Второй уровень был устроен, как первый — большой зал, вокруг застекленные отделы. Потолок в центре потрескался, люстра криво висит. Начали обход.
На втором ничего полезного или интересного найти не получилось. В некоторой неприкосновенности оказались «Все для бани», «Мебель Нова» и кафе «Труба-Дурочка» — почему-то даже вывески не посшибали. Здесь находились вещи относительно полезные: тяжелые чугунные печки, наверняка теплые, только совершенно непригодные для переноски. Медные, проеденные зеленью тазы, окаменевшее черное мыло, тоже большая в наши дни редкость, дрова заплесневелые.
«Мебель Нова» оказалось странной мебелью, ни нормальных привычных диванов, ни столов, а какие-то пластмассовые закорюки, на которых ни сидеть, ни лежать неудобно, недаром магазин самый неразвороченный оказался — кому такая ерунда вообще нужна?
«Труба-Дурочка» тоже ничем не порадовала, разве что битым стеклом и обилием потускневших музыкальных инструментов, труб, свирелей и других дудок Егор попробовал подудеть и угодил в классическую ловушку — прилип губами к гуделке, охнул, дернул, ободрался, зашипел от боли, заругался, вот что значит в слоне много сидеть — жизни совсем не знает.
— Так оно и случается, — поучительно сказал я. — С поцелуями стоит быть аккуратнее.
Егор вытер губы, треснул дудкой о стену, дудка ответила странным печальным звуком — у-у-у.
Двинулись. Отделы с товарами закончились и снова начались пластиковые елки, их тут оказались запасы, настоящий поддельный лес, продираться через который было нелегко — елки эти за минувшее время несколько испортились, пороняли мягкую пластиковую хвою и ощетинились острыми железками, мы перли через этот лес, и елки падали за нами с жестяным звуком. Зачем столько елок, настоящих, что ли, не хватало?
За елками пустота, только пыль толщиной в палец. Мы обогнули центральное пространство зала, вернулись к лестнице.
— На третий тоже пойдем? — поинтересовался Егор.
— И на третий.
Уровень отличался полным отсутствием каких-либо полезностей, поэтому мы не стали его осматривать подробно, да и устали уже. Прошли наискосок, к выходу в метро, обозначенному, как полагается, зеленой «эмкой».
Тоннель, ведущий к подземной станции, оказался широк, походил на плоский раструб, мне почему-то захотелось в него войти…
Я удержался.
Стояли, смотрели. Воздух в тоннеле был давно уже мертв, чувствовал это лицом. Егор облизывал губы, морщился, поглядывал в тоннель настороженно. Тоже чует. У слоновников чувство опасности развито, почти как у крыс, вычисляют ее по самым незначительным признакам.
— И что скажешь? — спросил я.
— Насчет чего?
— Насчет этого.
— Повезло… — сказал Егор неопределенно. — Провалились прямо куда надо… Необычно.
— Это не везенье, — возразил я. — Просто мы недалеко от центра, а тут станции строили в доступности до трехсот метров, чтобы народ не толпился. Я думаю, что это не центр торговли, а пересадочный узел, магазины потом надстроили. Наверное… Давай, вперед.
— В тот тоннель? — кивнул Егор. — Может, к Алисе вернемся?
— Сейчас… Немножко пройдем все-таки…
Шагнул вперед, под «М».
Под башмаками хрустнуло. У нас часто под ногами хрустит, почти всегда, то стекло битое, то крошка ледяная, то земля мороженая, но это был особый хруст, я узнал его, так может хрустеть только одно.
Человеческие зубы.
Весь пол был усыпан зубами. Крупными коренными, клыками, передними широкими, одним словом, всякими.
Егор обогнал меня сбоку, куда, дурак, торопится…
— Стой, — приказал я ему.
Он послушно остановился, молодец, только пуговицы брякнули.
— Что? Увидел что-то?
— Под ноги посмотри, — прошептал я.
Егор посветил под ноги.
— Зубы… — выдохнул он. — Кто столько навырывал? И зачем разбросаны?
Я посветил перед собой. Луч выхватывал из темноты стены, покрытые веселым кафелем, ничего, на первый взгляд, угрожающего, покой, благорастворение почти. Но зубы на полу просто так тоже не валяются.
Слизень. Ждет. Голодный.
Егор наклонился, собрал зубы в горсть.
— Старые, — сказал он. — Все пожелтели… Человеческие…
— Зуб — самое крепкое в человеке вещество. Оно не переваривается.
— Переваривается? Кем?
— Судя по зубам, слизень.
— Слизень? — поежился Егор.
— Ну да. Он слизывает. Раз — и все, нету, только сопли на землю стекают и зубы падают. Но уже потом…
— Он какой?
Егор снял с плеча двустволку.
— Я сам не видел… Они как удавы — нападают сверху, затягивают в нору, затем… Затем зубы.
