Вот какие колебания обуревали мсье де Сегирана. В нем боролись горделивое желание явить пример безутешного вдовства и чувство тоски, которое он испытывал при виде своей пустой постели, стремление продолжить себя во множестве маленьких Сегиранов и страх, как бы не подтвердились на опыте предсказания мсье д'Эскандо Маленького. Конечно, он ничего бы не предпринял, не посоветовавшись с врачами, но если бы их заключение оказалось благоприятным, где найти женщину, достойную быть преемницей несравненной Маргариты, достойную загробной жертвы, которую та носила своему супругу? Сам мсье де Сегиран подобной не знал. Приходилось поэтому положиться на суждение старой мадам де Сегиран или, скорее всего, на обстоятельства, ибо человеческое разумение так ненадежно и недостоверно, что, быть может, предпочтительнее, вместо того чтобы оказывать ему доверие, коего оно не заслуживает, дарить таковое случаю, который иногда, вмешиваясь в нашу участь, устраивает ее не хуже нас самих.
Дойдя до этого места своих размышлений, мсье де Сегиран, чтобы предаться им с большим удобством, направился в глубь сада, в тот уголок, о котором мы говорили и где из бородатого маскарона стекала в мраморную чашу певучая водная гамма. Мсье де Ларсфиг, мой родственник, не раз возил меня в Кармейран, когда я гостил у него в Эксе, причем он мне рассказывал, как я упомянул вначале, различные перипетии этой истории. К тому времени замок перешел в руки маршала де Монтибо, который туда не наезжал, оставляя и дом, и сад в полном запустении. Мсье де Ларсфиг жалел, что нет больше Сегиранов, чтобы о них позаботиться, ибо этим весьма пренебрегал маршал де Монтибо, почти беспрерывно занятый в армии и при дворе и передавший весь надзор некоему мсье Гиберу, своему приказчику и управителю. Этот мсье Гибер, которого я видел несколько раз, был толстый человек, питавший определенную склонность к мускатному вину, в силу чего мсье де Ларсфиг, с помощью своевременных подношений этого излюбленного вина, получил от мсье Гибера дозволение превратить кармейранский сад как бы в личное место для прогулок, куда он иногда и брал меня с собой. Таким-то образом, однажды, указывая мне на боскет и источник, он мне и рассказал о любопытном происшествии, положившем конец матримониальным колебаниям мсье де Сегирана и внезапно подвигнувшем его на великое решение жениться вторично, которое он, быть может, долго бы откладывал, если бы только вообще отважился на него.
«Извольте видеть, сударь мой,– рассказывал мсье де Ларсфиг,– добрый Сегиран отдыхал как раз на вот этой скамейке и вдруг видит – по аллее, на которой мы стоим, бежит со всех ног, запыхавшись, его маленький лакей, держа в руке пакет, адресованный хозяину. Взяв его в руки, мсье де Сегиран сначала положил его рядом с собой, не глядя, и только немало времени спустя решился сломать печати и прочесть заключавшиеся в нем листки. Но по мере того, как он читал, на его лице рисовалось все большее удивление, и вы согласитесь, что было от чего, когда вам станет известно, сударь мой, что мсье де Сегиран таким образом внезапно узнал о смерти своей тетки, маркизы де Бериси, равно как о том, что по завещанию, заверенная копия которого прилагалась, она оставляла ему сполна все свое состояние, каковое было значительно, при непременном условии, что в течение трех месяцев, считая со дня вскрытия настоящего завещания, он женится на девице Мадлене д'Амбинье, младшей родственнице завещательницы, в противном же случае наследие обращалось на дела благотворительности и богоугодные вклады, за вычетом ренты в несколько сотен экю, назначаемой вышеуказанной девице д'Амбинье».
