Леарза слушал профессора и про себя думал: если б такую штуку ему показали, когда он еще был в Саиде и ничего не подозревал о своем будущем, он бы кричал от восторга, а теперь как-то и не хочется. Какая-то апатия, тоска охватывала его в последнее время; он не понимал, что ему делать с собой, что ждет его дальше. Наконец, для чего Беленос увез его с гибнущей планеты, если даже, кажется, все остальные были против и порицали его поступок?..
Мысли о Руосе все чаще посещали его; если поначалу, в первые дни своего пребывания здесь, Леарза попросту не успел осознать произошедшего, то теперь он без конца думал о том, что родная его планета оказалась разрушена, а все ее обитатели погибли. И эти люди, забравшие его, все десять лет наблюдали, они знали, к чему все это идет, и спокойно выжидали, когда наступит развязка. Что бы они там ни говорили! Может, они и помогали, но вся эта помощь им ровно ничего не стоила и пользы особой не принесла.
— …Так устроена наша звездная система, — завершил Квинн, и изображение медленно погасло; плотная штора из неведомого материала, закрывавшая окно, поднялась с тихим шорохом, и дневной свет снова выбелил ковер, письменный стол и чертову картину на стене. — Может быть, ты хочешь еще о чем-нибудь сам спросить меня?
Леарза поднял на него соловый взгляд.
— Расскажите об андроидах, профессор. Для чего их создают, как научились их делать?
Квинн задумался, огладил свою бороду, наконец по привычке отошел к окну и встал там, скрестив руки на широкой груди.
— Искусственный разум с незапамятных времен был мечтой человечества, — серьезно сказал он потом. — Видишь ли, мы уже тысячелетиями исследуем нашу галактику, и за все это время не обнаружили хоть сколько-нибудь разумной жизни, кроме самих себя. Это заставляло людей чувствовать себя одинокими. И к тому же, в те давние времена считалось, что создать искусственный интеллект, который будет в состоянии испытывать эмоции подобно человеку, практически невозможно. Дело в том, что человеческое сознание непредсказуемо: только человек может, к примеру, создать совершенно случайную последовательность чисел, тогда как компьютеры в то время могли лишь имитировать случайность при помощи хитрых алгоритмов. Машины того уровня выполняли только запрограммированные человеком задачи. Они не могли ни самостоятельно думать, ни творить. Человечество выделило поистине огромные ресурсы для решения этой задачи, потому что нам очень хотелось… если не найти, то сотворить себе сородичей по разуму.
— И первый созданный андроид вызвал катарианский раскол? — спросил Леарза, остро взглянув на профессора. — Напугал Тирнан Огга?
— Не совсем так, — мягко возразил тот. — До полноценного андроида той машине было еще очень далеко. Видишь ли, человеческая речь, как и способность испытывать эмоции и творить, является высшей функцией сознания и недоступна даже животным. Но люди сумели создать машину, которая умела разговаривать, могла самостоятельно генерировать предложения практически без ошибок, присущих всем тогдашним искусственным переводчикам. Этой-то машины и испугался знаменитый философ, явившись на презентацию, — а он был очень уважаемым человеком и известным ученым, — он пришел в ужас оттого, что эта металлическая коробка произносит осмысленные слова. Если тебе интересно, ты можешь почитать написанные им книги, в которых он и изложил свою теорию.
— Я думал, вы уничтожили их?..
— Зачем? Наоборот, мы изучали их, подробно анализировали. Это такая же часть нашей истории, как судьба той первой машины.
— А что с ней стало?
— Она была уничтожена одним из последователей Тирнан Огга, — пожал плечами профессор Квинн. — Вместе со своим создателем: тот пытался защитить свое изобретение.
Леарза промолчал.
— Впоследствии, уже после войны, мы вернулись к разработке машинного интеллекта, — продолжал профессор. — Ведь первые шаги уже были сделаны, и тогда это был даже принципиальный вопрос. Несколько столетий спустя был сконструирован искусственный мозг, способный испытывать примитивные эмоции, затем диапазон испытываемых эмоций увеличивался, наконец мы научили наших младших собратьев по разуму творить. Теперешние андроиды ничем не отличаются от живых людей по уровню интеллекта, они даже часто избирают себе творческие занятия, нередко становятся врачами и потом лечат наши болезни.
— Вы никогда не боялись, что они вытеснят вас и уничтожат?
Квинн коротко рассмеялся.
