У Хизер очередная работа моделью. Одежда для тенниса, я полагаю. Она просит меня развесить плакаты за нее. Я на самом деле и не возражаю. Хорошо, что ребята видят, как я делаю что-то хорошее. Может помочь моей репутации. Я вешаю плакат снаружи механической мастерской, когда ОНО подкрадывается. Маленькие кусочки металла рассекают по моим венам. ОНО шепчет мне. «Первогодка». Вот что ОНО шепчет.
ОНО нашло меня снова. Я думала, у меня получится игнорировать ОНО. Здесь четыре сотни новичков, из них двести — девочки. Плюс все другие классы. Но он шепчет мне. Я слышу его запах в шуме механической мастерской, и я роняю свой плакат и липкую ленту, и я хочу вырваться, и я слышу его запах, и я убегаю, и он помнит, и он понимает. Он шепчет мне в ухо. Я лгу Хизер про липкую ленту, говорю, что положила ее обратно в коробку с запасами.
Домашний поединок. Раунд 3
Мой школьный психолог звонит маме на работу прощупать почву на тему моего табеля. Надо не забыть отправить ей записку со словами благодарности. Пока мы едим ужин, Поединок разрастается до наивысшего предела. Выпуск, бла, бла, бла, Мое отношение, бла, бла, бла, Помощь по дому, бла, бла, бла, Больше не ребенок, бла, бла, бла.
Я наблюдаю Извержения. Вулкан Папа, долго бездействовавший, теперь продуманно готов к действию и опасен. Вулкан Святая Мама, медленно сочится лавой, плюется пламенем. Оповестите жителей деревни, чтобы бежали к морю. Мысленно я спрягаю нерегулярные глаголы по-испански.
Снаружи бушует менее значительная снежная буря. Ведущая канала погоды говорит, что это озерный циклон — ветер в Канаде высасывает воду из озера Онтарио, прогоняет через морозильный станок, и сбрасывает все это в Сиракузах. Я чувствую, как ветер бьется в наши замерзшие окна. Я хочу, чтобы снег похоронил под собой наш дом.
Они продолжают задавать вопросы вроде «Что с тобой не так?» и «Ты думаешь это остроумно?» Как я могу ответить? Никак. Они не хотят слышать ничего из того, что я могу сказать. Они запирают меня до Второго Пришествия. Я должна приходить домой сразу после школы, если только мама не договорилась с учителем о встрече со мной. Я не могу пойти к Хизер. Они собираются разъединить кабель (не думайте, что они это сделают). Я делаю домашние задания и показываю им как прилежная маленькая девочка. Когда они отправляют меня в кровать, я пишу отчаянную записку и оставляю ее на моем столе. Мама находит меня спящей в моей ванной. Они приносит мне подушку и снова закрывает дверь. Больше никаких бла-бла.
Я разгибаю скрепку для бумаги и царапаю ею поперек внутренней стороны моего левого запястья. Печальное зрелище. Если самоубийство — крик о помощи, то что это? Хныканье, писк? Я рисую мелкие оконные трещинки кровью, линия за линией, пока не перестаю чувствовать боль. Выглядит, как будто я боролось с розовым кустом.
Мама видит запястье за завтраком.
Мама:
— У меня нет на это времени, Мелинда.
Я:
Она говорит, что самоубийство для трусов. Это отвратительно тошнотворная мамина сторона. Она купила книгу об этом. Жестокая любовь. Кислый сахар. Колючий бархат. Тихий разговор. Она оставляет книгу в туалете, чтобы меня просветить. Она понимает, что я слишком долго не говорю. Это достает ее.
Справиться с этим
Ланч с Хизер начинается холодно. С зимних каникул она сидит на краю стола Март, а я ем с другой стороны от нее. Я могу сказать, что что-то произошло, едва войдя. Все Марты одеты в соответствующее обмундирование: темно-синие вельветовые мини-юбки и полосатые топы, у всех прозрачные пластиковые кошельки. Должно быть, они ходили по магазинам вместе. Хизер не соответствует. Они ее не пригласили.
Она слишком классная, чтобы переживать об этом. Я переживаю за нее. Я откусываю ненормально большой кусок от своего сэндвича с арахисовым маслом и фруктовым джемом и пробую не задохнуться. Они ждут, пока она не набьет полный рот творога. Шевони ставит на стол банку свеклы.
Шевони:
— Что это?
Хизер (глотая):
— Это банка свеклы.
Шевони:
— Не тупица. Но мы нашли целую сумку с банками свеклы в шкафчике. Должно быть, она появилась с тобой.
Хизер:
— Мне ее дал сосед. Они выращивают свеклу. Люди едят ее. В чем проблема?
Остальные Марты дружно вздыхают. Несомненно, свекла Недостаточно Хороша. Настоящие Марты собирают только те продукты, которые они любят есть, вроде земляничного соуса, спасшихся от дельфинов тунцов, или молодой горошек. Я вижу, как Хизер под столом вонзает ногти в свои ладони. Арахисовое масло заполняет мое небо, как форму для отливки, превращаясь в нечто наподобие замка.
Шевони:
— Это не все. Твои пункты выполнены отвратительно.
Хизер:
— Какие пункты?
