Вкратце объясню, что произошло в Мадриде далее. Достаточно сказать, что, отталкиваясь от того, что мы с Аланом уже предлагали, и с рядом изменений, я высказала все то, что получило имя «мадридских условий» для вхождения фунта в ERM. Я подтвердила наше намерение вступить в ERM, как только инфляция снизится и осуществится первая фаза доклада Делора. Но я не назначила дату вхождения, и никто в Мадриде не заставлял меня этого делать.
В действительности «мадридские условия» позволили мне объединить Консервативную партию вокруг нашей позиции в переговорах. Дома заседание кабинета состоялось в обычное время в 10:30, 29 июня. Обычно я сидела на своем месте спиной к двери кабинета, пока входили министры. Однако в этот раз я стояла в дверях. Но в отставку никто не подал. Условие, что должна быть озвучена дата вступления в ERM, словно никогда и не ставилось. Найджел Лоусон даже ухитрился сделать замечание, что совет в Мадриде прошел неплохо, не так ли? Я подумала, что у него, конечно, крепкие нервы. Эта была одна из его привлекательных черт.
С этого времени напряжение между мной и Найджелом нарастало по поводу независимых экономических консультаций, которые я получала от Алана Уолтерса. Алан вернулся на Даунинг-стрит в мае 1989 г. Я уже описала его вклад в «мадридские условия» для вхождения в ERM. В то время как казначейство, серьезно обеспокоенное инфляционными эффектами политики Найджела по следованию ERM, продолжало настаивать на более высоких процентных ставках, Алан теперь обратил мое внимание на опасность того, что избыточно высокие процентные ставки могут загнать экономику в рецессию. Он делал именно то, что следует делать советнику премьер-министра.
За время своего пятилетнего отсутствия на Даунинг-стрит, 10 его неоднократно просили дать свои оценки по различным вопросам на разнообразных форумах, и взгляды Алана всегда были четкими. Различные доклады, статьи и лекции, содержавшие его мысли о вопросах экономической политики в целом и ERM в частности, продолжали всплывать на поверхность. Важный момент состоял, однако, в том, что все эти спекуляции в прессе отражали реальность, лежавшую в их основе. Она заключалась в том, что у нас с Найджелом более не было широкого единства во взглядах или доверия, которое должно быть между канцлером и премьер-министром. Можно было ожидать, что комментаторы станут обвинять Найджела в ухудшении экономической ситуации.
«Файненшл Таймс» опубликовала 18 октября статью, цитировавшую Алана, который, помимо прочего, описывал перспективу ERM как «непропеченную». Но о чем статья «Файненшл Таймс» не упоминала, так это о том, что последние слова были написаны Аланом в 1988 г., задолго до его назначения моим советником по экономическим вопросам. Я сочла, что тут не за что извиняться, о чем и написала ему: «Статья была написана задолго до Мадрида (где Алан также выступал советником), и я не вижу сложностей. Более того, советники СОВЕТУЮТ, а политические решения принимают министры».
В 4:30 утра 25 октября лайнер, доставивший меня с конференции Содружества в Куала-Лумпуре, прибыл в Хитроу. На Даунинг-стрит я разобрала свои вещи, обсудила мои планы на день с Амандой Понсонби (мой незаменимый секретарь по повседневным вопросам), пообедала и встретилась с Найджелом для нашей традиционной беседы один на один. Он был взволнован по поводу Алана Уолтерса, постоянно слыша в интервью вопросы о том, следует ли его уволить. Но было еще много предметов, которые следовало обсудить. В частности, мы должны были согласовать линию, которой Найджел будет придерживаться на грядущей встрече министров финансов стран – членов ЕС по вопросу EMU.
Найджел разработал гениальный альтернативный подход, основанной на идее Фридриха Хайека о конкурирующих валютах, в соответствии с которой рынок, а не государство, будет создавать динамику валютного союза. После встречи с Найджелом я провела более широкое обсуждение EMU, на котором мы одобрили предложенный Найджелом подход, при этом уточнив, что его назначение было сугубо тактическим, нацеленным на замедление дискуссии по EMU внутри сообщества.
Следующий день, четверг, не обошелся без затруднений. Дело было не только в вопросах к премьер-министру: мне также предстояло сделать заявление и ответить на вопросы относительно Южной Африки. Я сушила волосы в начале девятого, когда получила через Кроуфи сообщение из моего личного офиса о том, что Найджел Лоусон хочет встретиться со мной в 8:50. Кроуфи сообщила, что, кажется, дело серьезное, Найджел может уйти в отставку. Но я ответила: «О нет, дорогая, ты не так все поняла. Он собирается в Германию сегодня днем и хочет обсудить это со мной». Поэтому, когда я спустилась к Найджелу, я была не очень готова к тому, что он намеревался сказать. Он сказал мне, что либо Алан Уолтерс должен уйти, либо он, Найджел, подает в отставку.
