Потом они шли в кино или на танцы, а то просто уходили в степь, где до темноты заливались жаворонки, а потом начинали загробно ухать совы, от крика которых становилось страшно, и если бы не Фёдор, не его надёжность, в которую Ольга верила с первого дня, нужно было бы припустить вскачь в городок, испуганно постучать в дверь родного дома.
У родителей Ольги дом был свой, деревянный, не большой, трёхкомнатный, но уютный и тёплый, в котором каждый шаг откликался гулким эхом, скрипом половиц, звеньканьем оконных стёкол. Рядом с домом был сад, двенадцать яблонь-мичуринок да вишни и сливы, которые уже начинали цвести – медовый запах плыл по улице. Они часто бродили по окрестностям, но Фёдор после мартовского посещения больше не заходил в дом. На то была причина. Собственно, не причина даже, а страх перед её отцом. Тот так и не смирился, что его дочь влюбилась, носится, как на крыльях, и совсем забыла об учёбе. А ведь он жил и надеялся, что Ольга станет инженером, таким же железнодорожником, как и он, что на улице, где они живут, соседи будут встречать их с восхищением: «Вот, смотрите, отец и дочь Красниченко – железняки потомственные шагают!»
О потомственности говорить можно было бы без натяжки: дед у Ольги был кочегаром на паровозе, а отец стал машинистом, дальше в глубь времени все поколения Красниченко верой и правдой служили земле, добывали свой тяжкий хлеб в крестьянских заботах. Но Василию Семёновичу очень хотелось, чтобы дочь тоже служила, как он выражался, «по железнодорожному ведомству», ходила бы с ним в депо, где оглашенно, как весенние петухи, поют паровозы, призывно перекликаются друг к другом, словно живые люди, приветствуя и восхищаясь.
Но с появлением этого лейтенанта, будто с небес свалившегося, Василий Семёнович стал задумываться о том, что дочь может оказаться ломтём отрезанным, будет всю жизнь греметь чемоданами. И только слабая теплилась надежда в груди – перебесится девка, перебродит молодое вино, и лейтенант этот исчезнет, растает, как паровозный дым. Пока он об одном просил Ольгу: не забывать про учёбу, ведь впереди экзамены.
Экзамены пришли, а с ними и первая неудача. Ольга писала сочинение про декабристов, а видела снова перед собой Фёдора, мысленно гладила его гладко причёсанные, с правым пробором волосы, мягкие, как у ребёнка, и конечно, наворочала ошибок столько, что ей с трудом поставили «удовлетворительно», хотя до этого меньше «отлично» она оценок не знала.
Отец страшно разгневался, начал кричать, потом даже не сгодился в рейс – прихватило сердце, и он два дня глотал какие-то порошки и капли. Но Ольгу оценка не огорчила, наоборот, даже развеселила – не будут теперь на неё показывать пальцем, как на задаваку-отличницу, которой любая наука, как орешек, щёлк – и в дамках! За десять лет она и так, слава тебе, Господи, натерпелась от зависти и горьких укоров – хоть в другую школу переходи, только и слышишь: «Красниченко умница, Красниченко – девочка н-нака, славненькая и талантливая!» А ей не нужна эта исключительность, она такая же, как все, только вот её Фёдор любит горячо и страстно, и она до последнего вздоха, до гробовой крышки, век его любить будет. Вот это самое главное, а не то, как пишется слово «корова», через два «а» или через три, будь всё неладно!
Правда, на последующие экзамены она старалась идти собранной, сжимала губы в твёрдую линию, мысленно кляня всё это на чём свет стоит. Больше сбоев не было, отличные оценки красовались теперь в её экзаменационном листе, и всякий раз Фёдор хвалил её, нежно целовал за терпение и собранность, и тёплая волна благодарности к любимому человеку возникала в груди, прорывалась наружу в горячих словах и объятиях.
В середине июня, когда в степи поднялись рослые сочные, играющие зеленью травы и начался покос, а с ним пришли чудные запахи сухого сена, Фёдор сообщил Ольге, что его наградили за финскую кампанию орденом Красной Звезды, присвоили очередное воинское звание и теперь у него будут три кубаря в петлице. Так что, не просто лейтенант, а товарищ старший лейтенант – орденоносец Фёдор Силин, и он встал перед ней по стойке «смирно». Эх, Господи, как же всё просто и счастливо было тогда, так просто и легко, как, наверное, может быть только один раз в юности, в неповторимой, не знающей бед и огорчений, наполненной до краёв, как драгоценный сосуд, счастьем! Она в тот вечер впервые не пошла ночевать домой, взяла и осталась у Фёдора в его тесной, но, показалось, такой уютной комнатёнке-квадрате, и всё последующее произошло у них как будто само собой. Только Ольга потом всё спрашивала у своего любимого: «Тебе хорошо со мной, Федя?», спрашивала часто, точно не верила в своё счастье…
Она и домой утром летела, как парила на крыльях, хотя знала, что разговор предстоит тяжёлый. Отец наверняка разразится бранью, заскрипит зубами, как пьяный, хоть он почти никогда не пил, а мать встанет у притолоки двери как вкопанная, будет глядеть на неё неподвижными глазами, полными сочувствия и боли.
