В отеле все было темно. Лишь за стойкой портье горела маленькая лампа для чтения. Господин Казутт все ночь отважно бодрствовал. Никто не сможет упрекнуть его в том, что он недобросовестно исполняет свои обязанности. По лицам коллег и начальницы он видел, что после той истории с фикусом и мистического звонка, вызвавшего его на службу в неурочное время, они сомневаются в его надежности. В последние годы его уже не раз увольняли со службы, и ему хорошо были знакомы предвестники этого явления. На этот раз он не даст им повода.
Соня лежала в постели с открытыми глазами. Ночь прошла без галлюцинаций. Она два раза просыпалась и сразу же опять засыпала. На этот раз она усилием воли отогнала сон.
Она никак не могла понять, что за человек Барбара Петерс. Мисс Гамандер, как ее окрестил Мануэль. Она рано вставала, каждое утро проплывала свои положенные сотни метров, в любую погоду совершала прогулки с Банго, сидела на специальной вегетарианской диете и вообще жила как в косметическом доме отдыха.
То, что отель был безнадежно убыточным предприятием, ее, похоже, не особенно волновало. Он вела себя так, словно «Гамандер» и его велнес-центр существовали для ее личного удовольствия, которое она великодушно позволяла делить с собой нескольким гостям. Для постояльцев она неизменно была радушной хозяйкой, которая, однако, соблюдала определенную дистанцию.
По этому же принципу она строила и свои отношения с персоналом. Некоторое исключение составляла Мишель. Во всяком случае, она была единственным человеком, с которым Барбара Петерс была на «ты».
Даже покушение на фикус, судя по всему, не произвело на нее особого впечатления. Когда кто-то предложил заявить в полицию, она рассмеялась и ответила:
— О чем? Об убийстве фикуса?
Мужчины на ее горизонте не наблюдалось. Если не считать пожилого элегантного итальянца, который остановился в отеле два дня назад и дал пищу для нескончаемых предположений и догадок. Он обедал и ужинал за столом Барбары Петерс, и она представила его как «il senatore».[14] Они были в довольно близких, но явно не любовных отношениях. Он поселился в одном из трех люксов, а его шоферу отвели полулюкс. Общались они на итальянском, причем Барбара Петерс, по оценке одного из официантов-итальянцев, лишь с трудом изъяснялась на языке гостя.
В кулуарах отеля поговаривали, что «il senatore» имел отношение к финансированию «Гамандера».
Соня встала и раздвинула занавески. Комната медленно заполнилась вялым сумеречным светом. Слишком скудным, чтобы предметы вновь стали реальными. Она включила свет, прошла в ванную, щелкнула выключателем. На потолке зажглась маленькая лампочка. Потом сняла покрывало с клетки Паваротти.
Попугай поморгал спросонья и засеменил на своей жердочке из стороны в сторону.
— Ну что, летная погода? — сказала Соня и открыла дверцу клетки.
Паваротти и не думал вылетать. Обычно, дождавшись, когда Соня отойдет подальше, он сам определял время вылета. Или отказывался покидать клетку. В волнисто-попугайских кругах оптимальным считается один свободный полет в день. Но Паваротти, похоже, вполне хватало одного или двух в неделю. Соня каждый раз радовалась, когда он пренебрегал своим законным днем открытых дверей: ей не надо было его потом загонять в клетку. Если он в течение десяти минут не изъявлял желания совершить моцион, она закрывала дверцу.
Паваротти был Сониным приданым. Он жил у нее еще до ее знакомства с Фредериком. Ему было уже больше десяти лет, и до этого он принадлежал ее подруге Каролине, с которой она училась на курсах лечебной гимнастики. Соня взяла Паваротти на три недели, когда Каролина отправилась с друзьями в парусное путешествие по Средиземному морю. Каролина на ее месте поступила бы так же. Правда, у Сони не было домашних животных, тем более волнистых попугаев.
И вот, Каролина бороздила с друзьями Средиземное море посреди островов Греции, а за два дня до окончания ее отпуска Соне позвонили и сообщили, что Каролина пропала. Во время очередного перехода при хорошем ветре, в шторм, она вдруг бесследно исчезла. На палубе все думали, что она в каюте, а в каюте — что она наверху. Никто не мог точно сказать, когда видел ее в последний раз. Довольно формальная поисковая операция греческой спасательной службы не принесла результатов. Каролину оприходовали как очередную жертву неосторожного поведения на воде.
Соня оставила Паваротти у себя в надежде, что Каролина не сегодня завтра все же объявится. Она отказывалась верить, что такая веселая, шумная девушка может исчезнуть из жизни так тихо и незаметно.
