, что история моя будет странной.
Он умолк, а я не решался заговорить. Хотел подождать, что еще он сам скажет. Наконец терпение мое иссякло, и я, почти презирая себя за слабость, подтолкнул его:
— Ну и?..
Он взглянул на меня так, будто я разбудил его.
— Что вы имеете в виду?
Мне не понравилось, что меня опять осадили, и я стал резче.
— Ну, продолжайте! Расскажите о ней. Вы ведь туда клоните, не так ли? Кто она такая?
Я снова показал себя чересчур горячим. Он медленно пожал плечами.
— Она? Кто она такая? Вы, кажется, не поняли, ван Страттен. Вопрос касается меня.
Обстановка становилась враждебной. Я упорствовал в недоверчивости, которая служила мне единственной защитой в трудные моменты, он же пытался убедить меня в своем.
— О'кей, мистер Аркадин. Сдаюсь. Так кем же были вы?
Он подтянул руки поближе к груди, как бы обороняясь.
— Вот об этом-то и речь. Кем был я? Что я делал на ледяной пристани в своем тонком пиджачке, в мокрых ботинках? Откуда я шел? И что я делал до той зимы 1927 года?
Его зеленоватые глаза были широко раскрыты и полны печали.
— Это и есть тайна, ван Страттен. И вы единственный смертный, кому я о ней сказал. Я не знаю, кто я.
Я не мог отвести от него глаз. Передо мной сидел человек, у которого были все основания не доверять мне, а у меня тысяча причин ненавидеть его, — и неожиданно для себя я испытываю к нему жалость. Я жалел его, как если бы он сказал мне, например, что болен раком. Только его случай был хуже и гораздо непонятнее. Я пробормотал какие-то неопределенные слова, вроде тех, с которыми обращаются к неизлечимо больным:
— Амнезия. Вы уверены, что совсем ничего… ничего не можете вспомнить? Совсем ничего?
До меня вдруг дошло, что тут что-то не сходится.
— А откуда же вам тогда известно, что ваша фамилия Аркадин?
Наступил его черед удивляться.
— Что за чушь! Не мог же я забыть собственного имени.
Тут он сам почувствовал, что сказал что-то не то, и замолк.
— Вы утверждаете, что не помните, кто вы такой, и в то же время уверены, что вы Аркадин. Каково? Может быть, это имя значилось на пузырьке с микстурой, которую вы принимали той зимой, прежде чем лишились памяти? Или это имя человека, которого вы убили и у которого украли двести тысяч швейцарских франков?
Я выпалил все это не задумываясь, наобум. Он посмотрел на меня еще более внимательно и спросил слегка дрожавшим, но все же спокойным голосом:
— Вы и вправду думаете, что именно так я получил свои деньги?
За эти мгновения моя безжалостность окрепла.
— А что? Может, вы их просто украли. Как знать?
В коридоре раздались шаги. Взгляд Аркадина заставил меня замолчать.
Из коридора послышался голос Райны:
— Гай здесь?
Я не шелохнулся, онемев под взглядом Аркадина с тем глупым послушанием, с каким лев подчиняется укротителю, хотя сам значительно сильнее его.
— Райна, дитя мое, ты же знаешь, я не люблю, когда меня беспокоят во время работы.
Она нетерпеливо подергала ручку двери. Дверь была заперта изнутри. Мне был виден ключ в замке.
— Я хочу видеть Гая, — сказала Райна. — Он вернулся. Я знаю, он здесь.
Мне достаточно было произнести ее имя, подняться и повернуть ключ. Но я не сделал этого.
— Мистер ван Страттен ушел, Райна.
Его голос звучал с привычным равнодушием.
— Он сообщил мне, что уезжает из Испании. Вряд ли вы теперь увидитесь.
Рука Райны, видно, схватилась за ручку с последней надеждой. Отпустила ручку. Секунду-другую она постояла возле двери, ожидая — безнадежно ожидая. И потом мы услышали ее удаляющиеся шаги.
Теперь у Аркадина было веское доказательство моей готовности исполнить его волю. Мы обсудили детали предприятия. Его инструкции были деловыми и точными.
— Пока достаточно. Свяжитесь с моими секретарями насчет текущих расходов. Не стесняйтесь. Мне нужны результаты, и притом срочно.
Я положил банкноты в карман и получил последние напутствия.
— Кстати. — сказал Аркадин. — вполне очевидно, да, я вижу, вы и сами это поняли, что Райна ничего не должна знать о нашем договоре. Позаботьтесь о том, чтобы не встречаться с ней больше.
Я пытался протестовать, но он не уступал.
— Она даже догадываться не должна о том, что вы выполняете для меня эту небольшую работу. А то еще вообразит, что я просто выдумал все это, чтобы разлучить вас.
Вспышка гнева, смешанного с обидой, заставили-меня выкрикнуть:
— А разве не так?
Он пропустил мои слова мимо ушей.
— Я вас не за того принял поначалу. Решил, что вы шантажист.
Губы его раздвинулись в презрительной улыбке. Теперь я разглядел его губы. Они были толстые, чувственные и красные, как у женщины. Как губы Райны, не нуждавшиеся в помаде.
Аркадин вновь доверху наполнил свой стакан. Потом поднялся, и я понял, что меня отпускают.
— Не забывайте слова Шекспира, мистер ван Страттен: «Верен будь себе».
Вот так я продал свою душу.
КНИГА II. СОФИ
Глава 1
Я не стану воспроизводить все подробности того дурацкого расследования, которое я провел, пытаясь обнаружить утерянные нити жизни Грегори Аркадина, как, цепляясь за обрывки случайных свидетельств, я развязывал языки с помощью денег. Это было бы длинно и скучно, и читать такое столь же тоскливо, как и жить такой жизнью.
Конечно, я начал с Цюриха, но это имело чисто символическое значение, поскольку Аркадин не сообщил мне ничего, кроме даты, и то довольно приблизительной, описания одинокого молодого человека на обледенелой набережной, дрожащего от холода.
Я возобновил связи с двумя десятками сомнительных личностей, с которыми и раньше сводила меня судьба в моей пестрой жизни; я поил их виски, обещал всякое, а сам только и ждал момента, чтобы ввернуть имя Аркадина. Но уж слишком громкое это было имя, чтобы разбудить какие-то личные воспоминания, имеющие смысл для моей миссии. Его знаменитость заглушала какие бы то ни было отголоски событий тридцатилетней давности. Аркадин… У каждого было что порассказать об Аркадине. О том, как он продавал оружие китайцам, воюющим на обеих сторонах, — винтовки без патронов, торпеды без зарядов. Но все это было общеизвестно. Так поступали многие. Или про то, как он свил гнездышко в Эфиопии и поставлял оттуда рабов для строительства дорог в фашистской Германии, как обманывал аборигенов, отравлял воду, гноил продукты и как из-за этого начинались эпидемии. Однако подобное числится за любым крупным предпринимателем. Все деньги, которые он получил от нацистов, он обещал поместить для них в южноамериканские банки. Но никто об этих денежках больше не слыхал. От них не осталось никаких следов. Но можно ли упрекать его в этом? Что за грех — нажиться на таких мерзавцах!
