— Я не Моцарт и даже не Шостакович, а меня ударили, и я пришел, чтобы найти здесь правду, а не слушать лекцию. Вам завтра позвонят кое-откуда. Пойдемте отсюда, товарищ. Я вас прощаю, — сказал он мне.
— Сядьте вот туда, — уже грозно произнес майор. — Да, да. Туда. Я вам сказал: сядьте, пока я не отправил вас в вытрезвитель. Умник нашелся.
Я выронил билет и листки в магазине. Когда вынимал и отсчитывал деньги, что-то скользнуло у меня между пальцев. Но я не обратил на это внимания. Или, может быть, именно в этот миг и завизжал Тим. Безусловно, эти бумаги никому не нужны, но их просто затопчут.
Майор смотрел на столик с телефонами, потом взглянул на часы, на пострадавшего, на меня.
— Да, — произнес он самому себе, хмуро раздумывая. — Ну, а паспорт все же есть? Вы где остановились? В какой гостинице?
— У своего товарища, — ответил я.
— Как фамилия товарища? Где работает?
— Рагулин, — сказал я. — В научно-исследовательском институте.
Майор уставился на меня, разглядывая.
— Это какой Рагулин? Не Константин Федорович?
— Да, он, — подтвердил я.
Майор хмыкнул, почему-то покачав головой.
— Ну, знаем мы Рагулина. Это наш депутат. Так и собака, может быть, его?
— Его, — снова кивнул я, уже понимая, что меня, кажется, отпустят и мне первым делом надо зайти в магазин.
Майор положил передо мной чистый лист:
— Напишите фамилию, имя, отчество, где прописаны и как все было. А я сейчас позвоню ему. Он дома?
— Да, был дома, — сказал я, придвигая к себе лист.
…Снова был город — прикрытая заслонкой истопленная печь, был возвращенный, все еще тлевший день, потрескивающий транзисторами, уже настроенными на футбол. Многие окна были как будто завалены раскаленным углем, а реки рядом словно не существовало.
Прежний Нас Не Трогай, конечно, махнул бы рукой на эту историю и только сплюнул бы сквозь зубы. Ай, да и что, в самом деле, за происшествие, чтобы его принимать всерьез!..
Мы оба почувствовали Костю, который торопился нам навстречу так быстро, как мог. Пес изо всей силы потянул поводок.
— Ну вот ведь как, видишь ты, — издали заговорил Костя, задыхаясь, вглядываясь в меня. — Ну ничего, обошлось, Витя?
— Бывает, Костя. Все нормально.
— Ударила, значит, Тим, тебя какая-то сволочь? Ну-ну, стоять. Не прыгай, — засмеялся Костя, потом покачал головой: — Видишь, Витя, какие у нас нервы…
Теперь пес ждал нас, уже сидя возле магазина.
Красавице кассирше Жене, с какой-то снисходительной улыбкой поглядывавшей на нас, мой билет не передавали. У прилавка мы, конечно, тоже ничего уже не нашли, заставив переступить с места на место десяток ног. Кто-то, видимо, посчитал эту находку редкой.
И я взялся оправдываться, сказав Косте, что в любом городе есть стол находок, сдадут рано-поздно, а милиционеры здесь совсем неплохие ребята. Ну а что касается пса, он, конечно, мужчина.
А потом — или это грех, Костя, — чтобы нам сейчас посидеть на воздухе и за кружкой пива повспоминать прошлое? И это же верно, это написано во всех учебниках и хрестоматиях, что Ростов — кладовая тараньки, рыбцов и раков. А есть раков — это же целое искусство, сам знаешь. Надо осторожно его разломить, шейку отложить и высасывать каждую ножку, чтобы нигде не осталось даже ниточки мяса — один лишь светящийся розовый панцирь. И только потом, вспенив пиво в кружке, с чувством браться за шейку и поглядывать тем временем на тарелку: какой там следующий. Как мы когда-то мечтали… И пиво, и электричество, и девушки. Помнишь? Ведь помнишь?
Я зачем-то паясничал. Кажется, со мной начало происходить что-то неладное: я не мог справиться со своим стыдом.
…А тараньку тоже надо уметь разделать. Выбрать ту, которая мягкая, желтая, чуть ли не светится. Повернуть головой к себе, а правой рукой, ухватившись с другой стороны, рвануть ее вдоль, чтобы, хрустя, отделилась вся спинка. Икорку, если она есть, теперь вынуть и отложить. И начинать, не торопясь, потихоньку: с ребрышек. И тоже посасывать. А уж рыбец…
Что же это со мной? Что?..
А уж рыбец…
— Мы двадцать лет не виделись, Костя. А гимнастерка твоя цела?..
Так я сжимал зубы и топтал самого себя посреди футбольного Ростова, который в эту минуту «выстраивал стенку».
— Конечно, конечно, — растерянно кивнул Костя. — Но у меня же завтра доклад… Как раз насчет рыбцов и тараньки. — И он вздохнул, давая понять, что уступил. — Ну ничего, встану пораньше.
