Они так и не успели спуститься на этаж ниже, когда над ними начала бушевать буря, от которой содрогались прочные бетонные стены. Взрывы приближались к ним постепенно, расцветая ковровой дорожкой. Сил никаких не было подняться, точно ты прихлопнут к полу тоннами ставшего таким тяжелым воздуха. Единственное, что смог сделать Мазуров — это отползти подальше от амбразуры. Он закрыл уши руками, но и тогда ему казалось, что бомбы бьются не о бетон, а в его черепную коробку. Стреляные гильзы на полу вздрагивали, звенели и перекатывались, точно едешь в поезде. В амбразуру заглядывало пламя, слизывало все, что попадалось навстречу. Мазуров чувствовал его дыхание у себя на спине. Взрывная волна согнула дуло зенитки, сорвала ее с турели, швырнула, метясь в Мазурова, но чуть промахнулась. Он слышал, как зенитка упала возле него, едва не задев плечо. Она была теплой. Мазуров почувствовал, как нагрелся вокруг нее воздух.
Пламя закоптило края амбразуры, а осколки иссекли их. Мазуров слышал, как они, визжа, врываются внутрь, бьются о пол и стены где-то совсем рядом, чуть впереди его. А может, это и не осколки вовсе были, а кусочки раскрошенного бетона. Что-то упало ему на руку, прожгло на рукаве ткань куртки, добралось до кожи, впилось в нее, как жало шершня. Мазуров отмахнулся от навязчивого насекомого. Оказалось, что это крохотный осколок, но, когда он долетел до Мазурова, сил у него совсем не осталось и он даже кожу не пробил.
Наконец Мазуров подполз к люку, скатился вниз, едва цепляясь руками за ступеньки, и чуть при этом не сорвался и не грохнулся с двухметровой высоты, но его успел поддержать помощник. Тот-то выбрался из огневой точки еще до того, как началась бомбежка, и теперь с волнением ждал своего командира.
— Ох, господин майор, — сказал он, — а я-то уж волноваться стал. Что с вами стряслось? Хотел за вами лезть.
— Спасибо, все в порядке.
Он посмотрел вверх.
«Где же эти чертовы аэропланы прикрытия? Они что, ждут, когда бомбардировщики сровняют форт с землей?»
Бомбы медленно превращали поверхность форта в некое подобие лунного пейзажа с огромными воронками. Разрывы отлично освещали его и почти все небо, так что аэропланы неприятеля были видны почти как днем.
Пилоты эскадры Страхова быстро дозаправились, а потом полетели обратно к форту. Они спешили, но все равно не успели на несколько минут. Как же это обидно!
Эскадра понесла потери из-за плотного зенитного огня, еще когда пересекала линию фронта. Два аэроплана получили повреждения и были вынуждены вернуться на базу для ремонта. Как же было тяжело избавиться от искушения обстрелять австро-венгерские позиции…
Страхов увернулся от пулеметной очереди, подняв аэроплан немного вверх. Пули пронеслись почти под крыльями.
Волна истребителей осталась позади, но когда аэроплан Страхова пролетал над ними, то, к удивлению своему, на крыльях бипланов противника, разукрашенных в красно-желто-зеленое, различил черные кресты.
«Хм, германцы? Они перебросили суда эскадру германских аэропланов?»
Эти противники были искуснее австро-венгров.
За его спиной послышалась пулеметная очередь. Второго пилота сзади закрывал бронированный щит. Пилот вылез из-за него чуть ли не наполовину, одной ногой уперся в корпус, другая застряла на кресле, вцепился покрепче за пулемет на тот случай, если Страхов сделает резкий маневр, чтобы его не выбросило из биплана. Но все равно его надежно привязывали к аэроплану несколько ремней. Он не вывалится, какая бы качка ни началась. В те несколько секунд, что под ним проплывали истребители германцев, пока они не успели развернуться и зайти на атаку с хвоста, он выпустил по ним чуть ли не всю ленту.
Пулемет сотрясался у него в руках, норовя оттолкнуть, выкинуть из аэроплана, но второй пилот держался за него, как держится тонущий за маленькую доску, которая не дает ему пойти ко дну. От этой встряски катастрофически рассеивались пули, и со стороны могло показаться, что второй пилот совсем не умеет стрелять. Он видел, что промахивается, чертыхался, все надеясь поймать в перекрестье прицела прыгающий в разные стороны биплан. Ну как тут попадешь, когда Страхов повел аэроплан резко вниз, чтобы встретиться с волной бомбардировщиков лоб в лоб. Истребители ускользали от него, расходясь веером. Ветер подталкивал его в спину. Прошло-то всего несколько секунд, а казалось, что целая вечность, и он уже отчаялся совсем, когда наконец-то увидел, как пули вспарывают крылья германского биплана как раз над тем местом, где под ними прятался пилот, и в то время, когда аэроплан стал заваливаться на левый борт, чтобы совершить маневр развертывания. На крыле остались рваные пробоины. Пули прошили его насквозь. Аэроплан стал медленно оседать, все больше заваливаясь набок, но еще цепляясь за небеса из последних сил. Их хватило секунд на десять, потом он стал снижаться.
