Также следовало учитывать позицию Уолтера Маршалла. Дело было не только в том, что он мне нравился и я его уважала. Я также чувствовала, что мы все перед ним в неоплатном долгу за то, что электростанции исправно работали во время забастовок шахтеров. Но, разумеется, я не могла позволить его взглядам быть решающими, хотя надеялась добиться его содействия в сложном переходе к новой конкурентной системе. Поэтому на совещании в середине января я поддержала решение, к которому склонялся Сесил.
Позднее я согласилась распределить мощности между двумя предполагаемыми компаниями-производителями. Это и был план, который я попыталась предложить У. Маршаллу. Уолтер не скрывал своего недовольства выбранным нами подходом. Я была согласна с ним в вопросе огромного значения атомной энергии, но не считала, что наши планы нанесут вред ее перспективам. После некоторых размышлений и дискуссии с Сесилом Уолтер Маршалл заявил, что, хотя выражает глубочайшие сожаления по поводу принятого нами решения, он готов заставить систему работать.
Планам Сесила Паркинсона также противился Питер Уокер, который полагал, что пройдет как минимум восемь лет, прежде чем возникнет вероятность выполнения конкурентной программы приватизации. Никому из нас это не казалось убедительным. 25 февраля Сесил смог выступить со своим заявлением перед Палатой общин и обозначить, как он намеревается приватизировать электроэнергию.
Как всегда, перспектива приватизации означала, что финансы промышленности подвергнутся внимательному изучению, и то, что всплыло наружу, оказалось предельно неприятным. Руководствуясь вопросами окружающей среды и стабильного снабжения, я считала необходимым продолжать развитие атомной энергетики. К лету 1989 г. перспектива приватизации основной компании, производящей электричество, в распоряжении которой были атомные электростанции, начала выглядеть безвыходной. Поэтому я согласилась, что старые электростанции «Магнокс» должны остаться под управлением государства.
Алан Уолтере с предыдущей осени просил, чтобы атомные станции были выведены за пределы приватизации, и был прав. Джон Уэйкем рекомендовал и согласился с тем, что вся атомная электроэнергия в Англии и Уэльсе должна оставаться под государственным управлением. Одним из последствий этого стало решение Уолтера Маршалла, который, естественно, хотел сохранить атомные провинции своей империи, подать в отставку, что меня очень расстроило. Но другим последствием стала возможность начала приватизации.
Суть реорганизации промышленности Паркинсоном на конкурентных основах привела к тому, что Британия сегодня обладает, пожалуй, самым эффективным энергоснабжением в мире. А в результате прозрачности, которая необходима при приватизации, мы также стали первой страной, которая вычислила полную стоимость атомной энергии, а затем создала подходящие для нее финансовые условия.
К тому моменту, когда я покидала свой пост, доля государственного сектора в промышленности снизилась на 60 %. Почти каждый четвертый житель страны был дольщиком. Более шестисот тысяч рабочих мест перешли из государственного сектора в частный. В сумме это стало крупнейшей передачей собственности и полномочий из рук государства в частные руки за пределами стран коммунистического блока. Британия действительно задала мировую тенденцию к приватизации. Около 400 млрд фунтов активов были приватизированы или приватизируются по всему миру. И приватизация не только одна из самых успешных статей экспорта Британии: она вернула нам репутацию нации предпринимателей. Неплохой показатель на фоне того, что нам постоянно говорили: «Это не работает».
Глава 36
Поплавки и заплатки
Перевод Баратов П.Н.
Денежно-кредитная политика, процентные ставки и курсы обмена
Корректная экономическая политика главным образом зависит от правильного понимания того, какие задачи должны ложиться на государство, а какие на общество. После продолжительной борьбы я и мои единомышленники-министры во многом изменили взгляд правительства, партии, финансового мира и даже СМИ на то, как должны строиться отношения в экономике. Но в вопросе создания единой нормативно-правовой базы для финансовой системы в целом не было подобного единства. Мы с Найджелом Лоусоном пришли к согласию в вопросе роли государства в целом, у нас были жесткие разногласия в вопросе кредитно-денежной политики и обмена.
