Она весело рассмеялась и налила себе еще один бокал вина.
— Если бы мне пришлось писать такую историю, — заметил мистер Скоуган, — то она бы вовсе не появилась на свет. Известны лишь два поколения Скоуганов, а дальше мы исчезаем в тумане времени.
—После ужина, — сказал Генри Уимбуш, несколько задетый уничижительным замечанием жены, — я прочитаю вам отрывок из моей истории, который заставит вас согласиться, что даже у Лапитов — на свой благопристойный лад — были свои трагедии и странные приключения.
—Рада слышать это, — сказала Присцилла.
— Рады слышать что? — спросила Дженни, появляясь внезапно из своего замкнутого мира, как кукушка из часов. Она получила соответствующее разъяснение, улыбнулась, кивнула, прокуковала в последний раз свое «ну да, ну да» и снова спряталась, хлопнув за собой дверцей.
После ужина все перешли в гостиную.
—Итак, — сказал Генри Уимбуш, пододвигая кресло к лампе. Он надел пенсне в черепаховой оправе и начал осторожно листать страницы своей непереплетенной и несброшюрованной книги. Наконец он нашел нужное место.
—Можно начинать? — спросил он, подняв глаза.
—Начинай,— сказала Присцилла, зевая.
Подождав, пока все приготовятся внимательно слушать, мистер Уимбуш откашлялся и начал:
—«Младенец, которому суждено было стать четвертым баронетом Лапитом, родился в тысяча семьсот сороковом году. Он был очень маленьким ребенком, весившим при рождении не более трех фунтов, но с первых дней крепким и здоровым. В честь деда по материнской линии, сэра Геркулеса Оккэма, епископа Оккэмского, ему при крещении дали имя Геркулес. Его мать, подобно многим матерям, вела дневник, в который записывала, как от месяца к месяцу шло его развитие. В десять месяцев ом начал ходить и, не достигнув еще двухлетнего возраста, говорил изрядное количество слов. В три года он весил всего двадцать четыре фунта, а в шесть лет, хотя мог прекрасно читать и писать и проявил замечательные музыкальные способности, был ростом и весом не больше двухлетнего ребенка. Между тем мать его родила еще двух детей — мальчика и девочку; один умер в младенчестве от крупа, а другую унесла чума, когда ей не было и пяти. Геркулес остался единственным ребенком в семье.
В двенадцать лет он все еще был лишь трех футов и двух дюймов ростом. Голова, красивая, породистая, казалась слишком большой для его тела, но в остальном он был весьма соразмерно сложен и обладал незаурядной для своего роста силой и ловкостью. Родители, в надежде на то, что он начнет расти, обращались ко всем самым знаменитым врачам своего времени и скрупулезно, но безуспешно следовали их разнообразным предписаниям. Один рекомендовал весьма обильную мясную пищу; другой физические упражнения; третий сконструировал небольшую раму, наподобие тех, что использовала святая инквизиция, и юный Геркулес, испытывая мучительную боль, подвергался растяжению на ней по полчаса утром и вечером каждый день. В течение последующих трех лет он прибавил, быть может, два дюйма. После этого его рост совершенно прекратился, и он до конца своей жизни оставался карликом трех футов и четырех дюймов. Отец, который связывал с сыном самые далеко идущие надежды и готовил для него в своем воображении военную карьеру, подобную карьере Мальборо, был удручен. «Я произвел на свет ублюдка», — говаривал он, испытывая к своему сыну столь сильную неприязнь, что мальчик почти не отваживался показываться ему на глаза. Разочарование изменило его характер: прежде безмятежный, он сделался угрюмым и злобным. Он избегал друзей (ибо, как он говорил, отцу lusus naturae[13] стыдно появляться среди нормальных, здоровых людей) и предался одинокому пьянству, которое очень скоро довело его до могилы. За год до совершеннолетия Геркулеса его отец скончался от апоплексии. Мать, чья любовь к сыну только крепла по мере того, как росла к нему неприязнь отца, ненадолго пережила мужа. Немногим более чем через год после его кончины она съела две дюжины устриц и умерла от приступа брюшного тифа.
Таким образом, в возрасте двадцати одного года Геркулес оказался совершенно один на белом свете и стал обладателем значительного состояния, включавшего в себя поместье Кром. Привлекательность и ум, которые были свойственны ему в детстве, сохранились и в более зрелом возрасте, и, если бы не его карликовый рост, он мог бы быть причислен к самым красивым и образованным молодым людям своего времени. Он был начитан, знал греческих и римских писателей, а также всех современных авторов, которые имели хоть какие-нибудь достоинства и писали по-английски, по-французски или по-итальянски. У него был хороший музыкальный слух, и он превосходно играл на скрипке, которую, правда, держал как виолончель, между коленями. Его очень привлекали клавесин и клавикорды, но играть на них своими маленькими руками он так и не смог. У него была маленькая флейта из слоновой кости, сделанная специально для него: когда ему становилось грустно, он играл какую-нибудь простую деревенскую песню или джигу, утверждая, что эта бесхитростная музыка более способна очистить и укрепить дух, чем самые искусные творения композиторов. С раннего возраста он писал стихи, однако хотя и признавал за собой несомненный талант, не опубликовал ничего из своих сочинений. «Мое телосложение, — говорил он, — накладывает печать на мои стихи. Если их будут читать, то не потому, что я поэт, а потому, что я карлик». Несколько рукописей сэра Геркулеса сохранились. Даже одного примера будет достаточно, чтобы показать его достоинства как поэта.