И мы пошли к построенному под трактор драматическому театру, в садик, где можно было выпить пива и на воздухе и быстро.
Но сперва отвели пса домой. А ведь, пожалуй, я совсем не хотел никуда идти. Лестница была действительно крутая, трудная, пропахшая кошками и ведрами, и с выщербленными ступеньками, которые, казалось, осыплются под ногами.
Железные столики, покрытые пластиком, и в самом деле росли прямо под деревьями, окружая выкрашенный в голубовато-зеленый цвет павильон, но все до одного были заняты, и гул висел такой, как будто здесь роились осы. Воздух был напичкан голами, а вся земля вокруг, как прошлогодней хвоей, усыпана чешуей, ржавыми головами и обсосанными высохшими хвостами.
— Ну, ты видишь, что тут творится? — сказал Костя, глядя на вертящуюся перед нами жужжавшую толпу.
Но нам повезло. Мы все же уселись за трехногий, искалеченный столик, который, можно сказать, сам приплыл нам в руки. И к тому же затененный, увенчанный тополем. Но перед этим я пошел к павильону и занял очередь. Костя молча наблюдал за мной и, кажется, не оценивал моей энергии. Но я был благодарен ему за то, что он все же пошел сюда. Мы, безусловно, разговоримся, и все встанет на свои места. И когда мы положили руки на пустой столик, я сказал, глядя на Костю:
— Ну и все, — и достал сигареты. — Теперь порядок, как, помнишь, когда мы по ночам ходили за водой. Тоже была очередь. Тогда за водой… Колодец помнишь?
— Живучи мы с тобой, Витя, — улыбнулся он.
— Да-аа, — кивнул я.
— А хороший ты написал роман, Витя, — сказал он, вытираясь платком. — Серьезный. Мы по вечерам иногда вслух читаем. Ну а второй? Про Миус? Я ведь все жду. Не думай, что забыл. Год вот уже, как ты написал, что скоро кончаешь и сразу же мне привезешь. Я и Татьяне хвастался, что в такие попал критики. Все, выходит, в порядке? Закончил, значит?
— Про Миус?.. Да видишь ли, — я чиркнул своей зажигалкой. — Как бы это тебе объяснить?..
— Да ты не подумай, не думай, — вдруг торопливо заговорил он. — Я догадываюсь, что это не кирпичи обжигать, а поделикатнее.
— Нет, не в этом дело, Костя. Тут совсем другая причина, — кажется, газа в моей зажигалке осталось немного.
— Устал? — с участием спросил он. — Я вижу — устал.
— Да, наверное, — согласился я. — Что-то есть вроде… накопилось. Но только смотря от чего устал… понимаешь? — Я посмотрел вокруг и отодвинулся от солнца, которое сквозь ветки опять достало меня. — Даже ты, Костя, про Миус уже стал забывать.
— Может быть, может быть, — сказал он, ерзая. — Но ведь давно было. И Миус, и Днепр, и Висла… Чего только не было!
— А «краба»? А колодец? А Грига? А вышку? Да ты что, Костя! А вышку за Таганрогом помнишь? Неужели так ничего и не помнишь?
— Вышку?.. Нет что-то…
И вот здесь-то, за этим трехногим столиком, выяснилось нечто уже совсем удивительное: Костя, оказывается, не помнил, что это он и вытащил меня из моря. Вот из того самого, где жили его рыбы. Костя начисто, как я ни старался растрясти его, не мог вспомнить того дня, когда он подарил мне жизнь. Вот так история! Тогда, конечно, ему не понять, почему я выбрал именно этот город и прилетел к нему.
— Да, да, да… А вот Грига припоминаю. Верно… Извини, конечно. Не знал я Грига. — И комкал свой платок, и кивал мне, и сидел, поглядывая на очередь. А вышку забыл. Извини. Давно ведь. Давно.
— А за что это я должен тебя извинять? — спросил я.
— Не тем, понимаешь, не тем мозги забиты, — ответил он.
Интонация этой фразы мне показалась почти унылой. Да и поглядывал Костя на меня вовсе не глазами любящей матери, наконец-то нашедшей своего пропавшего отрока. Но и я, пожалуй, был уже готов спросить его: «Слушай, милый, скажи честно, а тебе-то, теперешнему, нужна моя книга о том, что поднимало нас из окопа? Я-то надеялся, что хоть тебе нужна. Или тебе сейчас больше подошел бы художественный справочник по обмену жилплощади? Давай наконец откровенно».
— Вот мы и сидим с тобой, Костя, в Ростове, — наконец сказал я.
Приглядевшись, я понял, что никаких раков здесь не было и в помине, а вяленую рыбу приносили с собой, вытаскивали из карманов и тут же выбрасывали просаленную бумагу в траву. Кружки нам еще раньше пообещали с соседнего столика и не обманули. Я встал, понимая, что дело безнадежное: начало седьмого, а моя очередь не сдвинулась с места. Что, если Настя вдруг сдержит слово, — хотя я в это и не верил… Но я-то все равно был обязан прийти, чтобы она не ждала там.
