А вот торта я не купила.
Каро зажигает свечку на панаттоне, купленном, как видно, в супермаркете у нее через дорогу. Супермаркет у них немецкий, а вот панаттоне, если изображение в скайпе не врет, от того же поставщика, что импортируют и к нам.
Припоминаю, что она никогда не любила печь, как, собственно, и я. Моим извечным оправданием поначалу было «некогда», теперь же - «не для кого». А Каро оправданий даже не искала – не перед кем оправдываться. Вообще, сейчас мне кажется, что что-то вывело ее из равновесия.
Мы чокаемся с веб-камерами, я вместо панаттоне грызу фисташки. Шарю, нет ли у меня еще чего. Надеюсь, Миха не подсунул мне тайком мишек? Воспоминание о них лезет в меня, выдавливая непроизвольно-смущенный смех, попутно меня передергивает до мании преследования. Я судорожно копаюсь в сумке под пристальным взглядом Каро, потягивающей свое – другое, но тоже красное.
Мишек, естественно, в моей сумке нет, как нет людей, выдуманных с горя или вследствие психоза. Вместо мишек нащупываю сотовый и машинально извлекаю его из сумки. И тут же чувствую, что от моего сотового... пахнет.
Запах отнюдь не неприятный, да и – нет, чужим его не назовешь. Я знаю его. Он, запах, был со мной близок, как и его источник. Он просто... новый. Ново то, что мой смарт пахнет этой смесью туалетной воды и сигарет и такой типично-мужской, резковатой свежестью.
Взъерошенная свежесть, окрещиваю я этот фрэгренс, улыбаясь темному дисплею. Не спешу его трогать или вообще что-либо в нем сейчас менять. Пусть побудет, как есть, а то мало ли – вдруг что-то там нарушу и уничтожу запах. Не хотелось бы – зачем-то же ведь он его мне оставил. Мужики это любят – помечать территорию. Значит, его территория – я? А сотка – подобие телеметрического датчика в заповеднике. Забавно. И отчего только мне кажется, что такое ему не чуждо?..
Верчу-споласкиваю пузатый бокал, в котором жаркими, красными волнами плещется Монтепульчано – оно не так плохо или я уже порядочно его нахлебалась? Вроде нет. Как бы там ни было, мысль о том, что мне предстоит расправиться с ним в одиночку, больше не пугает и не нагоняет тоску.
У Каро по ту сторону дня рожденья дела не лучше, чем у меня, ее единственной гостьи. Кто знает, может, даже хуже. И кто знает, так ли хорош Ламбруско, ее компаньон на сегодня – не замечаю у нее расслабона, хоть и хлещет она его, как виноградный сок. Что-то она сама не своя.
Смешно, но кажется, напоминание о Михе, никак не отразившись на мне ни до, ни после встречи с незнакомцем, изрядно взбудоражило Каро.
Мы шутя-лениво болтаем с ней, то и дело чокаемся, подливаем. Сами себя или друг дружку спаиваем.
- Что, Михаэль тебе еще и пишет? – язвит Каро, полагая, что там, в сотке я узрела Миху или какое-нибудь его «ценное» высказывание. – Он никогда не умел писать.
Смотри-ка. Как будто она знает. А вообще, права она. Наверно, нынешняя непринадлежность ко мне этого «Михаэля» делает его доступным для ее воспоминаний. О том, что было и о том, что могло бы быть – и ее претензий на этот счет. Или Каро завидует просто – какое-никакое, а внимание. У нее, с ее локдаунами, и такого нет. Идиотская жизнь.
Беззвучно смеюсь, закрыв глаза, и окунаю кончик языка в Монтепульчано.
Томный, пьяный вечер медленно течет по венам.
Подколы и цепляния Каро становятся все более едкими. Была б я стервой, сказала б: недостаток секса. Хотя кто ее знает. Она ведь мне тоже не все рассказывает. Сказать по правде, не случись короны, а до того – моих личных переворотов, не факт, что мы с ней снова начали бы общаться.
Звонит мой сотовый. Номер незнакомый.
- Слушай, вот как ты так можешь? – не выдерживает Каро.
Как могу, как могу – объяснить попробовать могу, да разве ж ты поймешь?..
Стоп, она не про взъерошенного. Хочу ей объяснить, что сдался мне тот Миха, как собаке соответствующая по счету нога, и что она все не так понимает, но вместо слов просто с улыбкой качаю головой. Да уж, тогда могла бы совсем никак не отвечать.
