какое-то не то вымирание, не то вырождение нарисовал.
— Потому, что политика, проводимая нашим правительством, разрушает главную опору государства: семью. Да взять хотя бы нас с тобой. Разве мы такие уж плохие люди? Самые худшие, что ли? Любовь у людей чаще проходит от плохой жизни, а не от жира. Плохая жизнь портит людям характеры, душу.
Погода тоже явно портилась — море у берегов уже сердилось и клокотало. Вдали появились пенные шеренги вздымающихся валов. Они устремлялись к ним. И сшибаясь с берегом, пушечно выстреливали пеной, фонтанами брызг. Где-то рядом вскрикнула чайка, которую тут же, скомкав ветром, швырнуло в темноту: хватит, натешилась!
Андрей молчал, напряжённо о чём-то думая. Вспыхивал светлячок его сигареты. Повернув к нему загорелое лицо, Людмила смотрела на его губы и чего-то ждала — не то продолжения мысли, не то ответа на какой-то ещё не заданный, но главный вопрос: может, догадается? Сама она не могла его сформулировать. И роптали, роптали внизу волны: "Андрюша, что же будет с нами, что?"
— Поздно уже… — проговорила она отрешённо.
Он понял. Всё поздно. Печально и бессмысленно. Жизнь нелепа, деваться некуда, опять… разведёт!
Она всё ещё ждала ответа. А может быть, какого-то ободрения. Или надежды на что-то: на переписку, встречу хоть раз в году. Приезжал же чеховский герой к своей даме с собачкой! Правда, расстояние было не такое большое.
Андрей всё молчал, глядя, как ветер треплет её волосы, швыряет чаек, ломая их полёт, а может, и судьбу.
Она поняла: живёт где-то далеко. Но всё же спросила — не могла не спросить:
— Андрюша, какой у тебя адрес? Куда тебе?..
Он молчал. Она испугалась. А тут ещё луна скрылась за тучами, и стало темно. Гасли огни и в окнах посёлка — действительно поздно. Всё везде затихло, как перед бурей. И стало слышно, как бьётся сердце.
Когда он назвал свой город, внизу так пушечно выстрелила волна, что показалось, будто всё взорвалось вокруг. И тут же посветлело — из-за тучи вышла луна.
Пересохшими от волнения губами Людмила спросила:
— Мы — что?! Живём с тобой в одном городе, что ли? Повтори!..
Он повторил, и вспомнил встречу в автобусе: "Может, судьба тогда уже стучалась в их души?.. И глаза те же!.."
Она бросилась ему на шею:
— Господи, какое счастье, какое счастье, Андрюшенька! — И смотрела ему снизу в глаза. Улыбалась и плакала от счастья. А потом безумно принялась целовать, приговаривая: — Мамочки! Думала, помешаюсь, умру. Обдумывала, как приехать к тебе. А ты, оказывается, рядом, рядом! Расскажи, как же это получилось?
Теперь и он помешался от радости. Поднял её на руки. Потом тормошил, целовал. Кружил вокруг себя. И принялся рассказывать:
— У нас должен был ехать сюда директор театра, с женой. Но путёвки у них были почему-то в разные корпуса. Он бегал с ними в обком профсоюзов, расстраивался. А там ему: ничего, мол, не можем поделать. Обменяетесь в Судаке, на месте. А жена вдруг возьми, да и заболей. Слегла даже в больницу. Ну, он её путёвку сдал. А свою — передал мне только в последний момент. Жена его категорически была против того, чтобы он ехал один! Вот нам, выходит, и подвезло на такие дешёвые путёвки.
— Ой, подвезло разве на путёвки, Андрюшенька?! Повезло, что мы встретились! Могли ведь не встретиться никогда!..
— Верно. А ты где там работаешь?
Она назвала мудрёное название своей проектной организации и добавила:
— Это прямо на набережной. А отдел, в котором я теперь, недалеко от Дома офицеров. Я бегаю в их буфет на обед.
— Так это же рядом со мной! — обрадовался он. — Будем теперь вместе обедать. Только не в офицерской столовой, а у меня в мастерской! Я беру свой обед дома, и с этими "тормозками" — на работу. Мастерская у меня в подвале: я там — один. Хозяин! Нам никто даже не помешает.
— Мамочки! — всплеснула Людмила руками. — Просто не верится, что такое счастье привалило! Пошли тогда спать, раз у нас так всё хорошо. А то скоро закроют везде… — Торопясь, она потащила его за собой, стуча каблучками на кирпичных ступенях, ведущих от Генуэзской крепости вниз.
Там, внизу, было слышно, как выплёскивается на берег раскачавшееся в шторме море. Оно обвально ухало, прощально вздыхало. А для них погода не казалась уже штормовой. Оборачиваясь к Андрею, Людмила радостно проговорила:
— Так ведь нам и ехать завтра в одном поезде! Какой у тебя вагон?
— 7-й. А у тебя?
— 5-й. Только меня будет встречать муж, Андрюшенька!.. — испуганно добавила она, не зная, как быть.
— Меня тоже будут встречать. Но ничего. Сделаем вид, что незнакомы… — Голос у Андрея был счастливым. — Ох, и посидим же утром с тобой под шторм на "бочках"! Бросим в море монетки, попрощаемся, и… просидим до самого автобуса, да?..
Глава четвёртая
1
Дома Людмила боялась проговориться о своём отпуске в каких-нибудь деталях — ляпнуть что-нибудь или нечаянно назвать мужа Андрюшенькой. Но недоразумение вышло из-за имени собственного, неожиданно поразившего её:
— Люська, — привычно позвал Николай вечером, закручивая гайку на кухонном кране, — подай ключ "на 17". На подоконнике забыл…
Она подала, но с обидой:
— Коль, не надо называть меня больше Люськой.
— Почему? — удивился он.
— Мне уже 26 скоро. Ребёнок растёт. А вы всё — "Люська" да "Люська"! Нет больше Люськи — кончилась.
Он с удивлением посмотрел на неё, но промолчал — что-то понял, должно быть. А она уже боялась другого: не преодолеет себя через час, когда придётся принадлежать Николаю и отвечать на его поцелуи.
Но как-то оно всё постепенно утряслось. Отвращения к мужу не было, было более мощное чувство — своей вины перед ним. Да и не собиралась она его покидать. Значит, нужно как-то подстраиваться под новые отношения, приспосабливаться и терпеть — у неё семья, общий ребёнок. А главное, ведь сама-то была счастливой, почти каждый день виделась и отдавалась Андрею в его мастерской. Чего же ещё нужно?.. О таком "французском", как сказал Андрей, повороте событий другие могут только мечтать. А у них — словно подарок судьбы, неизвестно за что, хотя и живут не во Франции. Значит, вариант у них теперь — уже не самый распространённый. Но и не редкий: они теперь —
