всем, что случилось в офисе за день. И под «всем» имелось в виду…
— Вы поговорили со снабженцами о заказанных двенадцати дюжинах карандашей «Блэквинг», которых я жду уже нескольких недель?
— Все сделано, Джек.
— Я сказал этой кошмарной суке Сильвии Люксембург, что могу редактировать только карандашами «Блэквинг», номер два. А она заявила мне, что теперь фирма официально закупает «Пейпер Мэйт», номер два. Позже я узнал, что ее брат — торговый представитель «Пейпер Мэйт».
— Карандаши будут у вас на столе в понедельник. Как море?
— Прилично… да нет, черт побери, замечательно. Кажется, я иду на поправку. Моя кожа почти совсем очистилась. Я каждый день хожу на длинные прогулки по берегу. И даже позволяю себе немного поддать. Почти каждый вечер — джин с тоником и бокал белого вина. Если учесть, что в последнее время алкоголь тут же просился наружу, это отличные новости. Потому что, блин, в последние недели мне дико требовалось поддать. Это худшее из всего, что было… надеюсь, теперь и это позади.
Мне так хотелось верить, что Джек окажется исключением из правила, тем самым человеком, который сумеет победит напасть.
— Отлично, просто фантастика, — сказала я.
— Может быть, я даже снова стану с вами любезнее. В последнее время я был таким мудилой.
— Я все понимаю и не обижаюсь.
— А я бы обиделся.
— Нам нужно кое-что обсудить.
— Звучит зловеще.
— В общем, нет, но сначала я хочу прояснить с вами некоторые моменты.
После чего я пересказала наш состоявшийся час назад разговор с Корнелиусом.
— Элис, прочтите его рукопись непременно. Очень разумно было пообещать, что ему вы позвоните первому. Это его немного успокоит. Но так как я вернусь в город не раньше вечера среды, жду от вас звонка в воскресенье с подробным разбором рукописи.
— В какое время вам удобнее?
— Позвоните мне сюда ровно в семнадцать ноль-ноль.
Я так и сделала — позвонила ему в назначенное время, тщательно сдерживая возбуждение, потому что знала, что Джек не доверяет чрезмерным восторгам. «Бурление как реакция на что угодно происходит, как правило, из кишок, а кишки, знаете ли, могут и прохудиться. Даже если вы уверены, что прочитанное — шедевр, отложите свои восторги на несколько дней, остыньте и тогда вернитесь к рукописи с ясной головой».
Именно так я и поступила с романом Корнелиуса Паркера «Очередная ошибка». Название меня немного смущало. Заинтересует ли читателей книга с названием, прямо говорящим о множестве ошибок, которые мы совершаем в жизни? Но роман оказался сногсшибательным: история знакомства мужчины и женщины среднего возраста, за плечами у которых тяжелые разводы и проблемы с детьми. То, что начинается как страстная история любви — настоящий второй шанс, — превращается в рассказ о людях, которым не дали быть счастливыми их собственные комплексы. Это был не очень длинный роман, около 80 000 слов, и две последние главы еще не дописаны, но в нем блестяще была схвачена суть проблемы: как часто мы уничтожаем то, чего хотим больше всего. Ярко и убедительно в романе говорилось о надежде на любовь и о нашей потребности все испортить. Я порадовалась, увидев, что Паркер перенес действие книги из колледжа в Нью-Йорк. Нора и Мэтью, независимо друг от друга, решают изменить жизнь. Они уезжают из пригородов, где жили, и встречаются на Манхэттене — одинокие люди, когда каждому из них основательно за сорок. Корнелиус великолепно описал детали жизни в современном городе. Одной из побочных тем романа стал Манхэттен, внезапно наводненный молодыми мужчинами и женщинами с большими деньгами. Нора и Мэтью, родившиеся там в конце 1930-х, а потом жившие с семьями в Вестчестере, возвращаются в город, в значительной мере утративший свой шарм и превратившийся в место для людей с непомерными финансовыми амбициями. Правда, Корнелиус не дописал две последние главы, но, читая последнюю из написанных, я не могла сдержать слез — дела героев романа, понимавших, что они заслуживают счастья, шли наперекосяк, и Нора и Мэтью ничего не могли с этим поделать.
— Так вот, — сказала я Джеку, позвонив ему ровно в пять вечера, — я честно стараюсь умерить свой восторг. Но этот роман, если им правильно распорядиться, может стать для нас настоящим прорывом.
На следующий день я говорила по телефону с Корнелиусом.
— Я налил себе двойной скотч, — сказал он, — на случай, если все настолько плохо, как я подозреваю.
— В скотче нет нужды, — возразила я. — Вы написали нечто замечательное.
Это привлекло внимание Корнелиуса. Дальше я в течение полутора часов знакомила его со своими многочисленными замечаниями к роману, постоянно приговаривая, что он совершенно великолепен. Я коснулась нескольких фрагментов рукописи, которые требовали доработки, но подчеркнула, что если и пытаюсь уговорить его что-то убрать или переделать, то не для того, чтобы умалить достоинства романа, а лишь для поднятия его коммерческой жизнеспособности.
— Я хочу, чтобы «Очередная ошибка» стала редким случаем, жемчужиной среди романов, настоящей литературой и при этом с хорошими продажами.
Это окончательно решило дело.
— Я так взволнован, — сказал Корнелиус. — Да, кстати… если Джек, по вашим словам, сейчас так занят, его не слишком обидит, если я попрошу вас стать редактором моего романа?
— Я улажу с ним этот вопрос.
Когда Джек вернулся в офис, я сразу поняла: все разговоры об улучшении и выздоровлении после десяти дней на море были в лучшем случае попыткой выдать желаемое за действительное. А в худшем — полным непониманием истинной тяжести его состояния. Он похудел еще больше, лицо стало совсем серым, а на носу образовалась язвочка. Тем не менее говорить о своей болезни он отказывался, отрывисто раздавал распоряжения, а после обеда за три часа прочитал рукопись Корнелиуса. Вызвав меня в конце дня, Джек сказал, что мои впечатления, а также отчет на четырех страницах, который я написала о романе, верны. Далее он подтвердил, что поручает мне полностью взять на себя редактуру книги. Он даже позвонил при мне Корнелиусу и сказал, что эта книга — его «литературное и коммерческое воскресение».
Через две недели после того, как Корнелиус прислал заключительные главы, я взяла напрокат машину в компании «Дайнерс кард», членом которой недавно стала, и поехала в Сиракузы. Там я остановилась в старой гостинице, которую порекомендовал Корнелиус, неподалеку от университетского кампуса. Сам Корнелиус Паркер являл любопытную смесь высокомерия и неуверенности — впрочем, это я заметила уже по нашим телефонным разговорам. Многочисленные беды и поражения оставили след на его грубоватом лице. Для человека, начинающего выпивать примерно в полдень, он был в неплохой физической форме. Жил он один, в
