К нему медленно шел Реи.
— Где она была? — спросил Филипп. Он не кричал, говорил спокойно и мягко, чтобы не испугать Реи.
— Под дом, таубада.
— Под домом! — Несмотря на все усилия, голос его возвысился. — Что она там делала?
— Ничего, таубада. Каикаи.
— Ела? И что же она ела?
— Кость, таубада.
— Кость! Какую кость?
Реи отвел глаза.
— Ничего, таубада. Каикаи таубады. Большой, длинный каикаи таубады. Она взять он длинный сковородки.
Страх покинул Вашингтона, оставив ощущение тошноты и слабости.
— А-а! — Он вспомнил, что за задней дверью на сковороде лежала кость, и начал подниматься на холм.
Он проснулся в три утра. Было тихо и зябко. Рассвет еще не наступил, но небо за окном посветлело в ожидании солнца. К небу, словно руки, протянулись ветви пау-пау. На потолке над головой бледно мигали, будто в такт стуку крошечных сердечек, три светлячка. Какое-то время он лежал спокойно, посматривая на светлячков и листья деревьев, как в те далекие времена, когда ему нечего было бояться. Потом вспомнил, где он, и почувствовал, как голое тело под одеялом напряглось. Он откинул сетку. Тревожные, широко раскрытые глаза тщательно осмотрели комнату. В эти предрассветные часы многое выглядело странным и необычным. На плаще, висевшем на гвозде у двери, не было заметно ни одной складки, и он напоминал сгорбившегося человека. Но этот призрак уже не пугал его так, как вчера, когда Филипп заговорил с ним и навел на него фонарик. На этот раз взгляд его скользнул дальше по стене. Вот клыки кабана, сверкающие бесплотной ухмылкой. Три выбеленные известью бутыли на полке, словно голые человеческие черепа. В шелесте занавески ему слышалось сухое шушуканье скопища крыс. Если бы не это шуршание да тихий перестук бамбуковых варганов, связкой висевших на стене напротив, было бы совсем тихо.
Он увидел это, когда перевел взгляд на дверь. Оно стояло в проеме, заслоняя собой склон холма, банановые пальмы, угол домика прислуга. Над головой существа виднелись несколько бледных звезд. Это был человек. Маленький человек, туземец. Это был не Реи и не слуга, потому что на нем не было рами. Едва Вашингтон увидел его, как тут же почувствовал запах, который наполнил комнату. Запах немытого, неухоженного тела туземца. Не терпкий сладковатый запах людей с побережья, мывшихся и купавшихся в море, но удушливое зловоние жителей джунглей, втиравших в кожу свиное сало.
Его охватила паника. Протянув руку, он сжал пальцами первый попавшийся под руку предмет, которым оказалась полупустая бутылка рома, стоявшая на столике у кровати, и швырнул его в открытую дверь. Бутылка ударилась о косяк и скатилась по ступеням на землю. Тень исчезла. Казалось, человек просто растворился в воздухе, и там, где он стоял, появились усеянное звездами небо, склон холма, длинные плоские листья банановых пальм. Было тихо, слышался только звук капель, это из бутылки сочился ром. Да еще стук варганов и сухое, хриплое шуршание занавески.
Всхлипывая от страха, Вашингтон лежал на кровати, словно прикованный к ней.
V
Наутро, в половине девятого, на столе Вашингтона зазвонил телефон. Он подождал немного, потом поднял трубку и сердито проговорил:
— Ты что-то поздно.
— Извини, милый, — сказала Сильвия, которая каждое утро звонила ему ровно в 8.15. — Я только что пришла. Ходила в управление присмотреть за бедным ягненочком. К вам сейчас никто не заглядывал?
Наступила пауза, Филипп огляделся по сторонам.
— Только одна девушка.
— Худенькая такая, с короткими волосами, вид испуганный?
— Я бы не сказал, что испуганный. Она разговаривает с Финчем.
— Это с ней ты столкнулся вчера ночью, — сказала Сильвия. — Необыкновенное создание. Она только что прибыла, и сегодня утром ей нужно было доложиться начальству. Но она боялась идти одна, и мне пришлось сопровождать ее. — Потом, не без удовольствия в голосе, добавила: — Она не дочь Уорвика, она его жена.
Вашингтон не ответил, и она продолжала:
— Как ты думаешь, что она здесь делает? Странно все это, правда? Она такая молоденькая. Мне ее жаль, но все же лучше бы ее здесь не было. Она такая неуравновешенная, от нее меня бросает в дрожь. У меня такое странное чувство, что она…
— Откуда ты знаешь, кто она? — спросил Вашингтон. Он отвернулся от телефона, и его голос звучал словно издалека.
— Знаю. С ее слов. И она будет работать в вашем управлении. Она хотела устроиться в управление культурного развития, где работал ее муж, но секретарь Найала в отъезде, и ее направили к вам в помощь. Она расстроилась, что ее не взяли в КР, но услышала о Найале… Алло! Алло! Ты слушаешь?
— Да, слушаю. Мне нужно идти.
— Ты даже не сказал, как ты. С тобой все в порядке?
— Дело дрянь. Сдается мне, у меня начинается лихорадка. Прошлой ночью совсем не спал.
— Милый, тебе нужно быть дома, в постели.
— Может быть, и пойду домой. Я уже думал об этом.
— Я забегу к тебе, приготовлю поесть. Бедный мой… Филипп!
Но он повесил трубку.
Тревор Найал появился в управлении в десять. Стелла, сидевшая в его кабинете в дальнем крыле здания, услышала за дверью приветствия.
— Доброе утро, мистер Найал. — Доброе утро, доброе утро.
Она ждала, глядя на стоявшую перед ней пишущую машинку. Но он все не появлялся. С большого, пустого стола в углу слетел в воздух листок бумаги и опустился на пол. Она не подняла его, но осталась сидеть, взволнованно комкая подол платья.
Дверь распахнулась, и по всему зданию пронеслась волна ветра. Бумага вспорхнула и исчезла за окном. На стол шлепнулся скоросшиватель, опрокинулась банка из-под повидла, на пол полилась вода и посыпались цветы.
Вошедший прикрыл за собой дверь и нагнулся, чтобы поднять с пола банку. Ему это далось нелегко: он был высок, плотного сложения, и, когда выпрямился, на лице его блестели капельки пота. У него было миловидное лицо. Густые седые волосы стального оттенка, темная желтоватая кожа, но глаза — блестящие и молодые. Вокруг него распространялась аура не то чтобы доброжелательности, а, скорее, удовлетворения. Глядя на него, можно было подумать, что он доволен жизнью, что его никогда не била судьба и ему удавалось прокладывать себе дорогу, не поступаясь ни нравственными принципами, ни чувствами.
Стелла никогда не видела его фотографий, но лицо показалось ей знакомым. Возможно, потому, что именно таким она его себе и представляла. Он взглянул на нее, улыбнулся и сказал:
— Доброе утро.
У него была обаятельная улыбка. Не всякий, подумала Стелла, тотчас же чувствуя расположение, станет улыбаться секретарше. Ей вспомнился человек в доме на холме, который не улыбался.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
