– Минутку, Андрей Галактионович, – голос, похоже, не слишком давно сломался. – Сейчас освобожу вас от гнёта прискорбных обстоятельств.
И тотчас оба удерживавших меня бревна плавно поднялись в воздух, отлетели саженей на пять и тяжело плюхнулись в груду прошлогодней листвы.
Я с трудом приподнялся, сел. Голова кружилась, перед глазами мелькали цветные пятна, ныли отдавленные ноги. Но первое, что я сделал, – взглянул на своего спасителя сквозь Сумрак. Ну да, так и есть. Судя по цветку души – Светлый. И ранг по меньшей мере второй, вон как полыхают лепестки!
– Сейчас легче будет, – участливо произнёс он, и тёплый воздух на пару мгновений коснулся моего тела… точно огромный невидимый пёс облизал горячим языком. Стало и впрямь легче. Да что там легче – боль в ногах вообще исчезла, руки ещё слегка ломило, но вскоре и они сделались как раньше. Как до бревна.
– Ну и перед кем у меня образовался долг, Светлый? – хмуро спросил я. Ох, не нравился мне такой расклад. Бесплатный сыр, учил меня ещё Александр Кузьмич, бывает только в мышеловке.
– Да какой там долг, что вы, в самом деле, Андрей Галактионович? – Юноша, похоже, удивился совершенно искренне. – Просто Виктория Евгеньевна распорядилась проследить, чтобы ваш с князем поединок прошёл по правилам. Поскольку вызов случился в её доме, то она сочла себя в некотором роде обязанной принять участие. А зная непредсказуемый нрав князя Модеста… в общем, я тут в Сумраке давно уже сидел, смотрел… Ну и вмешался ровно в тот момент, когда стало совершенно ясно, что слуги князя не просто собрались вас напугать, а и в самом деле покусились на жизнь.
– А что ж не магией? – хмыкнул я.
– Графиня не одобряет применение волшебства там, где можно действовать обычными человеческими средствами, – доброжелательно пояснил Светлый. – К тому же у людей не возникает ненужных подозрений…
– Обычными, говоришь? – Мне стало любопытно. – Дай-ка сюда ружьишко… Так… Занятно…
На вид штуцер был как штуцер. Разобрать бы его до мельчайших деталей, да слишком темно…
– Ну, почти, – немножко смутился юноша. – Тут наложено заклятье «скорострел»… и пули в нём не кончаются. Но люди же всего этого не заметили, верно?
– Верно, – признал я. – Как звать-то тебя, спасатель?
– Костя, – улыбнулся он. – Надеюсь, ещё свидимся. Да, чуть не забыл: графиня велела вам передать, что князь Модест – не из тех, к кому можно поворачиваться спиной. У него не вышло сейчас, но он не оставит попыток расквитаться с вами. Посему будьте настороже.
Он повёл рукой – и полыхнула, заискрилась перед ним всеми цветами радуги спиралевидная воронка. Отвесив в мою сторону лёгкий поклон, Костя шагнул в неё – и растворился в темнеющем воздухе.
А я подобрал шпагу и, обогнув медвежью тушу, направился к исстрадавшемуся Угольку. Небось тот учуял запах зверя.
И уже вскочив в седло, я рассмеялся. Всё вдруг сложилось, разноцветные стёклышки сошлись в мозаику. Как изящно, оказывается, можно решить головоломку, над которой я безуспешно бился столько дней! Радуйся, дядюшка, теперь я знаю, как выполнить твоё задание. Спасибо медведю!
Глава 10
Трактир на Никольской – заведение средней руки. В основном публика там мещанская – мастеровые, приказчики, мелкие торговцы, отставные солдаты. Но и мужика отсюда не прогонят, если зайдёт глотнуть чарку хлебного вина, и благородное сословие не столь уж редко заглядывает. Правда, для изысканного общества тут отдельная, чистая зала. По стенам развешаны гобелены, полы тщательно отдраены и для аромату побрызганы каким-то настоем трав. По крайней мере запах жареного лука отбивает напрочь.
Мы с Терентием Львовичем сидели за отдельным столиком, половой только что принёс нам наваристого борща с телятиной, в свой черёд подаст и бараний бок с кашей, и маринованную с чесноком стерлядь, а если осилим, то и молочного поросёнка сгрызём. Ну и конечно, стояли тут холодные закуски – солёные рыжики, квашеная капуста, бочковые огурчики… может быть, и похуже, чем у Прасковьи Михайловны, но на мой вкус очень даже ничего. Само собой, графинчик с водкой, настоянной на корешках хрена и смородиновых почках. С ледника, запотевший.
