На призывный всплеск тетеревиных крыльев снизу, из-за рассветного леса, поднимаются тетерки. Далеко вокруг огласив ущелье своим протяжным «ке-ке-ки-ии», выйдут они к токовищу, и с новой силой грянет тогда ток! А когда солнечные лучи малиновым огнем запалят склон, конец току.
Часа полтора покормятся тут же тетерева и тетерки и расстанутся. Тетерева полетят за хребет на северные склоны, где в зарослях рододендрона и березового густого криволесья готово им убежище и защита, а их подруги, поднявшись на крыло, направятся снова в лес.
Перед заходом солнца первыми возвращаются на токовище тетерева. Несколько минут они сидят неподвижно, как бы решая, все ли благополучно перевалили хребет и сели на ток. Потом вдруг заспешат, «потекут» вверх по склону, один за другим останавливаясь и занимая свои участки. И опять трапеза часа полтора, когда снижается бдительность и один сосед безнаказанно вторгается во владения другого.
А когда ущелье накроет тень и только на противоположном склоне еще не погаснут, не остынут закатные сполохи, снова выйдут из леса тетерки, но теперь уже осторожно, молча поднимутся к токовищу, и до самых сумерек будет длиться весенний праздник.
Лишь подступившая ночь умерит, утишит тетеревов, темными пятнами рассадит на ночь по токовищу, а их подруг вернет в лес до следующего утра.
День за днем наблюдал Витович за тетеревами в крошечные оконца своей палатки, и все гуще, все плотнее заполнялись страницы дневника...
«В пасмурную, а тем более дождливую погоду ритм нарушается. Утренний ток продолжается не до восхода, а дольше. Кормежка тоже затягивается. Дневной отдых не имеет четких временных границ. В одно и то же время одни кормятся, другие отдыхают, третьи совершают токовые взлеты.
... Сплошная низкая облачность закрывала верхнюю треть горных хребтов, временами моросил дождь, петухи на день остались на токовище, почти весь день были активными, дневной отдых выражен нечетко, тетерки задержались на току до 8 часов. Отдыхать отошли к нижней границе токовища. Вернулись на 1,5 часа раньше».
Кавказский тетерев в отличие от своего равнинного сородича молчун. Чтобы привлечь внимание подруги, он токует — совершает короткие взлеты, типы которых рождены и выверены на крутизне горных склонов.
Кое-что из замеченного случалось наблюдать и другим исследователям, но все чаще Олег Анатольевич видел такое, что никому еще не доводилось видеть.
... Только что отгорела, отполыхала заря. Витович едва успел зарядить фотоаппарат и достать планшет, как словно черным громом распахнуло рассветные небеса: прямо перед палаткой сел на луг взрослый тетерев. Вот он выпрямился, застыл, как бы слушая чистую тишину горного утра, и вдруг, привстав, ударил, прянул отвесно вверх, сшибая круглым обрезом крыльев рубиновые, с молочным налетом изморози ягоды брусники. На гребне взлета раздался щелчок, словно ударились друг о друга две костяные пластины.
Странный это был взлет, и непонятно его назначение. Плохо виден, плохо слышен и не зависел от крутизны склона. Да и чем все-таки издается звук, тоже было неизвестно. Что-то давнее, древнее, проступившее из глубины эпох, знавших пещерного льва и саблезубого тигра, было в этом звуке и этом взлете.
«Зачем он, от каких видов пришел, какое движение тетеревиной души должен выразить?» — думал Олег Анатольевич, торопливо ловя взлетевшего тетерева в прицел видоискателя. Дотом записывал: «Кавказский тетерев отличается от других тетеревиных птиц большим своеобразием токовых элементов, которые несут в себе ярко выраженные черты примитивизма, что указывает на близость этого вида к предковой форме. Токовые взлеты тетеревов имеют чисто демонстративное значение. По ним ориентируются тетерки, приходящие на ток всегда от его нижней границы. При любых типах токовых взлетов петухи демонстрируют вниз по склону белое оперение подкрыльев, и тетерки без затруднения находят и выбирают себе самцов».
Иногда Витович надолго задумывался, хмурился, вспоминая уже сделанную запись: «На хозяйственно используемых территориях токовища тетеревов и их гнездовые станции совпадают с местами интенсивного выпаса скота.
