Сожалею, но точную картину даст только сканирование.
– Сегодня утром? – спросила синьора Кросера, и теперь в ее голосе явственно слышался страх.
– В течение дня.
– Спасибо, дотторе, – сказал Брунетти, как будто тот разговаривал с ними обоими. И тут же задал вопрос: – Вы видели отметины?
Внезапно потеряв терпение, врач ответил:
– Да, незначительные повреждения на коже. Причиной их появления могло быть что угодно. – Брунетти кивнул, и доктор Стампини добавил: – Если у вас больше нет вопросов, я пойду. У меня утренний обход.
– Спасибо, дотторе, – повторил Брунетти. И словно это только что пришло ему в голову, обратился к профессорессе: – Синьора, мне нужно позвонить в квестуру. Лучше, если я сделаю это из зала ожидания. Здесь плохая связь.
Невропатолог воспользовался этой возможностью, чтобы уйти. Он направился дальше по коридору, Брунетти – за ним, сжимая в руке телефонино.
Возле лестничной клетки комиссар сунул мобильный обратно в карман и окликнул идущего впереди мужчину:
– Доктор Стампини!
Тот остановился, обернулся и с явным раздражением спросил:
– Что еще?
Брунетти был сама любезность:
– Я хотел бы кое о чем с вами поговорить. Если у вас есть минутка…
Оба понимали, как близко находятся к сестринскому пункту. Стампини сказал:
– Хорошо. Пройдемте ко мне в кабинет!
Туда вела вторая дверь слева. Обычный кабинет загруженного работой врача, Брунетти повидал их уже немало: на столе – книги и папки для бумаг, из открытых ящичков торчат коробки с образцами лекарств, на радиаторах – стопки старых медицинских журналов, на подоконнике – неровный ряд чашек.
Едва переступив порог, Стампини спросил:
– Что вы хотели?
Брунетти без колебаний ответил:
– Его зрачки не расширяются, коленные рефлексы отсутствуют. Это говорит о серьезных проблемах, верно?
Врач ответил так же прямо:
– Вы подрабатываете в свободное время в больнице, комиссарио?
– Нет, дотторе, и поверьте, не имею такого желания. Но за годы работы я видел столько раненых – боюсь, даже слишком много – и знаю, что такие симптомы часто… – Он умолк, давая возможность Стампини высказаться. Но тот промолчал, и комиссар закончил: – Я ни в коем случае не пытаюсь учить вас чему-то, что вы знаете гораздо лучше и куда подробнее, чем я, дотторе.
Невропатолог обдумал эту финальную ремарку, прежде чем спросить:
– Что вас интересует?
– Если исходить из предположения, что отметины на запястье – это следы нападения, я обязан организовать криминальное расследование и попытаться найти тех, кто видел пострадавшего накануне инцидента.
– Понимаю, – произнес врач и чуть более доброжелательным тоном спросил: – Как он попал в больницу?
– Мы не знаем наверняка. Пострадавшего нашли на тротуаре у моста. Падая, он ударился головой о металлические перила, а потом и о мостовую. В обоих местах обнаружена кровь.
– А отметины на запястье?.. – спросил дотторе Стампини.
– Как и вы, дотторе, – ответил Брунетти с легкой усмешкой, – я вижу эти повреждения и пытаюсь понять, что к чему. В данном случае мои предположения просты: на этого мужчину напали и сбили его с ног.
– С целью ограбления? – уточнил врач.
– При нем не было бумажника. Только ключи от квартиры в кармане. На нем даже не было пальто. Этот человек живет неподалеку от места происшествия.
– В его истории указано, что рентгеновский снимок сделан сегодня в три утра…
Брунетти кивнул:
– Предположительное время нападения – полночь.
Стампини сунул руки в карманы форменного пиджака и уставился в пол. Перекатился пару раз с носка на пятку и обратно, потом вынул руки из карманов и убрал волосы со лба. Наконец он сказал:
– Пострадавший вряд ли сможет рассказать вам, что произошло. По крайней мере, в ближайшее время. А может, вообще никогда.
– Рентгеновский снимок?.. – спросил Брунетти.
Невропатолог кивнул.
– Судя по всему, у него обширное мозговое кровоизлияние. Компьютерная томограмма покажет больше, но то, что я уже сейчас вижу на рентгене, выглядит нехорошо.
– Насколько нехорошо, дотторе? Речь идет о полном восстановлении мыслительных функций? – спросил Брунетти. – Или о выживании?
По выражению лица Стампини мало что можно было понять. Врач потер щеку правой рукой, словно проверяя, не забыл ли утром побриться.
