И не скажешь, что этот человек здесь один из самых богатых. И что держит бойцовский клуб.
Самый известный в этих проклятых местах.
Не просто держит.
Каждый из бойцов принадлежит ему. В прямом смысле слова.
Они рабы. Видел их мельком, как тренировались у соседнеего дома.
Настоящие рабы в ошейниках. Ненавидящие своих собратьев. Ненавидящие так, что готовы им рвать глотки зубами. Голыми руками раздирать.
Их стегают плетьми и оставляют без еды и питья. Иногда провинившихся зашвыривают на пару дней в пустыню.
За любую провинность.
За то, что посмели поднять глаза на прислужника хозяина, который наблюдает за их драками. Или не замолчали вовремя, опустив глаза, когда он прошел мимо.
Одному, я слышал, выкололи глаза только за то, что он посмел вскинуть их на Анию, дочь хозяина. А после выбросили в пустыню подыхать.
Псы. Просто псы, иначе и не скажешь!
Это кем надо быть, чтобы позволить надеть на себя ошейник и стегать плетьми? И вместо того, чтобы выдрать сердце голыми руками из Анхеля и его надсмотрщиков, ненавидеть тех, кто с ними вмете ползает в этом же дерьме! Ненавидеть и рвать на части в угоду хозяину! В обмен на то, что не изобьют, дадут напиться и пожрать!
А бои?
Почти каждый из них до последнего издыхания противника. Насмерть.
За это победившему даже шалаву могут на ночь привести.
Я зверь? Я дьявол? Так про меня говорили.
Нет.
Это они. Эти существа в глазами, в которых кроме страха и ненависти ни хрена больше нет, давно перестали быть людьми! Даже крысами их не назовешь!
Падаль. Ничтожества. Меньше тех стервятников, что питаются вздувшимися на солнце трупами в пустыне.
Толпа. Стадо. Что угодно. Только не люди.
Все они такие. Стонут и терпят. Ненавидят, но только исподтишка. А сами глаза опускают и ссуться от страха сказать хоть слово хозяину. Рвут на части других, лишь бы ему угодить.
А что в том хозяине?
Метра два роста. Вонь изо рта из-за гнилых зубов. И такие же наверняка гнилые кости, если их попробовать на прочность. Даже хрустеть не станут, я уверен. Как куча дерьма просто осядут вязким пятном вниз.
— Это похвально, — подходит ко мне почти вплотную, жадно сверкая черными алчными глазенками.
— Хвали своих щенят, — усмехаюсь. Поднимая новое тяжелое бревно.
Больше особо тренироваться здесь не на чем. Но меня пока устраивает таскать необработанные толстые стволы высоких деревьев. Где они только их берут? Здесь я ничего. Кроме соседних домов, принадлежащих тому же Анхелю и песка пока не видел.
Я поднялся на следующий день.
Анхель уехал по делам своим каким-то.
Ания почти выла, цепляясь за мои бедра. Обхватывала и повисала, пытаясь вернуть обратно в постель. Слезами брызгала на мою кожу, рыдая и причитая, что не для того меня выхаживала, чтобы я себя угробил.
Но ни хрена.
Я должен встать и я встал. Отлеживаться самое поганое и последнее дело.
Сначала еле полз, но свежий воздух все же дал мне силы.
Как ветхий старик, еле перебирал ногами, обходя или скорее, проползая двор, придерживаясь за ограду.
Сжимал зубы, заставляя себя не слышать дикой боли во всем теле.
Несколько дней, и вот я уже весь день провожу во дворе. Набираю силу. Чувствую. Я ни хера не был раньше слабаком. И уж тем более, оставаться инвалидом, не собираюсь.
Эти бойцы из-за ограды бросают на меня взгляды, полные ненависти. И еще какого-то суеверного ужаса.
Что ж. Я о таких даже ног бы не вытер. Даже смешно.
Хоть на заднем плане сознания всегда помню. Именно такие. Слабаки и трусы. Не по телу, по сознанию и мозгам. Именно такие всегда и предают. Вонзают нож в спину. Наваливаются толпой, чтобы уничтожить.
Но мой сон становится чутким. Иногда я еще проваливаюсь в странную дымку дурмана. И тогда мне снится ОНА.