Всякий другой на месте мсье де Сегирана, читая это послание и знакомясь с налагаемым на него диковинным обязательством, по меньшей мере заартачился бы и пустился в рассуждения сам с собой, но мсье де Сегиран был в таком состоянии духа, когда люди, сами того не сознавая, склонны приписывать совершающимся событиям свойство являться истолкователями замыслов провидения. Среди обуревавших его треволнений и колебаний ему хотелось чувствовать себя направляемым рукою свыше. Мсье де Сегиран был, если можно так выразиться, одержим покорностью непредвиденному, даже если это непредвиденное принимало странную и нелепую форму. Он был рад всему, что только могло ему помочь покончить с неуверенностью. И вдруг это веление, которого он ждал от самого себя, приходило извне, избавляя его от усилия, на которое он, быть может, никогда не оказался бы способен. Действительно, мсье де Сегиран, быть может, никогда не стал бы сам искать себе жену и, быть может, никогда не согласился бы взять и ту, которую ему предложила бы мать. Точно так же он остался бы глух и к долетавшим до него, как ему казалось, внушениям его дорогой Маргариты отречься от вдовства, которое шло вразрез и с интересами его дома, и с его природными данными. Но у всех людей, даже у самых рассудительных, а мсье Де Сегиран был не из тех, кто менее всего наделен этим свойством, имеется дверь, через которую в них входит то, что должно стать их судьбой, какою бы личиной таковая ни прикрывалась, и через эту-то дверь сумасшедшая старуха, маркиза де Бериси, и вводила в жизнь мсье де Сегирана мадмуазель Мадлену д'Амбинье. И заметьте, что, решаясь сразу на женитьбу, совершенно для него неведомую, мсье де Сегиран уступал не приманке сопровождавших ее денежных преимуществ. Настоящей приманкой и настоящим преимуществом, которые он в ней усматривал, было то, что таким путем он избегал выбора, при котором он, быть может, рисковал последовать плотскому влечению или порыву страсти каковые он счел бы оскорбительными для памяти первой мадам де Сегиран, тогда как в том, что вторая мадам де Сегиран являлась к нему неожиданно и, так сказать, по почте, он мог видеть вмешательство промысла, на которое нерешительные и боязливые люди любят опираться и которое оправдывает в их глазах худшие из безумств.
«Ибо мсье де Сегиран,– добавлял мсье де Ларсфиг,– в меньший срок, чем тот, который требуется этому маскарону на то, чтобы выплюнуть свою воду, или этой птице, которая сейчас вспорхнула, на то, чтобы изобразить свою трель, принял внезапное решение жениться на мадмуазель Мадлене д'Амбинье, с которой не был знаком, и что лучше всего, сударь мой, так это то, что он на ней женился, и вам известно, к чему это привело».
* * *
Мадмуазель Мадлене д'Амбинье довелось родиться от отца и матери, исповедовавших так называемую реформатскую религию, что является весьма предосудительным во Французском королевстве, ибо король не желает в нем терпеть никакой иной веры, кроме прародительской. В своей же вере мсье и мадам д'Амбинье были крайне тверды и считали ее истинной, что не мешало им быть честными подданными, хоть и не помогло мсье д'Амбинье проложить себе дорогу в свете. Побыв на военной службе и видя, что продвинуться ему трудно, он скоро вернулся в свое поместье Диньи, расположенное неподалеку от Нуайона, где и жил, вдали от мирских волнений, в великом единении с Богом и полном согласии со своей женой. Та умерла от болезни, когда их дочь, Мадлена, была еще настолько мала, что не отдавала себе отчета в том, какую она понесла утрату. Мсье д'Амбинье, ощущавшего ее во всей силе, она поразила горем, еще более омрачившим его и без того строгое лицо. Эта немного свирепая внешность не мешала ему, хоть он и не показывал виду, радоваться ранней прелести своей дочери, но он счел бы себя плохим отцом, если бы чем-нибудь обнаружил свою слабость к ребенку. И этому юная Мадлена никогда не видела, чтобы у ее отца было другое лицо, как только ласково-хмурое. Каков он ни был, она все же питала к нему привязанность, в которой почтительность не исключала живости. Эту привязанность она выражала ласками и послушанием, и, когда она видела, что он читает свою большую Библию или перелистывает какое-нибудь толстое богословское сочинение, она заглушала свои игры, нередко шумные, потому что в ней было много огня и он сверкал живыми искрами в ее глазах, красивых, лучистых и слегка приподнятых к вискам.
