С января 1985 г. доллар парил в небесах, и давление на фунт было высоким. Я согласилась с Найджелом в том, что наши процентные ставки должны быть повышены. Я также была согласна, что нужно скоординированное международное вмешательство в курс обмена валют для достижения большей стабильности, и я отправила президенту Рейгану письмо по этому поводу. Эта политика была формализована Найджелом в рамках т. н. «Соглашения Плаза» в сентябре. Оглядываясь назад, я думаю, что это было ошибкой. Соглашение Плаза дало министрам финансов ошибочную уверенность в том, что в их власти теперь противостоять рынкам до бесконечности.
Найджел был убежден, что в его понимании контроль над инфляцией требовал принятия финансовой дисциплины, которая могла быть обеспечена либо денежными ориентирами, либо фиксированным обменным курсом. Требовалось также политическое рассмотрение вопроса. Многие члены парламента были сторонниками вступления в валютный союз. Потому что это отвлекло бы внимание от стоимости фунта по отношению к доллару, что было крайне важно на тот момент. Меня не убеждал ни один из этих расчетов, но я согласилась, что следует провести семинар, в котором примут участие казначейство, Английский банк и министерство иностранных дел, чтобы все это обсудить.
Алан Уолтерс не мог посетить семинар и изложил мне свои взгляды в отдельном порядке. Он оказал влияние на ключевой вопрос: снизит ли членство в валютном союзе спекулятивное давление на фунт? В действительности оно, возможно, его усугубит. На самом семинаре Найджел повторил свой аргумент в пользу вступления. Возможно, самым важным было вмешательство Джеффри Хау, который считал, что нам следует искать подходящей возможности для вступления. Я согласилась с тем, что казначейство и Английский банк должны обдумать, как это сделать, и встреча закончилась достаточно дружелюбно.
Летом 1985 г. меня начинали волновать перспективы инфляции. Цены на недвижимость росли, что всегда является опасным предзнаменованием. «Гора счетов» тоже вызывала волнения – не потому, что она как-то свидетельствовала об инфляции. Скорее, поскольку мы решили выступить против политики чрезмерного финансирования еще в 1981 г., тот факт, что она была возобновлена в таком масштабе без санкций, не прибавляла моей уверенности в том, как проводилась политика в целом. Даже сейчас неясно, были ли мои опасения оправданны. Разумеется, я не думаю, что кредитно-денежная политика 1985 или 1986 года была основной причиной проблем, с которыми мне пришлось столкнуться позднее.
Найджел теперь вернулся к вопросу ERM. Я согласилась провести очередной семинар в конце сентября, хотя теперь, как никогда ранее, осознавала недостатки ERM. Я не видела особого смысла в том, чтобы британская кредитно-денежная политика определялась в основном Бундесбанком. Я была скептически настроена по отношению к тому, сможет ли промышленное лобби, которое активно убеждало нас вступить в ERM, сохранить свой энтузиазм, когда они осознают, что это делает их товары неконкурентоспособными.
С учетом опыта последних пяти лет было понятно, что фунт не следовал за остальными европейскими валютами. В 1980 г. фунт поднялся на 20 % по отношению к единице европейской валюты (ECU). В 1981 г. он упал на 15 %. В 1982 г. произошло то же самое. В 1983 г. он поднялся на 10 %. В 1984-м он был стабилен. Но в 1985 г. он вырос больше, чем на 10 %. Для того, чтобы контролировать подобное движение, нам пришлось бы переключиться на огромные объемы международных резервов и на жесткую политику в области процентных ставок. В этих фактах не было ничего секретного. Но нет ничего более упрямого, чем модный консенсус. И ничто так не оказывает влияние на комитеты Кабинета. У меня не было поддержки на семинаре в сентябре.
Мои аргументы не смогли поколебать Найджела и Джеффри. Не было смысла продолжать дискуссию. До 1987 г., когда Найджел сделал курс обмена валют смыслом политики, не было принципиальной разницы между нами. Мы оба одинаково противились инфляции, но для меня лейтмотивом был тот факт, что, хотя мне импонировали его налоговые реформы, он не добился дальнейшего прогресса в снижении базовой инфляции. Но у нас были разные точки отсчета. Я всегда была более чувствительна к политическим последствиям роста процентных ставок, чем Найджел. Я также остро осознавала, что процентные ставки значат для людей с ипотекой, чьи перспективы на будущее, и даже жизни, могут быть разрушены в один день возросшими процентными ставками. Моя экономическая политика также была нацелена на то, чтобы быть социальной. Поэтому интересы владельцев домов не должны были упускаться из виду.