Но даже её фантазии не хватило, чтобы представить, что произойдёт у них дома в то утро. Отец, с красными, как у окуня глазами, видно, не спавший всю ночь, встретил её на пороге, прикрыл спиной входную дверь, тихо прошептал: «Иди отсюда, шлюха!» Нет, лучше б он её ударил резко, наотмашь, прибил камнем, как бездомную собаку, но не вот так, с каким-то остекленелым спокойствием, с заторможенностью в словах и взгляде, сразил наповал, как убивают утку влёт, и сердце у неё, показалось, ухнуло вниз.
Только в комнатушке у Фёдора она дала волю собственным чувствам, слёзы покатились из глаз тяжёлые, как августовская роса, плечи заколотились в мелкой дрожи. Фёдор ещё не ушёл на службу, только драил сапоги, и Ольга бросилась ему на грудь. Наверное, он обо всём догадался, не стал спрашивать, что произошло, только подхватил на руки, уложил на скрипучую постель, сам уселся в изголовье, положив горячую руку на её лоб. Потом он вскочил, попросил его подождать и скрылся за дверью.
Ольга отошла, успокоилась минут через тридцать, страх и обида истаяли, иссочились… Надо было жить дальше. Её дух, воля, наверное, приподнялись над всем случившимся, и она, ощущая себя в какой-то необычной вышине, теперь попыталась спокойно, рассудительно обдумать случившееся. Но не успела. Фёдор стремительно распахнул дверь, схватил её за руку, потянул: «Пошли».
– Да куда идти-то? – испуганно прошептала Ольга.
– Пошли, – снова твёрдо сказал Фёдор и потащил её по лестнице вниз. Она пыталась сопротивляться, упираться ногами, не ведая, что он надумал, и боясь, как бы это не обернулось новой встречей с отцом, но Фёдор тянул настойчиво, и она сдалась, глотала сочный, ароматный воздух, словно загоняла вовнутрь, подальше в себя то болезненное, обидное, что с ней произошло.
Фёдор притащил её к контрольно-пропускному пункту части (это словосочетание Ольга запомнила из его рассказов), подтолкнул к скамейке, приказал:
– Сиди и жди! Пять минут!
Он и в самом деле появился минут через пять, точнее, выскочил из чёрной «эмки», снова решительно приказал:
– Садись, поехали!
Снова возникло в груди чувство тревоги и озабоченности, но Ольга сдержалась, не стала спрашивать, молча села в машину, а Фёдор сказал шофёру, молоденькому солдату с выпуклыми настороженными глазами:
– Давай в центр…
Центральная улица их городка начиналась за железнодорожным переездом и называлась Кооперативная. На этой улице, широкой, мощённой булыжником, они нередко прогуливались с Фёдором, ходили в кинотеатр, смотрели чудесные фильмы, но сейчас ей было не до приятных воспоминаний, в голове билась одна мысль, что надумал Фёдор? А он приказал остановить автомашину рядом с городским судом и, оглядев пристально Ольгу, с улыбкой воскликнул, подводя её к скамейке:
– Невеста! Сиди здесь!
И умчался. Но скоро вернулся – получаса не прошло, а она так и стояла, не севши. «Эмка» тут же уехала.
– Какая невеста? – наверное, в это время у Ольги был мрачный взгляд.
– Моя невеста, – теперь уже с улыбкой сказал Фёдор. – Моя!.. Ну давай, пошли.
Это категоричное «давай», видимо, у Фёдора любимое слово, и она, ещё не всё поняв, взяла его под локоть.
– Ну, теперь положено улыбаться, – снова весело сказал Фёдор, – и желательно во весь рот…
– Что ты задумал, Федя?
– Ничего особенного. Жениться решил. Как, одобряешь?
– Смеёшься, да? А мне не до смеха…
– Не хочешь – будь серьёзной. Впрочем, невесты всегда были на свадьбе серьёзные. Их будущее пугает. Но ты не бойся. – И он взял её под руку, прижался к плечу: – Ну, говори быстро, хочешь за меня замуж?
– Хочу… – Ольга эти слова пропищала быстро, не раздумывая, и Фёдор подтолкнул её вперёд, к городскому ЗАГСу.
– Да ты что, дурачок, – испугалась Ольга. – Как замуж? При мне даже паспорта нет…
– Э, да ты, видать, меня плохо знаешь, – Фёдор быстро выхватил из кармана галифе её паспорт, покрутил около носа и снова заулыбался. – Невеста не может быть без паспорта. Ты думаешь, зачем я исчезал? И с мамочкой твоей объяснился.