– Мало он тебе крови попил? Забыла?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Досада Каро так и брызжет сквозь монитор, ляпает красными винными пятнами постельное белье, на котором сижу, и мой белый свитер, в который переоделась после работы и который весь вечер умудрилась оставить незапятнанным. А крови мне Миха не пил совсем, если уж на то пошло. Не стал бы, да и я бы не допустила.
- У меня, блин, день рожденья тут, вообще-то, - обиженно тянет Каро.
Зря это она, да я не знаю толком, как ей объяснить.
«Взять» незнакомый номер я все же не решаюсь, торможу и пялюсь на дисплей. Догадка, кто звонит, конечно, есть. Но стоит мне представить, как я заплетающимся языком неуверенно говорю «догадке»: «П-пр-ри-иве-ет?» – и брать телефон становится до страшного неохота.
В общем, то ли медлю я чересчур долго, то ли тому на том конце связи не так сильно надо – сотовый через некоторое время смолкает. Это не возвращает хорошего настроения Каро.
Да его и нет уже давно, этого хорошего настроения. Кажется, вечер ее дня рожденья основательно испорчен. Мне действительно жаль, что так получилось.
Прежде чем начинаю пытаться утрясти, она отнюдь не пьяно, а, скорее, обиженно сетует на чересчур «пьяное» вино и на то, что у нее, кажется, начинается мигрень. Вскоре она со мной прощается. Я успеваю «впихнуть» в ее закрывающееся окошко, что мы ведь уговорились на этом же месте, в то же время, только через год. Чтоб не забыла, мол.
Год – это много. Интересно, когда теперь ей стукнет в голову, что «мы давно не общались, потому что я пропала, хорошо, что теперь она меня нашла»? Как было, например, после моего разрыва с Михой.
***
Не помню даже, когда я впервые произнесла это – «разрыв», «развод», «нас нет». Нарисовала разодранное на две части сердце, ну, или тому подобный бред. Хотя... нет, кажется, припоминаю.
Спустя месяца три после всей этой котовасии я переписывалась с Каро, которая когда-то в школе, как и я, сохла по Михе.
В школе мы, кажется, жутко ревновали друг друга. Причем что сохну я не одна, до меня дошло первее. Я тактично молчала, выслушивая ее занудные излияния про то, что, а заметила ли я, какой Михаэль сексуальный. Как если бы она или я в те наши годы что-либо знали о сексуальности или сексе. В нашем с ней случае «сексуальный» означало высокий, загорелый, спортивный. Классный. Потому как играет в теннис. Нарисовавшийся в нашем классе, будучи на год старше – «золотая» разница – потому как на год уезжал в Штаты с отцом и мамой – жить, и тренироваться в элитной теннисной школе, чтобы потом по возвращении в Берлин успешно хапать юношеские награды, щеголять загаром, натренированным «американ инглиш» да россказнями перед пацанами про распечатки американских целочек (Пацаны: «Бля, они ж там все до колледжа терпят – не сложно?..» - Миха: «Сложно, но можно...»).
А я терпела попытки Каро вычислить, по каким дням у него после уроков тренировки, по каким выходным соревнования, насколько сочетаются их знаки зодиака и тому подобный бред, от которого в те годы и сама была не очень далека, вообще-то. Я терпела тот бред, потому что таким образом мне самой не приходилось им заниматься.
Мы были лучшими подругами с Каро. Каролин.
В школе кто-то пытался дразнить нас «Катарина и Каролина» – так звали тупых старших сестер главной героини из итальянского фильма-сказки про принцессу Фантагиро. Нам было «ничего», потому что, во-первых, сказка была красивой до девчачьей смехотворности. Во-вторых, мы с Каро в какой-то мере и были сестрами: вместе зависали и часто ночевали друг у дружки к неприкрытому неудовольствию моей мамы. Мы даже на спортивные танцы вместе ходили. Но по мере того, как нагрузка начала становиться сильнее, Каро все чаще откашивала. Что хватило ее на два с половиной года, родители ее узнали – не от меня – лишь год спустя, меня же хватило на четыре. А вообще мы с ней были неразлучны.
Но вот однажды даже Миха спутал наши имена – ведь «Кати» и «Каро» даже начинаются одинаково. Тогда я и решила, что с меня довольно. Побоялась, что он не только имена – и нас с ней тоже может попутать, хоть мы внешне совершенно непохожи. И как мне его тогда... ну, в общем.