Кто она, черноволосая красавица? Иногда мне думается, что это Ангел. Ангел, что оберегал меня на том жутком пути. А. может, и демон, что вывел меня из пустыни. Хрен его знает. Какая нечисть водится в этих местах!
Одно знаю точно.
Когда вижу ее во сне, то душу всем дьяволам на свете готов отдать. Лишь бы она оказалась рядом! Живой. Настоящей. Из плоти и крови. За это любую кровь готов пролить!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Ания перестала стенать и смотрит на меня с каким-то запредельным восхищением.
Все дни во дворе проводит, как будто дел у нее других нет.
Несется ко мне всякий раз, когда я останавливаюсь передохнуть и отдышаться.
Приносит воду или отвар. И даже пытается вытереть пот с груди.
Странная девушка. Ей бы другим заниматься. Но это не мои проблемы.
Хотя мужское естество требует свое.
И иногда даже чувствую. Как хочется зарычать и отшвырнуть ее от себя с силой. Рявкнуть, чтоб больше не появлялась.
Но она смотрит на меня этими своими огромными глазищами. Как у ребенка, который в первый раз увидел радугу. И рык проглатывается. Забиваю его в самое горло.
Просто беру очередной кувшин с водой и ухожу подальше.
17 Глава 17
— Ты неблагодарен, — прищуривается, хмурясь еще больше.
— Почему? Свою жизнь я ценю и добро умею помнить. Но подниматься на задние лапки не собираюсь.
— Тебе нужен бой. И я рад. Что сумел спасти такого бойца.
— Мне? — ухмыляюсь и с удовольствием замечаю, как он отшатывается.
Нахожу взглядом самое огромное из поваленных деревьев.
Медленно направляюсь к нему.
Подхватываю руками снизу.
Блядь.
Это еще не форма. Даже не нормальное состояние.
Жилы вздуваются так, что сейчас, кажется, лопнут.
Вены на висках заставляют одуреть от бешенного пульса.
Перед глазами снова эти блядские проклятые красные сполохи.
Резко дергаю на грудь и поднимаю на самый верх.
Ноги почти подкашиваются, но главное этого не показать.
Я. Я должен оставаться хозяином положения. Я, а не он. Пусть даже и в собственном доме. Потому что я прекрасно представляю. Что со мной будет, если я утрачу эту, самую главную, позицию. Физической силы мало. Сила, она внутри. Но сейчас просто необходимо подкрепить ее этой демонстрацией.
Один раз собьюсь, и наживу себе еще больше проблем. Опять окажусь в пустыне. Только с другими декорациями!
— Тебе, Анхель, нужен бой, — поворачиваюсь к нему, забросив это будущее полено так далеко, что оно с грохотом падает почти на пороге дома, отделенного забором. — Тебе, Анхель.
— Ты даже знаешь мое имя?
— Я не глухой и не слепой, хоть и выглядел, как обугленный обрубок. И я на самом деле благодарен тебе за спасенную жизнь.
— Ты сам должен понимать, — хрен знает от чего, но вздрагивает.
Может от моей жуткой рожи? Или от того, как я над ним нависаю?
Но лицо держит.
Ползет до скамейки, оббитой мягким шелком. Даже почти распрямив сутулые плечи.
— В могильник просто так никого не бросают. Так понимаю. Что ты не помнишь ничего, а? так вот. Проведу простейший ликбез. Никто не станет тратиться на самолет просто так. А ты явно не из наших мест. Значит, тебя сюда привезли и вышвырнули, потому что было, за что. Хрен тебя знает, правда ты не помнишь или притворяешься. Может. Ты детей убивал. Или насильником был. Или кого-то слишком важного прихлопнул. Только тех. Кого приговорили в самой страшной казни, там выбрасывают. Тех. Кому все кости переломать или забить до смерти слишком мало. Я видел разные трупы. Поверь мне. Не всегда я жил в этой пустыне… Видел людей с вырезанной кожей и обрубленными конечностями. Которых бросали подыхать прикованными цепями и покалеченными. От боли. От заражения. От потери крови или жуткого болевого шока. Но пустыня — самая страшная смерть. Поверь мне. Я не святой. Я много смерти видел. Многие ее виды сам призывал. Не смотри, что почти старик. Я и ножом умею управлять и руками. И в жизни много повидал. Много. Кроме одного. Чтобы кто-то из пустыни живым выбирался. Но не просто так тебя туда закинули. Не просто.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
