Материнское сердце – вещун, оно не слукавит, не возведёт напраслину. Через год проговорился родственник Серёги Димка Копытин, живший в Грязях, к которому тогда утром прибежал доктор. Димка, грязно ругаясь и сплёвывая, рассказал, что Серёга ночью пробрался в комнату Анюты, навалился всей тяжестью, что бабочка и пикнуть не успела, как… Одним словом, оскоромился напоследок Серёга у красивой землячки, а она, дура, испугалась, петлю на себя наложила, будто от неё убудет.
…Лежит сейчас Андрей, глядит в потолок, вслушивается в немую тишину, в сердце такая боль, которая, кажется, не исчезнет всю жизнь. В этой тишине она кажется ещё сильнее, пронзительно-острой, словно насквозь протыкает тебе грудь. Одиноко, беспросветно в такое время человеку, будто камнем привалило в глубокой яме. И самое страшное – так будет всегда…
Андрей вспомнил последний год службы в Карелии, где познакомился он с красивой светловолосой финкой Ресмой, бурные ночи в её маленькой квартирке, но странно: ни тогда, ни сейчас ни на секунду не выпускал из памяти Анюту, её острый взгляд, её волосы цвета спелой пшеницы, мягкие ласковые руки. Бывают же такие женщины, которые для мужиков как маяк, как звезда, светят всю жизнь, до последнего вздоха…
В окно бил светлый рассвет. Раздался посвист скворца, усевшегося на самую верхотуру берёзы около дома, и этот посвист вернул Андрея к жизни, к повседневным заботам. Надо вставать, хоть так и не удалось заснуть. Идти на работу, сегодня впереди нелёгкий, как и вчера, день…
Глава третья
До райцентра от Парамзина восемнадцать километров – добрых три часа ходьбы, и Ольга Силина решила выйти пораньше, чтоб добраться по холодку. Да и опаздывать в Госбанк никак нельзя, вдруг не окажется денег и, как в прошлый раз, придётся ночевать.
Ольга поднялась в пять часов, повела Витьку к соседке, тёте Ксене, добродушной старухе, по дороге наказывая:
– Ты тут не балуй без меня, бабу Ксеню слушай. Да и не убегай далеко. Вернусь – конфет принесу. Хочешь конфет?
– Я хлеба хочу…
– Хлеба, хлеба… – Ольга чувствовала, что начинает злиться, у неё противно засосало под ложечкой, и слюна заполнила рот, а потом ощутимо возникли горечь, тошнота, и она торопливо облизнула губы. – Где ж я тебе хлеба возьму, рожу что ли?
– Там, в магазине, дают, – рассудительно сказал Витька.
Нет, хорош гусь, а? Пять лет всего, а вот, поди же, рассуждает, как взрослый. И смотрит с надеждой. Только одного не поймёт своей головой, пустой пока, как тыква, что хлеб в Хворостинке людям по карточкам дают. А где у Ольги карточки, за какие такие заслуги дадут?
Подумала так, и снова вспыхнула злость в душе. А разве нет у неё заслуг, разве не она проводила мужа на службу и не дождалась? Что, это не в счёт, кобелю под хвост? Но Ольга не стала больше себя разогревать, бесполезное это дело, всё равно что с ветром воевать, никто её не станет слушать. Да и стыдно какие-либо льготы для себя выпрашивать, разве она одна такая? Вон их сколько нынче вдов-горемык по державе, сколько баб в холодных постелях маются, во сне стонут и обливаются горячими слезами. Нет, Ольга как и все, одним горем мечена. Она вспомнила о словах сына, сказала торопливо:
– Да сегодня, небось, и магазины в райцентре не работают.
– Работают! – пропищал Витька.
– Может, и работают, – согласилась Ольга и замолкла. Не хотелось ей огорчать сына, не виноват он ни в чём. А то ещё закапризничает, на крик сорвётся, тогда совсем худо будет.
Тётка Ксеня, видно, ждала Ольгу, встретила на пороге, приветливо оголила пустой рот, где только один зуб желтеет. Она перегнулась пополам, запричитала над Витькой:
– Да это кто же ко мне пришёл, да чей же это мальчик такой ласковый, а?
– Витька Силин, – на полном серьёзе солидно пробасил Витька, и даже Ольга, немного раздражённая с утра, заулыбалась растерянно.
– Ох, милочки мои, – опять запричитала тётка Ксеня, – а я тебя, Витюшка, сослепу и не признала. Старая совсем стала, как сова незрячая, право слово… А ведь ты подрос, Витя!