Наконец он опустил руку и посмотрел на собеседника.
– И о том, и о другом, – сказал доктор Стампини, потом вспомнил замысловатую грамматическую конструкцию, в которую Брунетти облек свой вопрос, и уточнил: – Об обоих вариантах.
– Не понимаю, – признался комиссар.
– И восстановление функций, и жизнь пациента под вопросом, – сказал врач и добавил: – Жене пока ничего не говорите.
– Мне и не придется этого делать, дотторе. Она сама скоро все узнает.
9
В общем-то, спрашивать больше было не о чем, и Брунетти шагнул к двери. Неопределенно хмыкнув, моложавый невропатолог сказал:
– Разумеется, я могу ошибаться. Иногда гематома рассасывается и пациент полностью поправляется.
Брунетти поднял руку и тут же уронил ее. Спрашивать больше было не о чем, значит, лучше вернуться к профессорессе Кросере и ее мужу.
Первое, что увидел комиссар в коридоре радиологии, – это как двое мужчин-медработников подходят к пострадавшему. Профессоресса Кросера стояла тут же. Со своего места Брунетти наблюдал за тем, как санитары берутся за каталку, один – спереди, второй – сзади, и толкают ее к двери, потом мимо него и к лифтам. Комиссар и синьора Кросера молча последовали за ними и вошли в кабину лифта. Пока он опускался, не было произнесено ни слова.
Третий этаж. Неврология. Каталку с пациентом ввезли в отделение, и один из санитаров вручил дежурной медсестре пачку документов. Та просмотрела их, что-то сказала, потом нажала кнопку на стене, и открылись двери в следующий коридор. Санитары покатили каталку туда. Когда Брунетти и синьора Кросера попытались пройти следом, медсестра остановила их:
– Вам туда нельзя.
– Я жена этого человека! – воскликнула профессоресса.
Это заявление не возымело на медсестру ни малейшего эффекта. Она повторила:
– Вам туда нельзя. – И, чуть смягчившись, добавила: – По крайней мере, пока его не уложат на кровать.
– Где тут можно присесть? – спросил Брунетти, которому не терпелось вернуться в квестуру. Но не оставлять же профессорессу здесь одну, пока она не убедится, что ее муж устроен должным образом!
Гвидо покосился на наручные часы, понятия не имея, какое время они показывают. Может, семь утра, а может (кто бы удивился!), и полдень. Комиссару казалось, что он пробыл в больнице так долго, что цифры на циферблате перестали быть маркерами и разделителями событий. Надо же! Всего лишь начало десятого!
– Там, за лифтами, – зал ожидания, – сказала медсестра, поднимая телефонную трубку.
К услугам ожидающих были уже привычные пластиковые стулья, соединенные по пять в ряд. У Брунетти этот жуткий красновато-оранжевый цвет ассоциировался исключительно со страданием.
Он подождал, пока синьора Кросера займет ближайшее к двери сиденье, и, глянув на соседний с нею стул, куда она – вряд ли случайно – поставила свою сумку, тоже присел.
– Могу ли я вас кое о чем спросить, профессоресса?
– Вы уже спрашивали, – отозвалась она, все еще глядя на дверь.
– Знаю. Простите, но придется побеспокоить вас снова. Если подтвердится предположение, что на вашего мужа напали, это уже преступление, и моя работа – найти злоумышленника. Единственное, что я могу, – это изучить недавнее прошлое вашего супруга. Не случалось ли с ним чего-то необычного, загадочного, не сказал ли и не сделал ли он чего-то такого, что спровоцировало преступника?
Женщина молча слушала.
– Странные телефонные звонки? Темы, которые он не желал обсуждать? Люди, с которыми не хотел разговаривать? Может, все это из-за проблем с вашим сыном?
Не дождавшись ответа, Брунетти продолжил:
– Вы говорили, что беспокоитесь за сына. Ваш муж, наверное, разделял вашу тревогу?
– А вы бы не беспокоились? – сердито спросила женщина.
– Конечно, синьора, как и любой отец, – мягко ответил Брунетти и добавил: – И любая мать.
Странно… Он и не заметил, как перестал обращаться к ней с добавлением официального «профессоресса» и перешел к обычному «синьора», уравняв ее тем самым с другими женщинами.
Синьора Кросера отвернулась, поглубже села на стул и посмотрела на открытый дверной проем.
– Кажется, я вам говорил, что у меня тоже двое детей, и оба подростки. Я постоянно беспокоюсь о них