На Страхова надвигался бомбардировщик, огромный, как паровоз, мчащийся прямо на застывшего на путях человека, который, вместо того чтобы уйти прочь и пропустить его, отчего бежит навстречу. При столкновении он разобьет истребитель, превратит его в труху, а сам, скорее всего, удержится на небесах. Он видел, как за стеклом кабины пилот припал к штурвалу, а его помощник, не занятый управлением, нажимает на гашетку пулемета. Его дуло высовывалось из кабины, как жало огромного насекомого, которое впрыскивает в тело жертвы яд. Но попасть в маленький истребитель куда как сложнее, чем в этого мастодонта, так что они были не в равных условиях.
Страхов закачал крыльями, жест, которым обычно приветствуют товарища, но так он уходил от пуль. Кажется, некоторые из них все же попали в его аэроплан, но это совсем не отразилось на управлении. Зато Страхов в отместку вогнал с десяток пуль прямо в кабину.
Он видел, как брызнули в разные стороны разбитые стекла кабины, как вздрогнул пилот, откидываясь в кресле, окрашивая стенку позади себя красным, но руки его все еще продолжали удерживать штурвал, несмотря на то, что грудь его была пробита в нескольких местах, а в лицо впились осколки стекла.
Второй пилот бомбардировщика оторвался от пулемета, бросился к штурвалу, но Страхов успел его остановить. Тот затрясся, когда в него попало несколько пуль, рухнул на пол кабины и больше не показывался, а Страхов, чтобы не столкнуться с уже неуправляемым бомбардировщиком, резко пошел вверх, чуть ли не свечой, едва не врезавшись в нос вражеского аэроплана. Он прошел всего в нескольких метрах под хвостом Страхова, обдав его потоками воздуха.
— Держи-и-и-ись! — закричал Страхов второму пилоту, но тот вряд ли его услышал, потому что ветер не перекричать.
От резкого набора высоты заложило уши. Он все надеялся, что уйдет от истребителей, которые должны были уже зайти к нему в хвост, но ведь мертвую петлю освоили немногие из германских асов. Страхов обернулся, услышав, как пули впиваются в его аэроплан, на лицо ему что-то брызнуло, залепив стекла очков, а когда он протер их перчаткой, оказалось, что второй пилот висит на борту аэроплана, наполовину свесившись вниз, и только ремни не дают ему вывалиться. Руки у него безвольно раскинулись, а сам он напоминал тряпичную куклу, марионетку с порвавшимися нитками.
«Черт, черт, черт».
Страхов стиснул зубы. Он видел, кто это сделал.
От бронированного щитка отлетали пули. Не будь его, Страхова давно бы уже продырявило в нескольких местах. Почти наседая на хвост, за ним мчался триплан «Фоккер». Не красный, а всего лишь зеленый, но его пилот если и уступал Ричговену, то немногим, и выходит, что он все-таки выполнил мертвую петлю следом за русским, приклеился к нему, как тень, а прерывистая огненная нить соединяла их в единое целое.
Картина воздушного сражения впечатляла. Русские, поочередно столкнувшись с двумя волнами неприятельских аэропланов, синхронно сделали мертвые петли, однако к тому времени, как они начали этот маневр, истребители германцев уже успели развернуться и зайти к ним с тыла. Русские быстро перестроились, потеряв при этом два аэроплана, но у неприятеля падало три истребителя и еще два бомбардировщика. Все произошло в течение минуты, и ни один из них еще не успел врезаться в землю.
Страхов скрежетал зубами, мало того, что теперь с тыла он был беззащитен, так еще и эскадра его уже понесла такие потери, что к исходу дня у него вообще ни одного аэроплана не останется. Из одного из подбитых русских аэропланов выбрался пилот, перекинулся через борт, над ним расцвел купол, а ветер стал сносить его в сторону форта прямо на колючую проволоку.
«Ну, этот-то хоть выживет», — подумал Страхов.
Он все никак не мог отделаться от преследователя, какие бы маневры ни выполнял. Следи кто-нибудь с земли за всеми этими акробатическими упражнениями, был бы в восторге.
Страхов почувствовал, что пули задели хвостовое оперение еще до того, как аэроплан перестал выполнять некоторые команды. Он ощутил это, точно пули впились в него, повернув голову назад, различил, что левый хвостовой элерон свисает лохмотьями. Аэроплан тут же стал плохо управляемым. В воздухе-то его, положим, удержать будет нетрудно, но вот о каких-то сложных маневрах придется забыть, а это значит, что он превратился в мышку, с которой играет кошка — то есть зеленый триплан. Он сделает с ним все, что захочет, к тому же Страхов не мог покинуть сражение, ведь он командовал этой эскадрой, и что подумают его подчиненные, когда увидят, как он улетает прочь, в то время как они завязли в этой бойне?