Видно, Витьке понравилось это удивление бабки, и он тоже начал улыбаться, закрутил весело головой. Вот, дескать, какой я герой, что меня бабка Ксеня не разглядела, хоть вчера виделись…
Самое время Ольге, что называется, брать ноги в руки, сматываться, пока Витька не капризничает. И она торопливо сунула тётке Ксене узелок с харчами для Витьки. Не бог весть какие разносолы – три картофелины, сваренные в мундире, щепоть соли, один сухарь из давнишних запасов, жмуренный, как лицо у тётки, солёный огурец, два пряника, специально припасённые к этому дню. Ну, а хлебово какое-нибудь и тётка сама сварганит, вон, на огороде щавель уже зазеленел, внизу крапива в рост пошла.
Ольга молчком сбежала с крыльца, только тётке Ксене махнула рукой, дескать, оставайтесь здесь с Богом.
Утро начиналось жарким, и хоть солнце только от земли оторвалось, уже было душно, как перед грозой. Но небо было чистое, с редкими светлыми полосками облаков, погода показалась Ольге милой и ласковой. Значит, идти будет хорошо, легко, хоть и пропотеть придётся. Но Ольга привычна к ходьбе; за эти годы, что она в Хворостинку мотается, из неё нужда настоящую спортсменку сделала, поджарую, как гончая собака. Сейчас, весной, идти – одно удовольствие, человек себя вольно чувствует, не то что зимой. Выйдешь по темноте, а над тобой небо чёрное до озноба, звёзды врассыпную накиданы, как из мешка монеты, и мороз обжигающий. Руку высунуть нельзя, обжигает так, что начинают пальцы пощипывать, вроде к стылому металлу прикасаешься или опускаешь в ледяную воду.
И какому умнику пришла в голову идея создать мытарства эти – раз в месяц идти в райцентр за пенсией? Интересно получается: если муж был солдатом, то тридцать рублей по почте присылают, а если офицер – то обязательно в районном отделении Госбанка деньги выдают. Заставить бы этого делягу самого топать в дождь и стужу по бездорожью или хотя бы один раз из дома в темноту кромешную вытолкнуть – пусть узнает, как глупые инструкции писать.
Ольга поначалу, когда ей ещё в сорок первом, сразу после гибели Фёдора, назначили пенсию, возмущалась заведённым порядком, кипела, как латунный самовар. Но, наверное, так устроен человек: то, что вначале кажется абсурдным, противоестественным, противоречащим здравому смыслу, со временем становится привычным и обыденным. Вот и она привыкла к этим походам, как солдат марширует в любую погоду. Знал бы Фёдор, к каким невзгодам, неприятностям его офицерское звание приведёт.
Ольга до сего времени не знает, верить ли религии, согласно которой для каждого человека существует свой ангел-хранитель, который как бы оберегает тебя, словно бьющийся сосуд, помогает преодолеть тяжкое, сложное, даже самое неодолимое, вселяет силы, наполняет теплом душу и тело… Но вот что таким ангелом-хранителем остался для неё Фёдор, Ольга знает точно. Хоть и отмерила судьба для их совместной жизни такой короткий миг, как вспышка молнии.
Они поженились за год до войны, как раз в июне, едва Ольга закончила десять классов. Надо же ей, дурёхе молодой да красивой, так увлечься лейтенантом из гарнизона, что не раздумывая, поставила крест на все свои детские и девичьи мечты на будущее. Как в прорубь прыгнула в любовь головой вниз. А глаза раскрыла – мутная вдовья судьба вокруг, как осенняя ночь окутала, не разгребёшь, не выберешься, плотная такая, а жизнь давай себе – взялась кости ломать.
Только Ольга не жалеет ни о чём; жалость её только иногда захлёстывает, да и то на короткий срок, и не к себе. А разве она допустит, чтобы кто-то прознал про её тревоги, заглянул в женскую душу? Нет, она держится стойко, как дубок под ураганным ветром: гнётся, да не ломается…
Только самой себе можно признаться, как плохо ей без Фёдора. Так плохо, что, кажется, накатит иной раз – обрывается дыхание, и сама она летит в пропасть. В последнее время часто снится ей, будто падает она то с крыши пятого этажа, кубарем скатывается вниз, то с вышки летит головой вперёд, а там, в бездне, острые, как стальные штыки, скалы, и тогда невольно срывается крик, пронзительный, щемящий, печальный, похожий на журавлиный. Хорошо, что Витька не слышит, спит крепко, набегавшись за день, а то бы испугался.
Витька – яркий маяк, который светит ей в тусклой серой жизни, пронзает, как солнечный луч, все её дела и думы. И как бы плохо ей ни приходилось в жизни, пока есть Витька – она на плаву, как за спасательный круг держится, он – её ориентир, говоря военным языком, к которому приучил её Фёдор.
При воспоминании о Фёдоре она устало улыбнулась. На память пришла их первая встреча в последние зимние каникулы. Только начался сороковой год, шумные новогодние праздники ещё продолжались в школах, вечерами гремела по радио музыка, весёлая и призывная, от которой кружилась голова, жизнь казалась освещённой, искрящейся, как снег на улице.