Реально высокие процентные ставки{ Во всем этом всегда важно различать номинальные и действительные процентные ставки. Высокие денежные процентные ставки являются преимущественно последствием ожидания высокой инфляции на рынке. Если ожидается высокая инфляция, например, в 10 %, тогда, даже если игнорировать налоги, процентная ставка в 10 % нужна только для того, чтобы компенсировать инфляционную эрозию семейных сбережений. В реальности именно действительная процентная ставка – избыточный процент над уровнем ожидаемой инфляции – влияет на бережливость и вклады семей и предприятий. (Прим. автора)} действительно выгодны. Но они отбивают охоту к риску и самосовершенствованию. В долгосрочной перспективе они источник скорее стагнации, нежели предприимчивости. По этим причинам я опасалась увеличивать процентные ставки без необходимости. Еще одной причиной быть осторожнее была сложность точной оценки того, какой на самом деле была кредитно-денежная и финансовая ситуация. Поэтому на совещаниях с Найджелом, банком и чиновниками казначейства по вопросу о дальнейших действиях я подвергала участников перекрестному допросу, высказывала свое мнение, а затем, когда я была уверена, что все факторы были учтены, соглашалась с тем, чего хотел Найджел. Были исключения. Но их было мало.
С марта 1987 г. Найджел начал проводить новую политику, отличную от той, которую утвердил Кабинет и публично проводило правительство. В феврале Найджел и остальные финансовые министры договорились о вмешательстве для стабилизации курса доллара по отношению к дойчмарке и йене на основании «Луврского соглашения», принятого в Париже. Я получила доклады о степени вмешательства, которое для этого требовалось, и меня это обеспокоило.
В июле Найджел вновь поднял вопрос о том, должен ли фунт вступить в ERM. Это не застало меня врасплох, поскольку перед этим я обсудила эту тему с Аланом Уолтерсом и Брайаном Гриффитсом. Я считала, что за последние 8 лет правительство приобрело в обществе репутацию благоразумного. Вступая в ERM, мы фактически признаемся в неспособности себя дисциплинировать. Членство в ERM снизит пространство для маневра в процентных ставках, которые в период высокого давления будут выше, чем если бы мы были вне ERM. В целом, когда все хорошо, членство в ERM не прибавит плюсов развитию нашей экономической политики, а при неблагоприятных обстоятельствах оно только все усугубит. Найджел полностью отвергал этот аргумент. Он сказал, что хочет снова обсудить это со мной осенью, а я ответила, что не хочу возобновлять обсуждение этого вопроса до Нового года.
К этому моменту имелись свидетельства того, что экономика может расти со скоростью слишком высокой, чтобы ее сохранять. В августе 1987 г. Найджел предложил поднять ставку на 1 %, на основании того, что это было необходимо для борьбы с инфляцией к следующим выборам. Я приняла это предложение. Таково было положение, когда «черный понедельник» (19 октября 1987 г.) ознаменовался резким падением фондового рынка, предваренного падением на Уолл-стрит. Я была в США, когда мне стало известно о падении фондового рынка. Я ужинала с ведущими американскими бизнесменами, и они описали мне перспективы того, что происходило, добавив, что вопреки некоторым прогнозам, мы не стоим перед лицом краха мировой экономики. Тем не менее я предпочла лишний раз перестраховаться и согласилась с требованием Найджела на два последующих ответных полпроцентных сокращения ставок, чтобы помочь восстановить уверенность бизнеса.
Чего я не знала, так это того, что Найджел устанавливал процентные ставки в соответствии с обменным курсом так, чтобы фунт сохранялся на уровне или ниже уровня DM3. Покажется невероятным, но я узнала о том, что Найджел преследует дойчмарку, только когда давала интервью журналистам «Файненшл Таймс» в пятницу 20 ноября 1987 г. Они спросили меня, почему мы придерживаемся дойчмарки в соотношении три к одному фунту. Я отвергла это предположение. Но график, который они принесли с собой, рассказал гораздо больше, чем они. Это, разумеется, имело ряд серьезных последствий сразу на нескольких уровнях. Во-первых, Найджел проводил свою собственную финансовую политику, не советуясь с остальным правительством. Как я могла доверять ему? Во-вторых, наше сильное вмешательство в валютные рынки могло возыметь инфляционные последствия. В-третьих, я, возможно, позволила снизить процентные ставки слишком сильно, чтобы пролонгировать политику Найджела по удержанию фунта на уровне ниже DM3.