— Так это змеи?
— Точно неизвестно…
— Сколько же он сожрал?
— Он тут давно уже, наверное, сидит, — объяснил я. — Сто лет, сто пятьдесят. Много сожрал, ты прав.
— Смотри, железный…
Егор показал мне зуб, зуб как зуб, только из желтого металла, золото, наверное.
— Золотой, — поправил я.
— Разве такое бывает? — спросил Егор. — Чтобы золотые зубы росли?
— Их раньше вставляли. Когда свои выпадали, вставляли железные.
— Что тогда получается… — Егор с опаской глядел в потолок. — Получается, что они…
Они здесь уже давно, вот что получается. Эта тварь сидела здесь еще тогда, когда людям вставляли золотые зубы. Охотилась, росла, распространяясь вглубь.
— Может, и не так, — сказал я. — Может, это старый человек был, старик. С золотыми зубами. Шел себе прогулочно, а тут на него сверху упало. И сожрало.
— Ясно…
Егор уронил зуб на пол, звук получился звонкий и морозный — дзинь-дзинь.
— Тут еще кое-что…
Егор наклонился и собрал с пола горсть непонятного, то ли чешуя, то ли… все-таки, наверное, чешуя. Только непростая, а какая-то объемная, состоящая из двух чешуек, расположенных одна над другой.
— Чешуя, что ли? — Егор понюхал. — Рыбой не пахнет вроде… Откуда тогда? Змеи все-таки?
— У жуков тоже есть. Только мелкая, нам не видно.
— А если нам видно? Какого тогда этот жук размера?
— Правильно мыслишь… Насчет размера. Размер это… Быстрый очень, вот и все, что известно. Схватит, не успеешь ойкнуть.
Шею свернет — если может человека втащить в нору, то наверняка очень сильный. Яд впрыснет или еще чего. С таким бороться бесполезно, надо как-то по-другому…
— А если тихарем? Если мимо? Не пройти?
— Пройти легко, — ответил я. — В другом тут дело…
Пройти у меня легко получится, вопрос не в этом. Если взяться за руки, втроем, обвязаться веревкой, то он и не нападет.
Засадные охотники очень тонко чувствуют разницу между своими размерами и размерами добычи, на слишком крупную не станут нападать. Так что опасности особой нет, но…
Мне на него посмотреть хотелось. Вытащить из логова, наступить на поганую шею, если она там есть, конечно, а потом пулю в башку, если она у него, конечно, есть… что-нибудь да есть, не бывает так, чтобы наступить не на что.
— В чем? — спросил Егор. — В чем дело?
— Надо его убить, — просто сказал я.
— Если можно потихоньку пролезть…
— Убить, — перебил я. — Вернее, остановить.
— А если все-таки потихоньку? — Егор с опаской поглядел на потолок.
Неожиданно я подумал, что Егор, наверное, прав. Зачем рисковать…
Слизень. Как там звали того любителя лягушачьей икры? Не помню, помню, вонючий, помню, что руки у него тряслись, помню, что очень он жить любил. Не то чтобы мне его жалко было, но…
Не люблю, когда людей жрут, пусть не самых лучших, но все равно жрут. К тому же в таких количествах, зубов по колено.
— У нас и патронов мало, — напомнил Егор. — Почти не осталось… Промелькнули бы в легкую…
Егор сделал шаг назад.
— Это безопасно, — успокоил я. — Оно опасно неожиданностью, а так… Мы с ним разберемся.
— Жаль, гранаты нет…
— Граната тут не поможет, надо прикинуть… За мной.
Вернулись на второй уровень. Елки, баня, мебель. Елки горели, но неправильно, огня слишком много, а огонь не очень нужен. В банном отделе взяли ванну, дырявую медную, но ничего, сгодится, не воду в ней в баню таскать.
Заглянули в новую мебель. Здесь гораздо больше предметов подходящих, вот, например, та штука, не знаю для чего она предназначена, похожа на дохлую лягушку, возможно, диван. И гигантская ладонь, пластиковая рука, каждый палец которой представлял из себя отдельное кресло, наверное, тоже диван. И табуретка, больше всего напоминавшая чашку, ручка вроде как сбоку есть, то ли на соплю, то ли на ухо смахивает, определенно надо начинать с нее.
Кивнул Егору, тот с одного удара разрубил табуретку из нарядного сине-розового пластика на две половинки, а затем на четыре и на более мелкие куски. Я надрал упаковочной бумаги, набил ее в ванну, ссыпал сверху колотую табуретку. Егор тем временем рубил ладонь. Пластиковая рука поддавалась хуже, топор отщеплял плоские, размером с ладонь куски, я велел ему бросить это и заняться дохлой лягушкой, та, напротив, рубилась легко, в мелкую крошку, рассыпалась.