переспала с Куртом
врешь
да
ну и как?
да так себе
и что дальше?
он будет держать язык за зубами
никто не держит язык за зубами
В этот день это случилось с ней опять. Она сопровождала фрау Лютгерс после парной в зал отдыха. Уже переступив порог зала, она почувствовала, что что-то здесь изменилось. Она взяла из термального шкафа полотенце и расстелила его на кушетке. Фрау Лютгерс легла на кушетку, и Соня накрыла ее другим теплым полотенцем. И заметила при этом, что оно на ощупь совсем другое: не только теплое, мягкое и пушистое, но в то же время прохладное, жесткое и блестящее. Как хромированный бампер американского «Кадиллака».
Она потерла ладони о бедра. Ощущение не проходило. Оно лишь смешалось с ощущением тонкой ткани ее белого халата с фирменным знаком на груди.
Потом до нее вдруг дошло, что именно изменилось. Кто-то поменял картридж в ароматизаторе. В помещении стоял сильный запах бергамота. И именно этот аромат она чувствовала на своих ладонях.
По-видимому, у нее было испуганное лицо, потому что фрау Лютгерс спросила:
— Что-то случилось?
— Нет-нет, просто я неважно себя чувствую. Я вас на минутку оставлю, если вы не возражаете.
Она прошла в комнату для персонала и попросила Мануэля, который курил у плиты под включенной вытяжкой, подменить ее, сославшись на плохое самочувствие.
— А что с тобой? — с тревогой спросил тот.
— Да ничего страшного.
— А… — протянул Мануэль. — Понял.
Сандро Бургер стоял на коленях перед церковной скамьей и привинчивал на место доску для коленопреклонения. Ничего, он еще доберется до этого сукина сына, который во время мессы развлекается тем, что перочинным ножом вывинчивает шурупы! Так недалеко и до беды. Не дай бог, кто-нибудь сломает себе шею, и виноват опять будет он, Сандро.
Открылась дверь, и в церковь вошла молодая женщина. Одна из тех, что работают в «Гамандере». «Я бы тоже не отказался, чтобы она сделала мне массаж!» — сказал он с ухмылкой, узнав от Каспера Саротта из «Горного козла», что она массажистка.
Она не заметила его, и он, пригнувшись, спрятался за скамьей.
Женщина перекрестилась и направилась к главному алтарю. Поравнявшись с алтарем Святой Марии, она остановилась, помедлила и подошла к Мадонне. Открыв висевшую у нее на плече сумку, она достала кошелек и выудила из него монету. Сандро услышал, как монета звякнула, упав в железный ящик. Женщина взяла свечу, зажгла ее от единственной горевшей и поставила на подсвечник. Потом она минут пять неподвижно стояла перед статуей Святой Марии. Сандро боялся пошевелиться, чтобы не выдать себя хрустом суставов, — так тихо было в церкви.
Когда она наконец ушла, он еле поднялся с одеревеневших колен.
В последний раз Соня была в церкви, когда крестили младшего ребенка плодовитой невестки Фредерика. Да и до того она бывала в церкви только в дни семейных торжеств. Но сейчас, проходя в своем возбужденно-растерянном состоянии вдоль высокого скромного фасада Сан-Йона и поразившись покою и миру, исходившему от этих стен, она вдруг остановилась и вошла внутрь.
Ее встретили тишина и прохлада. У алтаря горела и Вечная лампада, и одинокая свеча. В центре, в боковом приделе, перед статуей Марии мерцала еще одна свеча. Туда она и направилась.
Школьницей, лет с тринадцати и до шестнадцати, она предавалась по-детски наивному культу Девы Марии. Соорудив в своей комнате маленький алтарь, она возжигала на нем ароматические палочки и свечи за всех, кто на тот момент принадлежал к постоянно обновлявшемуся кругу ее близких. Она советовалась с Божьей Матерью по поводу всех своих проблем с родителями, подругами и друзьями, поверяла ей все свои секреты, связанные со школой и с личной жизнью. Если только они не касались тем, слишком интимных для слуха Святой Девы.
Родители, далекие от религии, реагировали на эту фазу набожности своей дочери снисходительно-ироническим молчанием, рассудив, что она скоро кончится. И оказались правы. Когда ей исполнилось шестнадцать, Мария исчезла, уступив место Будде, который в свою очередь скоро вынужден был делить свой алтарь с разными безделушками и сувенирами, привезенными из первых Сониных поездок без родителей.