Наши успехи в снижении инфляции в наш первый срок с 10 % (при росте) до 4 % (при снижении) были достигнуты за счет контроля над денежной массой. «Монетаризм», или вера в то, что инфляция является денежным феноменом, при котором «слишком большое количество денег гонится за слишком маленьким количеством товаров», был подкреплен финансовой политикой, которая снижала государственный кредит, освобождая ресурсы для частных инвестиций и понижая процентную ставку. Этот комбинированный подход выражался через финансовую стратегию среднего срока. Ее применение в значительной степени зависело от наблюдения за денежными индикаторами. Они, как я отмечала, часто искажались, вводили в заблуждение или оказывались ненадежными.
Важно понимать, что входит в систему взаимоотношений между курсом обмена и денежной массой, а что нет. Во-первых, нужно учитывать эффект от повышения курса обмена валют; т. е. один фунт стоит больше в иностранной валюте. Поскольку большая часть цен на импорт и экспорт устанавливается в иностранных валютах, цена этих товаров в фунтах будет уменьшаться. Но это применимо только к товарам и услугам, которые импортируются или экспортируются в готовом виде, таким как нефть или текстиль. Множество товаров и услуг, составляющих наш национальный доход, не принадлежат к этой категории: к примеру, мы не можем экспортировать наши дома или услуги, предоставляемые в наших ресторанах. На стоимость этих вещей напрямую не влияет курс обмена валют, а непрямой эффект, передаваемый через оплату труда, будет ограниченным.
Если денежная масса растет слишком быстрыми темпами, цены на необмениваемые внутренние товары будут расти соответственно, и сильный фунт это не предотвратит. Но взаимодействие сильного фунта и свободной денежной массы вызывает депрессию в экспортном секторе и перетекание ресурсов в дома, рестораны и т. п. Баланс торговли в таком случае все больше будет склоняться в сторону дефицита, который придется компенсировать иностранными займами. Тогда либо курс обмена должен быть снижен, либо рост денежной массы должен быть остановлен, либо и то и другое.
Результаты этого принципиально важны. Можно выбрать сдерживание курса обмена на определенном уровне, используя любую подходящую денежно-кредитную политику для сохранения этого уровня. Либо можно установить конкретный показатель денежной массы, позволив рыночным силам определять курс обмена. Таким образом, невозможно одновременно контролировать и курс обмена, и денежно-кредитную политику.
Однако на свободный курс обмена существенное влияние оказывает денежно-кредитная политика. Причина проста. Если в обращение попадает значительно больший объем фунтов, цена фунта стремится вниз, так же, как избыточный урожай клубники понижает цену на нее. Поэтому снижение курса фунта может означать, что денежно-кредитная политика была расслаблена. Помимо денежной массы, существует множество факторов, оказывающих влияние на свободный обменный курс. Важнейшим из них являются международные потоки капитала.
Единственный эффективный способ контроля над инфляцией состоит в использовании процентных ставок для управления денежной массой. Эти вопросы лежали в самом сердце экономической политики, которая сама лежит в основе демократической политики. Но существует еще более важный вопрос, который был поднят во время спора о том, должны ли мы принимать предложения Европейского сообщества по Экономическому и валютному союзу (EMU). Это был вопрос суверенитета. Участие фунта стерлингов в ERM частично воспринималось как признак того, что мы были «хорошими европейцами». Но он также выглядел как передача контроля над нашей денежно-кредитной политикой Бундесбанку Германии. Вот что имелось в виду, когда люди говорили, что мы завоюем доверие, если «пришвартуемся» к дойчмарке.
Валютный союз подразумевает потерю возможности печатать свою валюту и принятие единой европейской валюты, единого центрального банка и единого набора процентных ставок и означает конец экономической независимости страны и, как следствие, бесполезность ее парламентской демократии. Контроль над экономикой переходит от избранного правительства, отвечающего перед парламентом и электоратом, к неподотчетным наднациональным организациям. В нашем противостоянии EMU мы с Найджелом Лоусоном были едины.
Я назначила Найджела канцлером в 1983 г. В своем первом бюджете (1984) Найджел обозначил различные цели как для узкой, так и для широкой денежной массы. Но на этом этапе МЗ и МО уделялось одинаковое внимание при проведении политики. Другие кредитно-денежные индикаторы, включая обменный курс, также принимались в расчет. Наши критики начали осуждать нашу политику за беспочвенный и произвольный прагматизм.