Душевно мы говорили с отставным секунд-майором. Обсуждали и виды на урожай, и местного благочинного отца Георгия, и строгость нравов, насаждавшихся директором училища господином Полуэктовым (Терентий Львович одобрял), и вызывающие манеры графини Яблонской (Терентий Львович осуждал). Всё было интересно заезжему московскому помещику Павлу Ивановичу Уточкину, путешествующему из старой столицы в новую, дабы вступить там во владение наследством покойной тётушки – домом, выездом, полусотней душ дворни и кое-какими ассигнационными бумагами. А Терентию Львовичу было чрезвычайно приятно просвещать о тверских порядках нового своего знакомого. Так бывает – сводит фортуна с заезжим человеком на час, на два, и проникаешься к нему необъяснимой симпатией. Павел Иванович таковую симпатию вызывать умел.
Павлом Ивановичем – толстым, широколицым, носившим старомодный парик – был я. Личину накладывал сам дядюшка, не доверив столь тонкое дело мне, малоопытному.
– Тут ошибок быть не должно! – внушал он, потирая указательным пальцем свой сабельный шрам. – Всё следует продумать, всё должно друг другу соответствовать – и лицо, и телосложение, и голос, и походка, и запахи. Ни малейшей червоточинки допустить нельзя. Дурачок Терентий, конечно, ничего не заподозрит, но что, если рядом случится какой-нибудь Иной? Не важно даже, Тёмный или Светлый. Поэтому ничто не должно выбиваться из образа, и ни малейшего дыхания магии! Имей в виду, опасны не только Иные, но и обычные люди, особо наблюдательные или чувствительные. Ни в коем случае нельзя нам допустить, чтобы впоследствии пошли разговоры, мол, странный какой-то был этот господин Уточкин. Нет, Андрюша, господин Уточкин должен быть самый что ни на есть обычный. И даже настоящий.
Это он имел в виду, что таковой помещик, такого возраста и такой внешности, Тёмный Иной седьмого ранга, в Москве и впрямь обретался и кое-чем обязан был дядюшке. Так что ежели кому-то потом захочется проверить, то ему охотно подтвердят: есть такой, и столичная тётка его и впрямь заставила себя уважать. Только вот случилось сие ещё в январе, да и наследства там едва наскреблось на четыреста двадцать рублей. Но такие тонкости уж точно никто копать не будет.
Когда навернули мы борща под водочку, когда отдали дань вкуснейшей запечённой с овощами баранине и запили её водочкой же, когда принесли нам тушённых в сметане карасей, Павел Иванович откинулся на обитую свиной кожей спинку стула и мечтательно произнёс:
– Хорошо-то как… в желудке прямо райские кущи. Верно, Терентий? А знаешь что? Не сыграть ли нам по маленькой? Буквально по копеечке? Что больше любишь? Рокамболь, вист, «перечницу»?
Знал, знал этот коллежский регистратор, какие струнки зазвенят в душе секунд-майора! Водка без картишек – деньги на ветер. Даже если это и деньги случайного знакомца.
И тотчас мы велели подать запечатанную колоду.
– Не торопись, – внушал мне накануне дядюшка. – Дай ему созреть. И фортуна за время игры должна перемениться несколько раз. И не предлагай отыгрываться, даже отнекивайся… так, вяло, для виду. Пускай всё сам… чтобы зрители убедились. Имей в виду, тебе будет сложнее, чем когда наследство продувал. Там я тебе помогал, а тут надейся сам на себя.
Хотелось мне сказать ему: «не учи учёного», но я сумел всё-таки придержать язык.
Колоду перетасовал Терентий Львович, пальцы его двигались быстро, водка не успела ещё сказаться. Опытный, видать, игрок… хотя и неудачливый.
Начали мы действительно с копеечки, и эту медную копеечку я у секунд-майора быстро выиграл. Впрочем, столь же быстро он её отыграл. И затем на кон поставили мы уже по гривеннику, причём свой я быстро продул.
– А что, Терентий, похоже, в картах ты дока, – хохотнул господин Уточкин. – Как бы не раздел меня догола! Ежели случится таковое, ты уж с меня выигрыш сразу не взыскивай, мне ж ещё в Петербург надо. На обратном пути верну, с тёткиным-то наследством. А для верности вексель тебе напишу! Долг чести же! Истинный дворянин такие долги платит, хоть закон его к сему и не понуждает.
Ставки постепенно росли, графинчик понемногу пустел, но очень понемногу – тут я следил. Терентий Львович не должен окосеть раньше времени, да и после пускай выглядит лишь малость поднабравшимся. Нельзя, чтобы пошли разговоры, дескать, не в своём уме был. В своём, непременно в своём!
– Дело, Андрюша, серьёзное, – вчера в дядюшкином голосе звучала неподдельная озабоченность. – Может, я и на воду дую, но лучше поберечься. Поэтому заклятий никаких не применяй. Никто не должен уловить ни малейших колебаний Сумрака. А работать будешь исключительно с артефактами.
Что ж, в этом был резон. Обычно ведь магию мы чувствуем по колебанию Сумрака, откуда Иной черпает силу, а тут уже ничего не колеблется, давным-давно отколебалось и успокоилось, теперь артефакт потихоньку разряжается, и обнаружить его можно только особыми, довольно тонкими заклятьями. И то если заранее знать, что ищешь. А случайно заметить – никак.
