я всего лишь смотрю страшное и отвратительное кино…
Дай мне сойти с ума, ведь с безумца и спроса нет
Дай мне хоть раз сломать этот слишком нормальный свет…
…Красная пелена полностью заливает взгляд, окружающее меркнет и исчезает…
…На голову льется холодная вода. Я прихожу в сознание, открываю глаза… и тотчас отвожу их прочь, не в силах выдержать представшего зрелища. Из горла рвется крик, руки пытаются разорвать треклятые путы – всё тщетно. Кляп во рту и веревки вокруг тела сидят прочно. В ушах звучит мягкий голос Константина:
– Я тебя предупреждал, что будет, если ты отвернешься? Пеняй на себя… – И, уже подойдя к изрезанной, почти не дергающейся Наде, – смотри сюда! Или будет ещё хуже.
Для миллионов ты невиновен, мой же отец – Сатана
Но Падший ангел Богу был равен, мстить за него буду я…
…Странное дело – одна из картин, висящих в номере, вдруг почему-то меняется. Изображенный пейзаж исчезает, всё пространство внутри рамы заливает густая, отталкивающая чернота. А на ней – знак, выведенный белой краской. Вертикальная, сужающаяся книзу палка, на которой, словно шашлык на вертел, насажены шары. Первый (в отличии от прочих, он перечеркнут) самый большой, второй поменьше, третий меньше и его… Всего семь шариков – ровно, как в сказке.
Семь ведь сказочное число…
Что за бред? И где… где настоящая картина?.. Она же висела, пейзаж с березами, она тут была…
Ты невинный ангел, ангел поднебесья. В этой жизни странной ты не моя.
За тобой тень Зверя, вы повсюду вместе. А теперь поверь мне – Зверь этот я....
…Я не знаю, сколько это продолжалось. Долго. Очень долго. И не хочу… не могу описывать всё, что произошло той ночью. Моё сознание то затуманивалось, делая восприятие спасительно-отстраненным, то безжалостно кидало меня в самую гущу реальности. Ярость вспыхивала и исчезала, бессильная, словно песок, на её место приходило тупое непонимание… Несколько раз я отключался – но Костя заботливо приводил меня в сознание, после чего возвращался к своей основной «работе»…
Надя… умерла. Финансовый директор – его рубашка, изначально белая, почти полностью покрылась алыми пятнами – специально добил её контрольным ударом в сердце. После того как всё закончил, разумеется…
Потом он тщательно вытер нож и подошёл ко мне. Попрощаться…
– Вот и всё, Игорёк. Думаю, я добился того, чего хотел – хотя окончательно узнать это можно будет только годы спустя. Как я и обещал, через несколько часов тебя освободят. А мне пора, прощай.
Он молча снял окровавленную рубашку, натянул пиджак – и ушёл.
Я остался с тем, что раньше было Надей, наедине. Видеть её, уже мертвую, в таком состоянии, было едва ли не больней, чем во время самих пыток…
Привязанный, с кляпом во рту, я просидел так несколько очень длинных часов. И даже не слышал, как снаружи громко забарабанили в дверь, а потом по паркету загрохотало одновременно множество ног.
Всего несколько шагов – и влетевшие люди остановились, словно вкопанные.
…Но дружный возглас отвращения, вырвавшийся, по крайней мере, из пяти-шести глоток, я тоже не слышал…
Мои мысли были очень и очень далеко…
* * *
Я сидел и молча смотрел на небольшую черную книжку, лежащую на единственном в комнате столе. Да и то сказать – молча. Как будто было с кем говорить… За плотно зашторенными окнами уже поднялось солнце, Виталик – мой сосед по комнате – давно дрых. Прочие обитатели дома, надо полагать, тоже. А если кто и не спал, предавшись, например, любовным утехам, то всё равно это было где-то там, за хлипкими деревянными дверьми, разделявшими наши обиталища…
Да уж… Обиталища… Время от времени я вспоминал старые, коммунистические ещё фильмы, где главный герой вместе с десятком других персонажей проживал в совместной квартире, отобранной в 1917ом у «буржуев» – то бишь врачей, учителей и военных. В такой квартире неизбежно присутствовала какая-нибудь толстая сварливая тетка, всюду было развешено сохнущее бельё, а сами граждане постоянно спорили, распределяя место и время на кухне…
Примерно также жили и мы. «Одна семья – одна комната» – такой, кажется, принцип был у товарища Ленина? Людские дома по всему Посёлку выглядели практически одинаково – длинные одноэтажные строения, сработанные – как и почти всё здесь – из крепкого дуба. Куча окон, косые крыши и всего одна дверь. Обычно в доме жило от пятнадцати до двадцати человек – по двое в каждой комнате. Если с детьми, то и трое, и четверо… Для многодетных, то есть имевших более двух отпрысков семей существовали отдельные «коммуналки» – точно такие же вытянутые, словно гроб, снаружи, но более просторные внутри.
Ещё наши дома напоминали мне поезда – точнее, конечно, вагоны. Разве что купе пошире немного, да расположены с двух сторон. А вместо отделения проводника – кухня. Общая, как и полагается в настоящей коммуне…
Хм. А ведь когда-то мне нравилось ездить железной дорогой…
Обстановка в нашей комнатке была небогатой – две кровати, стоящий посередине стол, несколько стульев… Под самой стеной – небольшая печка, используемая исключительно в зимнее время. Полка под самым потолком… Чайник… Всё по специально определенной Ледяными Владыками норме, не больше, но и ни меньше.
Всё честно…
Я грустно усмехнулся. Взгляд упал на пол, где, крепко перевязанные, лежали листки бумаги. Рядом – коробка с угольками и стопка поменьше – готовые творения Виталика. Последнее, пока что не дорисованное до конца, изображало сексуальную девушку с вытянутой мордочкой лисы и длинным пушистым хвостом, прикрывающим пятую точку. У девушки были большие, словно в мультиках-аниме, глаза, и рукоятка меча в правой руке.
Мэв… Ну конечно, кто ж ещё… Виталик рисовал карикатуры на всех своих друзей – причем так, что ты сразу понимал кто именно там. Доставалось и мне – как-то раз негодяй изобразил меня в виде этакого полу-зайца, испуганно выглядывающего из-за какой-то скалы… Получилось очень похоже, все вокруг, я помню, здорово посмеялись…
Я улыбался тоже, хотя от такого сравнения и было немного неприятно. Вон Мэв-то он как рисует!.. Но шутка есть шутка, что с неё возьмешь… Тем более, на следующий день у меня выпадал выходной – вещь куда более ожидаемая, чем в старом, покинутом навсегда мире…
А именно в тот, следующий день (точнее, конечно, ночь) вампиры и поймали повстанца.
И так получилось, что я – единственный из всего Посёлка – увидел всё собственными глазами…
Это произошло в первой половине ночи, когда люди (точнее, их подавляющее большинство)