Я сказала, чтобы он не говорил глупостей. Он занимал один из важнейших постов в государстве. Он принижал себя одним лишь использованием таких формулировок. Что касалось Алана, он был преданным и лояльным членом команды, который всегда действовал в разумных рамках. Если кто-то другой, включая СМИ, пытался преувеличить нормальные расхождения во мнениях, он за это не отвечал. Вопрос о его увольнении даже не рассматривался. Я попросила Найджела подумать. Времени на разговор было мало, поскольку мне нужно было обсудить брифинг перед парламентскими слушаниями, и мне предстояло выступать в 9 утра.
Через час Найджел явился на встречу с другими министрами по вопросу размещения атомного вооружения в Алдермастоне. Он был в неплохой форме и сделал несколько острых замечаний в ходе дискуссии. Затем мы встретились снова, на этот раз в Кабинете. Я открыла заседание Кабинета, заявив, что мы должны действовать оперативно и пройти регламент в темпе, поскольку двум министрам нужно было отправляться на встречи в Европе. Найджел был одним из них. Поэтому я была вдвойне удивлена, когда за обедом мне сообщили, что Найджел вновь хочет меня видеть. Я думала, что его уже нет в стране. Мы снова встретились в моем кабинете, и он повторил свое требование и заявил о намерении уйти в отставку. Я не могла сказать ничего нового, и времени у нас было немного, поскольку вскоре мне нужно было быть в Палате общин. Но я ясно дала понять, что Алан Уолтерс не уйдет, и надеялась, что Найджел еще подумает. Я сказала, что встречусь с ним после того, как разберусь с вопросами и моим заявлением.
Когда я в своем кабинете в Палате последний раз пробегала глазами свой брифинг, в 3:05, за десять минут до того, как должны были начаться слушания в Палате, зашел Эндрю Торнбулл, мой личный секретарь, чтобы сообщить мне, что Найджел Лоусон решил подать в отставку и хотел, чтобы его решение было обнародовано в 3.30. Это было исключено. Мы не сообщили королеве. У нас не был намечен преемник. Финансовые рынки Лондона были открыты. Мне предстояло час простоять на ногах, отвечая на вопросы и выступая с отчетом по конференции Содружества.
Я повторила, что встречусь с Найджелом вечером, около 5 часов на Даунинг-стрит, 10. Я осилила слушания и отчет, только отодвинув проблему ухода Найджела на задние ряды моего сознания. Примерно час спустя, по дороге из Палаты, я попросила Джона Мейджора, сидевшего рядом со мной во время отчета, пройти со мной в кабинет: «У меня проблема».
В идеале мне хотелось сделать Ника Ридли канцлером. Но презрение Ника к публичным условностям могло стать проблемой. Джон Мейджор, который знал казначейство еще с тех пор, как был главным секретарем, выглядел очевидной кандидатурой. Я уже думала о том, что Джон может стать моим преемником. Но я также хотела, чтобы он набрался опыта. Он пробыл в министерстве иностранных дел всего несколько недель и не до конца освоил этот департамент. Он бы предпочел остаться министром иностранных дел, нежели возвращаться разбирать развалины за Найджелом. Когда он выразил недовольство, я сообщила ему, что нам всем иногда приходится соглашаться на второй вариант. Он согласился.
Я поспешила обратно на Даунинг-стрит, 10, чтобы встретиться с Найджелом, который продолжал настаивать, чтобы о его отставке было объявлено немедленно. Сейчас мне кажется, что недостойной спешке Найджела было лишь одно объяснение. Я думаю, он боялся, что я позвоню Алану Уолтерсу, который был в Америке, и тот уйдет в отставку. Это лишило бы его того оправдания, на которое он рассчитывал. Я сообщила Найджелу, что его преемником будет Джон Мейджор. Больше на этой короткой встрече обсуждать было нечего. Мне было жаль, что наше долгое и плодотворное сотрудничество заканчивалось так.
Затем я позвонила Алану и сообщила ему о том, что произошло. Он сообщил мне, что отставка Найджела поставила его в безвыходное положение, поэтому он настоял, вопреки всем моим попыткам переубедить его, на своей отставке.
Уход Найджела стал для меня ударом, и Джеффри Хау воспользовался им, чтобы доставить новые неприятности в следующий уикэнд, когда в полном злобы выступлении он восхвалял Найджела как канцлера, обладавшего огромной отвагой, и настаивал на вступлении в ERM на условиях, обозначенных в Мадриде. Но уход Найджела также был благом. В лице Джона Мейджора у меня хотя бы был канцлер, который, пусть и не обладал кругозором Найджела, но не имел такого багажа политических ошибок. Он психологически лучше умел разбираться с последствиями.