Под влиянием выпаса меняется видовой состав растительности на лугах, ухудшаются защитные условия, появляется фактор беспокойства. Все это значительно ухудшает комплекс условий, необходимый для нормального размножения».
Природа, словно покоренная настойчивостью и терпением исследователя, открывала ему одну тайну за другой.
... Над крутым скатом горного луга гудел солнечный ветер, сотрясая зацветающий тмин, белую ветреницу, а в небе, совсем рядом, торжественно перемещались белые облачные громады, словно там начинался праздник. Начинался он и на земле.
Обломком черного мрамора в радужной насечке фиолетовых бликов замер среди бессмертника тетерев. Замедленно ступая по языку зеленой травы, к нему приближалась тетерка. На мгновение замерла, выверяя, сличая обостренным инстинктом своего избранника, и снова двинулась. В ту же минуту, словно переполненный звонкой молодой силой, он напрягся, шагнул к ней... Потом она улетела вниз, к лесу, растворилась между сосновых стволов, а он еще долго сидел, плотно прижавшись к земле, среди желтых цветов бессмертника.
Наконец настал день, когда Витович услышал голос кавказского тетерева.
... Ветер уже смахнул с розовых соцветий тмина ночную росу, и облака белым неподвижным полем легли на полкилометра ниже тока, когда прямо на палатку села тетерка. Ближайший тетерев подбежал, затоптался, поднял разделенный надвое хвост и, не в силах утишить страстью охваченное сердце, вытянул шею параллельно земле и выдавил с великой мукой, закашлялся, прохрипел «кхыр-кх-хыр!». Потом снова и снова открывал клюв и, обморочно закатывая глаза, все издавал эти хриплые, каркающие звуки. Оказалось, что есть, хотя и скупо отмеренный, голос и у этой птицы...
Май кончался. Тетерева улетали с этих склонов, чтобы через год снова вернуться и выполнить вечный закон жизни.
Собирался в обратный путь вниз, в долину, и Олег Анатольевич, чтобы в строчках научного отчета воскресить то волнение, ту счастливую потрясенность, которые он испытал здесь, на высоте 2800 метров в урочище Большая Хатипара. Эта весна была звездной порой исследователя.
А. Суханов, наш спец. корр.
Портеньо Буэнос-Айреса
Г ород Б уэнос-Айрес основывали дважды, поскольку воинственные индейцы кечуа и гуарани смели с лица земли первое испанское поселение. Сорок четыре года спустя, в 1580 году, Хуан де Гарай, разбив свободолюбивые племена, вторично основал город Вилья Санта Мария де лос Буэнос Айрес.
Название это следовало переводить как «Град благосклонной святой Марии». С тех пор, однако же, осталось только «Буэнос-Айрес» — «хороший воздух», ибо слово «айрес» значит и «воздух» и «отношение».
Вплоть до начала войны за независимость Буэнос-Айрес не играл значительной роли в жизни испанских колоний. Более важную роль играли такие промышленные провинции, как Кордоба, Мендоса, Ля Риоха, Сальта.
В 1810 году Аргентина стала независимой, и с этого времени начался опор столичного города с провинцией. Антагонизм этот, меняя формы и оттенки, дожил до наших дней. Он породил, кроме всего прочего, специфический, колоритный и противоречивый тип столичного жителя — портеньо.
Рассказ о Буэнос-Айресе без рассказа о портеньо превратился бы в простое перечисление домов и улиц.
Само слово «портеньо» происходит от слова «порт». Но уже с середины прошлого века портеньос называются жители центральной части города, поскольку в пригородах-аррабалях проживала беднота, которая в счет горожан не принималась. И само обозначение с давних пор носило социальный характер.
Сражение за право называться портеньо началось с порта. Докеры задались вопросом: почему на центральных респектабельных улицах Буэнос-Айреса рабочий парень не смеет даже показаться? Докеры ведь общались с иностранными моряками и от них узнавали многие странные для себя вещи. И рабочие парни перешагнули запретную черту с ножом-факоном за поясом и гитарой в руке. Гимном им служило танго, песня рабочего предместья, незамысловатая, как сама жизнь, и такая же правдивая.
В танго пелось о рабочих кварталах Барракас; о чахоточных девушках-работницах, преступивших грань отчаяния. Власть предержащие предавали танго анафеме, клеймили за безнравственность. А песня рабочих кварталов пробивалась все дальше, преодолевая яростное сопротивление сеньоров из богатых семей.