Шевони:
— Твоя доля консервов. Ты те следишь за своим весом. Ты не вносишь пожертвований.
Хизер:
— Мы занимаемся этим всего неделю. Я знаю, что добьюсь большего.
Эмили:
— Это касается не только твоей доли консервов. Твои плакаты смехотворны — мой маленький брат мог бы сделать эту работу лучше. Неудивительно, что никто не хочет нам помогать. Ты сделала из этого проекта посмешище.
Эмили толкает свой поднос через стол в направлении Хизер. Хизер, не говоря ни слова, встает и уносит его. Предательница. Она даже не собирается вступиться за мои плакаты. Арахисовое масло в моем рту каменеет.
Шевони тычет Эмили и смотрит на дверь.
Шевони:
— Это он. Энди Эванс только что вошел. Я думаю, он ищет тебя, Эм.
Я оборачиваюсь. Они говорят про ОНО. Энди. Энди Эванс. Короткое режущее имя. Энди Эванс, который прогулялся, чтобы принести пакет на вынос из Тако Белл. Он предлагает ученику, наблюдающему за порядком в кафетерии, бурито. Эмили и Шевони хихикают. Хизер возвращается, ее улыбка снова на месте, она спрашивает такой ли Энди плохой, как все говорят. Эмили краснеет под цвет консервированной свеклы.
Шевони:
— Это просто слух.
Эмили:
— Факт — он великолепен. Факт — он богат. Факт — он просто чуточку немножко опасный и он приглашал меня прошлым вечером.
Шевони:
— Слух — он спит со всеми.
Арахисовое масло закрывает мои челюсти на замок.
Эмили:
— Я не верю в это. Слухи распространяются ревнивыми людьми. Привет, Энди. Ты принес достаточно ланча для всех?
Ощущение как будто Принц Тьмы окутал своим плащом весь стол. Огни потускнели. Я дрожу. Энди стоит за мной, флиртуя с Эмили. Я склоняюсь к столу, чтобы быть так далеко от него, как только смогу. Стол перепиливает меня пополам. Рот Эмили движется, флуоресцентные огни сверкают на ее зубах. Остальные девушки придвигаются ближе к Эмили, чтобы впитать ее Лучи Привлекательности.
Энди должно быть тоже говорит, я могу чувствовать глубокие вибрации своим позвоночником, как от глухих звуков. Я не могу услышать слова. Он крутит в своих пальцах мой конский хвостик. Глаза Эмили сужаются. Я бормочу что-то идиотское и бегу в туалет. Я завтракаю в туалете, затем умываю лицо ледяной водой, которая течет из крана с горячей. Хизер не приходит, чтобы найти меня.
Темное искусство
Небо бетонными плитами зависает в нескольких дюймах над головами. В какой стороне восток? С тех пор, как я видела солнце, прошло столько времени, что я даже не могу вспомнить. Черепашьи шеи высовываются из белья. Черепашьи лица прячутся обратно в зимнюю одежду. Мы не увидим некоторых ребят, пока не наступит весна.
Мистер Фримен попал в беду. В большую беду. Он забросил бумажную работу с тех пор, как отдел образования урезал бюджет на закупку оборудования. Они уцепились за это. Учителя только что выставили оценки за вторую четверть, и мистер Фримен выставил 210 оценок А. Попахивает крысой. Возможно, от секретаря.
Я размышляю, вызовут ли его в кабинет Самого Главного и занесут ли это в его Пожизненное Досье. Он прекратил работать над своим полотном, картиной, о которой мы все думали, что она станет чем-то ужасающим, шокирующим произведением искусства, которое могло бы быть продано на аукционе за миллион долларов. В художественном классе холодно, лицо мистера Фримена в серо-пурпурных тонах. Если бы он не был в такой депрессии, я бы спросила его, как называется этот цвет. Он просто сидит на своем табурете, сломанная голубоватая оболочка сверчка.
Никто с ним не заговаривает. Мы дуем на свои пальцы, чтобы согреть их и лепить, или рисовать, или писать красками, или делать наброски, или, в моем случае, вырезать. Я берусь за новый кусок линолеума. Мое последнее дерево выглядит так, словно он умерло от какой-то грибковой инфекции — совсем не то, что я хотела изобразить. Холод делает линолеум жестче, чем обычно. Я погружаю резец и давлю на него, пытаясь двигаться по контуру ствола дерева.
Вместо этого я двигаюсь по контуру своего большого пальца и сильно режусь. Я чертыхаюсь и засовываю палец в рот. Все смотрят на меня, так что я вынимаю его. Мистер Фримен спешит ко мне с коробкой Клинекс. Порез неглубокий, поэтому я мотаю головой, когда он спрашивает, не хочу ли я пройти в медпункт. Он отмывает мой резец в раковине и кладет его на дезинфекцию. Нечто вроде защиты от СПИДа. Когда резец простерилизован и высох, он несет его обратно к моему столу, но останавливается напротив своего холста. Он не закончил картину. Правый нижний угол пуст. Лица заключенных зловещи — вы не можете вынести их взглядов. Я бы не хотела, чтобы картина, наподобие этой, висела над моим диваном. Она выглядит так, словно ночью может ожить.
