– Я так понимаю, ты позвала меня из‑за книги? Если так, то я тебе весьма признателен. Это очень ценный подарок, но теперь мне надо уходить.
Томас отстранился от стола, собираясь встать, но Присцилла жестом руки его остановила.
– Вот что еще, Томас. Я пригласила тебя сюда для того, чтобы поговорить. Ты должен знать…
Бывший муж подозревал, что не все так просто.
– И о чем же ты хочешь со мной поговорить?
– О твоей дочери Регине.
Глава 94
Сердце его сжалось.
– О Регине?
– О твоей дочери, Томас, – повторила Присцилла.
Томас встал так порывисто, что задел ручку чайного ситечка. Коричневые брызги и чайные листья испачкали белую камчатную скатерть.
– Я не хочу обсуждать Регину с тобой, Присцилла! Я должен идти. Не надо меня провожать.
– Прежде, чем ты услышишь мое признание, должна заявить: я соврала насчет того, кем был ее отец.
Томас, который, взяв книгу, уже почти достиг двери, замер на месте, а затем медленно развернулся.
– Солгала?
– Если бы я знала, что дело закончится разводом, то не рискнула бы. Мне даже в голову не приходило, что ты можешь не то что пойти на такое, но даже подумать о подобного рода коленцах. Люди нашего круга никогда не разводятся.
Томас стоял не шевелясь.
– О каких коленцах ты говоришь? Присцилла! Я поступил так, как должен поступить мужчина, когда ему признаются в супружеской неверности.
Присцилла приподнялась из‑за столика. Томас заметил, что ее бьет легкая дрожь. Под ярко-голубыми глазами бывшей супруги темнели круги. Томас не мог сказать, больна ли она на самом деле или все это результат уединенного образа жизни, который она ведет. Теперь Присцилла обитала в вечном полумраке и дышала затхлым воздухом, пропитанным миазмами плесени. У Томаса создавалось впечатление, что солнечный свет и люди – нечастые гости в этом доме.
– Я хотела тебя ранить… очень больно ранить, – опираясь рукой о столешницу, Присцилла обошла столик вокруг. – Я знала, что могу добраться до твоего ледяного сердца только через Регину.
Челюсти Томаса сжались крепче.
– Я не знаю, в чем заключается твоя игра, Присцилла, но я отказываюсь в этом участвовать. По правде говоря, мне все равно, спала ли ты с Дунканом или не спала. Кто отец Регины, тоже не имеет значения. Она – моя дочь во всех смыслах этого слова, даже если она – не моей крови и плоти.
– А теперь кто говорит неправду? – Во взгляде Присциллы чувствовалась странная смесь торжества и мольбы. – Ты и сам наверняка помнишь, как мучился той ночью, плакал из‑за того, что дочь, которую ты обожал, на самом деле, возможно, не твоя. Воспоминания о ней омрачила мысль, что, быть может, кровь федерала, янки, врага, против которого ты сражался, течет в ее жилах. Ты страдал из‑за того, что Регина, красоту которой ты считал сочетанием лучших семейных черт Толиверов и Виндхемов, на самом деле – не одной с вами крови.
Томас тяжело сглотнул, не в состоянии справиться с душевной болью, которая словно вцепилась ему в горло. Присцилла говорила сущую правду. Годы, последовавшие за смертью Регины, ничего не изменили. Воспоминания о его маленькой доченьке омрачала неизвестность касательно того, кто на самом деле был ее отцом. Боль эта не затихла и сейчас.
– Если тебе станет от этого легче, Присцилла, то ты права, – признал Томас. – Можешь порадоваться тому, что ранила меня в самое сердце.
Он приоткрыл дверь.
– Именно поэтому я тебя и позвала, Томас. Я хочу сказать тебе правду. Поверь мне! – Присцилла повысила голос, когда ее бывший муж ступил в прихожую.
Томас снял свою шляпу с напольной вешалки.
– А с чего мне тебя слушать?
– Я умираю и хочу покаяться.
Он повернулся и уставился на нее.
– Ты опять мне лжешь?
– Скоро ты убедишься, что нет, – с легкой иронией мотнув головой, заявила бывшая супруга. – Томас, я очень слаба и не собираюсь с тобой спорить. Можешь мне верить или не верить. Я спала с Эндрю Дунканом три раза, но после этого не забеременела. Регина – твоя дочь.
Томас подошел ближе, желая лучше рассмотреть лицо Присциллы, понять, врет она или нет. Когда дело касалось ее, что-либо сказать наверняка было трудно. В любом случае он видел, что Присцилла больна. От его взгляда не укрылась нездоровая бледность кожи, темные мешки под глазами и впалые щеки. Ему стало ее жаль, но сочувствие не смогло превозмочь чувства обиды за предательство и измену.
– Откуда мне знать, что ты не говоришь мне то, что я хочу от тебя услышать? Это твое признание не сможет исправить вреда, нанесенного былыми словами, о которых ты очень пожалела.
Присцилла сомкнула веки.
– Думай, что хочешь. Лично я уже все сказала. Можешь мне верить, можешь нет. Зачем мне волноваться из‑за того, что ты мне не веришь? У тебя есть Жаклин. Она тебя утешит.
Имя счастливой соперницы женщина произнесла с особой ненавистью в голосе. Осторожно и очень медленно она подошла к шнурку колокольчика, дернула за него и тяжело опустилась в кресло, потонув в пене шелка.
– Теперь иди. Мне надо принять лекарство. Это довольно неприятно. Моя служанка следит, чтобы я принимала столько, сколько прописано.
С книгой под мышкой и шляпой в руке Томас стоял, не зная, что предпринять. Верить ей или не верить? Плохо, что Присцилла не желает полностью развеять его сомнения. Правда ли, что она умирает? Мать его сына…
– Присцилла, я… Ты мне правду сказала? Обо всем?
– Я говорила то, что говорила, Томас. Я ничем тебе не обязана. Думай, что угодно. А теперь уходи.
– Мне жаль, что ты заканчиваешь свои дни так.
Присцилла отмахнулась от слов Томаса.
– Я сожалею только о том, что не вышла замуж за мужчину, который полюбил бы меня так, как майор Эндрю Дункан.
– Я тоже об этом сожалею, – признался Томас.
– Но я по крайней мере была хорошей матерью и родила троих чудесных детей.
– Да, Присцилла, все правильно. Никто не вправе винить тебя.
– Пришли ко мне Вернона. Пусть приезжает, как только сможет, и без жены. Сам-то он, возможно, самый счастливый муж на свете, но всем остальным вокруг него приходится из‑за этой женщины держаться настороже.
– Это и моя мама говорит.
Присцилла вымученно улыбнулась.
– Джессика, как всегда, на высоте. Она не из тех, кого можно обвести вокруг пальца.
Вошла служанка, неся на подносе лекарства. Она направилась прямиком к своей хозяйке, которая неподвижно сидела в кресле у окна. Поставив поднос на стол, служанка зашторила окно. В комнате стало еще мрачнее, чем прежде. Присцилла прикрыла глаза, словно позабыв о присутствии Томаса. Служанка вытащила пробку из бутылочки с лекарством. Мужчина подошел к креслу и пожал Присцилле руку. Та никак не отреагировала.