— О да, как раз во времена Тирнан Огга была прямо-таки популярна фантастическая литература, в которой описывались восстания машин и прочие пугающие вещи. Многие тогда предвещали исход, подобный тому, что ты сейчас предположил. Но, я думаю, тебе стоит спросить об этом Каина… если ты не боишься его.
— Не боюсь, — Леарза сердито нахмурился.
* * *
Вдох!..
Тишина. Настолько полная, какой не бывает взаправду. За окном сверкают огни; без конца движутся, плывут по потолку…
Он лежал навзничь, раскинувшись, и чувствовал, как нервно подрагивают кончики пальцев.
Опять приснился какой-то сон, содержания которого он не помнил, но сон неприятный, заставивший его проснуться в тревожном состоянии, с ощущением, будто нужно куда-то бежать и что-то делать.
Леарза остался лежать неподвижно вопреки этому желанию.
Ему говорили, что, когда они прибыли на Кэрнан, здесь заканчивалась зима, во всяком случае, в Ритире (профессор только вчера долго рассказывал о смене времен года и о том, что на «противовесном континенте», как его в шутку иногда называли, Сиде, царит лето, когда на Тойнгире и Эмайне зима). Теперь, он знал, уже наступила весна, но совершенно не чувствовал ничего подобного. Ритир никак не менялся, все те же зеркальные здания, все те же вереницы аэро, и даже если шел снег (или дождь: совершенно было не понять), с высоты корпуса ксенологического института, в котором располагалась комната Леарзы, невозможно было и разглядеть снежинок, казалось, просто стоит туман.
Он теперь довольно много уже знал об этой планете, но эти знания не трогали его: Кэрнан для него был чужой, и он сам оставался чужаком здесь, не ощущая по отношению к окружающему его миру ничего, кроме сухого удивления.
Леарзу мучили одни и те же вопросы.
Еще и эти дурацкие сны. Кажется, ночные огни мешали ему спать, и он часто просыпался вот так посреди ночи, с тяжелым ощущением безысходности, подолгу лежал с открытыми глазами, глядя в потолок. Во сне он часто видел Саид, золотистые барханы, пики гор Халла, родной сабаин; мать, отца, деда, брата и сестру. Иногда Острона и остальных. Просыпаясь, обнаруживал, что все это безвозвратно осталось в прошлом, а он лежит в пустой темной комнате, на чужой холодной планете, окруженный бесчувственными людьми, которые молча наблюдали за тем, как целый мир гибнет, и ничего не сделали для того, чтобы спасти его.
Он действительно взял у профессора Квинна один из трудов Тирнан Огга: это была небольшая совсем книжица, кажется, в ней философ лишь изложил самые основы своего мировоззрения, но Леарзе это и было нужно.
Тирнан Огг писал о том, что человечество, создавая все более изощренные машины, этим губит себя. Наука в ее современном виде губительна; расчленяя свое собственное сознание на физиологические процессы, человечество лишает себя таких вещей, как интуиция, просветление, вдохновение, в конце концов. Но хуже и опаснее всего машины, которые умеют думать. Эти машины в скором будущем, если не контролировать их, начнут думать вместо людей, и что тогда станет с человеком? Полная деградация, разрушение ждет его. Люди превратятся в потребителей, в безвольные овощи, машины будут все делать вместо них, подносить ложку ко рту, принимать решения вместо своих хозяев…
Все это казалось Леарзе вполне логичным. Человек должен оставаться человеком; самостоятельно думать, чувствовать. Эти люди вокруг него… может быть, думать они и не перестали, а вот от чувств, кажется, отказываются вполне сознательно.
Пусть они не боги; но если бы они испытывали эмоции по-настоящему, разве они не спасли бы Руос?
* * *
Каин занимал точно такую же временную квартиру, как и остальные разведчики, но с первых же шагов было совершенно очевидно, что постоялец — личность, м-м, более чем творческая. Во всяком случае, для Морвейна всегда оставалось сущей загадкой, как можно ухитриться создать такой беспорядок за столь малый промежуток времени. Создавалось впечатление, что жилец попросту тащил в свое обиталище все, что попадалось ему под руку, и там разбрасывал для пущей красоты. У самого входа только многолетняя выучка и ловкость позволили Беленосу не споткнуться о канистру с непонятным содержимым, потом надо было не поскользнуться в полузасохшей луже неизвестного происхождения, в узеньком коридорчике стояли прислоненные к стене весла (для чего ему весла?.. Бел даже гадать не стал), а на кухне весь стол был завален металлическими брусками самых разных форм и размеров. На стуле, кажется, лежала самая настоящая чугунная глыба.
