Когда он ушел от Сильвии, часы показывали 11.30. Джип стоял у обочины дороги, но Реи нигде не было видно. Вашингтон немного неуверенно держался на ногах, но голова была ясная. Он посмотрел по сторонам и свистнул. В домах на холме все еще горел свет, откуда-то сверху доносились голоса папуасов, но на дороге никого не было.
Ветер стих, и только легкий бриз шелестел в листве казуарий. До него доносился аромат франгипани. Он остановился, наслаждаясь прохладой ночи. Потом вспомнил о Реи и нетерпеливо посигналил.
Тьма впереди расступилась, и на дороге появилась расплывчатая фигура, нерешительно движущаяся к нему. Это был полицейский. Вашингтон разглядел блеснувшую в темноте пряжку на ремне.
— Уходите! — с раздражением проговорил он, снова посигналил, сел на переднее сиденье и закурил. По склону холма к нему спускалась маленькая белая точка. Это был Реи в развевающемся белом рами. Он задыхался. Видно было, что он хорошо покутил. Он жевал арек, в волосах его торчал цветок гибискуса, а на шее красовалось одно из новых кухонных полотенец Вашингтона. Под мышкой он сжимал гитару, украшенную полосками цветной бумаги.
— Где ты был?
— Дом прислуги, — ответил Реи, широко улыбаясь.
— Какой прислуги?
Реи неопределенно махнул рукой в сторону холма.
— Прислуги какого таубады? — снова спросил Вашингтон. Ощущение благополучия, передавшееся ему от Сильвии, уже улетучивалось. Он вдруг начал подозревать Реи, хотя и сам не знал в чем. Чем он занимался? С кем он говорил? Он боялся… сам не знал чего…
Реи не ответил. Улыбка померкла. На лице застыло глупое и равнодушное выражение, но глаза, казалось, округлились, и в них появился блеск. Вашингтон, умевший читать по его лицу, понял, что слуга волнуется и сейчас что-нибудь скажет.
— Там были какие-нибудь странные люди, плохие люди? — спросил он более мягко.
— Нет, таубада. — Не поймешь, что прячется в этих сверкающих глазах, глядевших прямо в глаза хозяина.
— Хорошо. Садись и поехали домой. — Наверняка они играли в карты. Ясно, что им не нравится, когда их об этом расспрашивают. Когда Реи завел мотор и джип поехал в гору, Вашингтон, надеясь успокоить взвинченного слугу, попросил:
— Спой мне, Реи. Что за песню ты играл там?
— Я не петь, таубада.
— Почему?
— Голова болеть, — сказал Реи, продолжая жевать.
Вашингтон отвернулся. Они ехали вдоль пристани. У причала было пришвартовано грузовое судно. На палубе все еще горели огни, расплывающиеся и сливающиеся на воде. Сегодня на пристани было пусто. Только одинокий туземец сидел на корточках на краю причала, его черная лохматая голова темным, похожим на цветок силуэтом выделялась на фоне неба.
Даже Реи изменился, подумал Вашингтон. Он всегда был дураком, но хотя бы веселым. Всегда был всем доволен. Приводил к себе в домик друзей, играл на гитаре и пел до хрипоты — местные песни, колыбельные самоанские пляски, которым выучился я у первых полинезийских миссионеров.
Но теперь он пел лишь для своих земляков, заставляя Вашингтона чувствовать себя здесь чужим. Он стал тихим и угрюмым, что было совсем не в его характере. В нем появилось что-то детское и загадочное. Иногда Вашингтону казалось, что Реи таится от него.
Все они, думал Вашингтон, и Реи в том числе, против него. А ведь он был им другом. Они приходили к нему со своими бедами, просили кусок старого одеяла для паруса, железа, чтобы залатать крышу, ржавый нож, просили написать письмо другу. Он произносил речи на их свадьбах. А теперь к нему больше никто не приходил, и некому теперь было спеть для него. Остался один Реи, напускавший на себя таинственный вид и, против обыкновения, исправно исполнявший свою работу. У него было такое чувство, будто вся их темнокожая раса что-то разнюхала про него и теперь не доверяла ему, остерегалась его, что ли, а может, дело в чем-то другом. Он подавил нервную дрожь.
Дорога вилась у кромки воды. Отлив оголил несколько метров покрытого галькой пляжа; на отмели при свете фонарей полдюжины туземцев удили рыбу. Дорога пошла мимо длинного ряда домов к холмам. Впереди виднелся незаселенный склон холма, через гребень которого пролегала единственная дорога. Снова поворот, и они остановились у полуразвалившихся железных сараев, где раньше находился армейский склад.
— Света нет, — заметил Вашингтон, выходя из машины и вглядываясь сквозь кроны кокосовых пальм. — Я же сказал тебе не тушить свет.
— Света нет, — повторил Реи, и они вместе стали всматриваться в черное размытое пятно на холме, где стоял дом Вашингтона.
— Ну, иди туда, зажжешь свет, и возвращайся с моим фонарем.
Реи, который любил темноту не больше чем Вашингтон, закатил глаза.
— Ступай! Поторопись! Я не собираюсь стоять здесь всю ночь!
Реи выбрался из джипа и медленно пошел по тропинке. Темнота поглотила его голову, плечи, руки, ноги, только белое рами порхало во мраке, словно ночная бабочка. Он запел.
Почему он запел? — подумал Филипп. Чтобы отогнать злых духов? Какого духа он боится? Или он почему-то чувствовал, что в этой ветхой маленькой хижине неспокойно?
Белая бабочка исчезла, но все еще слышался голос Реи. Вашингтон закурил. Среди сараев что-то двигалось. Скрипнула дверь, и на землю с лязгом свалился кусок жести.
— Черт бы его побрал! — громко выругался Филипп. Ему снова стало не по себе, в ветвях пау-пау зашевелилась летучая лисица, и он резко вздрогнул. Листья шуршали, словно бумага, из листвы выпорхнула летучая мышь, тяжелыми крыльями рассекая воздух. Кожа Филиппа начала покрываться мурашками. Он посмотрел на тропинку. Что делает этот паршивец? Он громко засигналил, и тут же в окне вспыхнул свет. В дверях мелькнула фигура Реи, и вниз по холму пополз огонек фонаря. Длинный, узкий луч вырвал из темноты участок тропинки. Филипп услышал крик Реи:
— Ой! Ой!
В луче света пробежала тощая черная собака. Вашингтон ахнул и в гневе сжал кулаки. Минуту он сидел неподвижно, потом распахнул дверцу джипа и выбрался на дорогу.
— Держи собаку! — закричал он. — Свети на нее!
Луч фонаря метался вверх-вниз, но собака уже почти скрылась за сараями. Вашингтон нагнулся, набрал пригоршню камней и злобно швырнул их в собаку. Послышался стук камней о жесть и приглушенный визг. Собака, обезумев, бросилась к нему. Он пнул ногой пустоту, но это был, скорее, жест злобы, потому что собака пробежала в нескольких метрах от него. Он грубо выругался и бросил в нее еще один камень, на этот раз хорошо прицелившись. В голове его мелькали жестокие картины. Вот он давит ногой череп собаки, или острый камень впивается ей в глаз. Он услышал визг. И собака убежала.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