В исчезнувший, забытый век, когдаБродили Авраамовы стадаПо тучным пастбищам, и пел Омир,И молод был новорожденный мир,Железо усмирял кузнец Тувал,И жил в шатрах кочевник Иавал,Играл на гуслях Иувал, — в те дниТитанов безобразные ступниОсмеливались землю попирать,И Бог, скликая ангельскую рать,Наслал Потоп, дабы не видеть зла.Но Теллус новое произвелаИсчадье, — то был Воин и Герой,Он мускулистой высился горой:Немилосерд, невыдержан и груб,Невиданно, не по размерам глуп.Но шли века, и разумом крепчалГромадный Воин, дух его смягчалПорывы плоти, — ростом стал он малИ дедовской секиры не сжималИзящной, благородною рукой.В безмолвье кабинета, в мастерскойПером и кистью тонко овладелИ, предпочтя возвышенный удел,Картинами и славой мудрых книгСебе бессмертный памятник воздвиг,Не ростом, а свершеньями велик!В Искусстве люди силу обрели.Вот вкратце вся история земли:Титану унаследовал Герой,Был страшен первый и смешон второй.Героя мудрый человек сменил,Громоздкой плотью он не потеснилРассудка, как в безудержные дни,Когда Титаны грубые одниВладели миром, и чрезмерный весПривел к тому, что дух почти исчез:Он спал под грудой мяса и костей,Он разуму не подавал вестей.Теперь под оболочкой небольшой,Гордясь освобожденною душой,Пылает гений, яркий, как Фарос.Но неужели Человек доросДо совершенства? Разве мы ушлиОт расы великанов и вдалиДостойного не видим образца?В развитии достигли мы конца?В сомненьях признаюсь я со стыдом.Нет, не конец! Спасителем ведом,К земле обетованной держит путьРазумный гном, чей ум когда-нибудьВсевластным станет, — близок золотойСчастливый век, когда над высотойСквозь облака засветится заря,И, о недавнем прошлом говоря,Потомки воскресят как наявуИстории печальную главу,И, жалость не умея побороть,Увидят в нас разросшуюся плотьИ те же недозрелые умы,Какие в великанах видим мы,В героях «титанических» веков.Душа освободится от оков,И тело ловко, как лесной олень,В лугах носиться будет целый день,Не будет к малым этот мир жесток,Природы совершеннейший итог —Уменьшенный в размерах Человек —Свое величье утвердит навек.Увы, земля пока терпеть должнаБессмысленных гигантов племена,Хотя и меньше ростом, чем в былом,Они прославились не меньшим злом.Вселенской власти захватив бразды,Своей неполноценностью горды,Чужих страданий жнут они плоды,И каждый глупый глиняный колоссБахвалится, что до звезды дорос.Он малое презрительно клянет,Оправдывая великанский гнет.Горька судьба того, кто поспешилРодиться, кто заранее решилСчастливой расы возвестить приход,Кто к свету человечество ведетИ взоры обращает к небесам,Хотя в геенне пребывает сам[14].
Едва вступив во владение поместьем, сэр Геркулес начал переустройство всей жизни в нем. Ибо, хотя он отнюдь не видел ничего постыдного в своем физическом уродстве, — пожалуй, насколько мы можем судить по приведенным нами стихам, он считал себя во многих отношениях выше обычных людей, — он все же испытывал определенное неудобство от присутствия в доме мужчин и женщин нормального роста. Понимая также, что ему придется оставить все честолюбивые замыслы, связанные с большим миром, он решил совершенно удалиться от него и создать в Кроме, так сказать, свой собственный мир, в котором все было бы соразмерно его росту. В соответствии с этим замыслом он постепенно рассчитывал всех старых слуг по мере того, как ему удавалось найти на их место карликов. За несколько лет он окружил себя многочисленной дворней, среди которой ни один человек не был ростом выше четырех футов, а самый маленький едва достигал двух футов шести дюймов. Принадлежавших его отцу собак — таких, как сеттеры, мастиффы, борзые, а также свору гончих, он продал или раздал, поскольку они казались ему слишком большими и шумливыми, заменив их мопсами, кинг-чарльз-спаниелями и собаками других мелких пород. Распроданы были и лошади из отцовской конюшни. Для своих прогулок верхом и в коляске он приобрел шесть черных шетландских пони и еще четырех в яблоках отборной гемпширской породы.
