Но вот он застонал, и, упершись дрожащими руками в пол, медленно стал подниматься. Аргония увидела его, и лицо ее потемнело, она вскрикнула, отступила к дальней стене. Ринэм бормотал:
— Ну, и куда же ты меня принес?.. Что…
И тут юноша почувствовал, что он не может говорить то, что ему хотелось бы: он слышал свой голос, но слова то были совсем не его — он и думал совсем о другом — однако голос был и убедительным и искренним:
— Я вижу: ты узнала меня. Точнее: я — совсем не тот за кого ты меня принимаешь. Я знаю — ты смотришь на меня с ненавистью, ты вся дрожишь от этого чувства, но, прошу — выслушай меня. А для начала — вот эти строки:
— Грозны непреступные севера гряды,Их кроют из крови застывшей наряды,И лютые ветры покой стерегут,Врагам нашим эльфам пройти не дадут.Мы встанем, о брат, плечо к плечу,Испить много крови дадим мечу,Кровавая сеча наш пыл возбудит,И волчий окрик к врагу пусть летит!Как ветер бьет в кровь — разорвем отряды,И крови врагов в этом вихре мы рады!
— …Ну, вспомнила ли теперь, сестричка? Вспомнила? Кто эту песню кроме нас знал?.. Я Варун, твой брат, которого ты почитаешь мертвым.
И видно было, что Аргония очень бы этому хотела поверить — это был ее первый порыв. Но вот вновь лик ее исказился гневом, прохрипела она:
— Нет — не смей лгать! Слышишь: не смей — не смей лгать!.. Откуда ты ее знаешь! Да как же я ненавижу тебя! Ты..
Она подбежала к решетке и, вытянувши руки, схватила Ринэма за одежду, рывком притянула к себе, и теперь неотрывно смотрела ему в глаза. Она задыхалась, пыталась найти в себе прежнюю всепоглощающую ярость, но та ярость была разрушена сначала рассказом Барахира, а теперь и этой песней, в которой действительно узнала она интонацию своего Варуна.
И этот Ринэм-Варун говорил:
— Ты подожди, дай мне только объяснить все, сестра. Я знаю, как ненавистен тебе этот облик, но ты знай, что под этой оболочкой кроется твой брат. Объяснить ли тебе, как принял я обличье злейшего твоего врага?.. Я объясню, но не сейчас. Я слышу шаги — пока еще далекие, но это твой тюремщик. Вскоре я вынужден буду спрятаться, а потому: слушай меня внимательно. Сейчас я в плену и вскоре вынужден буду возвратится в темницу. Знай, что и в темнице грозит мне опасность, от того — ненавистного. Ты же видела его; ты же помнишь, как надругался он над тобою? Теперь взгляни на меня: один ли у меня глаз? Лицо мое разве изуродовано шрамами? Я твой брат, заточенный в его прежнем теле; ну а он, овладевши телом изуродованным, которое ненавистно ему, проник теперь в Горов, и вошел в доверие к твоему батюшке, или же не помнишь, как обнимались они? Теперь он околдует весь твой род; и всех-всех приведет к гибели, и меня погубит. Но ты не отчаивайся, сестра — еще можно все исправить…
Тут он разжал ладонь, в которой все это время был медальон. Он протянул его Аргонии, и проговорил:
— Вот — это я нашел среди твоих вещей. Он очень дорог тебе, ты ведь шептала мне, когда была еще маленькой, что тебе подарила его фея из волшебной страны.
Аргония выхватила медальон, из его рук, поднесла к очам своим, так и впилась глазами в эту картинку, затем — метнула пристальный взгляд на Ринэма, проговорила:
— Но ты боишься! Ты говоришь так искренно, а в очах…
— Сестра! — прервал ее Ринэм. — …В горном ущелье трех клыков! Во время охоты, сошла лавина. Мы были рядом — помнишь, перед тем, как нас завалило, я успел схватить тебя за руку. Эта тяжесть… мы думали, что уже все кости переломлены; но, все-таки, держали друг друга за руки; помнишь ли, сестра, как мы, задыхаясь, пробивались в этом мраке все вверх и вверх — и, самое-то главное: рук друг у друга не разжимали — сил друг у друга черпали — и выбрались таки — единственные из всех выбрались, хотя были еще детьми, а у многих охотников — мужей могучих, сил не хватало, потому что не было рядом этой руки. Помнишь ли, как засмеялись мы тогда, увидевши лица друг друга?
Аргония вглядывалась в лицо его — она видела страх в глазах, но, в то же время — голос был таким искренним, неподдельным. Наконец, она вздохнула, и еще сильнее притянула его к решетке:
— Да… да… все это только мой брат, и мой отец знали… Ты… Неужели, ты и есть Варун?.. Но… Скажи, что мне теперь делать?.. Только высвободи меня из этой клети, и я…
— Запомни одно, сестра: наш враг сейчас в Горове, рядом с отцом твоим. И все погибнет, ежели ты его не остановишь. Обещай жителям этого города, что ты проведешь их воинство в крепость Самрул, где и сижу я сейчас во своей темнице. Не скупись на обещания — скажи, что потом и Горов будет их. Сейчас, ведь, главное — остановить того мерзавца, пусть он хоть войска испугается.
— Но… ведь это же предательство!
— Ты, конечно, можешь оставаться здесь. Ты будешь сидеть и грезить, в то время, как тот мерзавец будет оплетать сетью темной всех родных твоих — тогда вот точно все погибнут… Решайся, сестра, а я должен лететь — тюремщик уже близко.
— Да, да — я сделаю, как ты говоришь! — решила тут Аргония.
— А я!.. — с мукою Маэглин выкрикнул. — Мне что ж — в темнице этой оставаться?!..
Но Маэглин остался без внимания. От Ринэм сделал шаг назад, и Аргония почувствовала, что ее рука, захваченная чьей-то иной волей, разжалась; и этот, с внешностью ее злейшего врага, и с воспоминаньями любимого брата, шагнул к ворону, взобрался к нему на спину, и прильнув к черному оперенью, прошептал последнее прощай!
— Обо мне то не забывайте! — отчаянно возопил Маэглин, но было уже поздно.
Вот взмахнул черный ворон крылами, вот стремительной и мрачной колонной метнулся к потолку, и уж ничто, кроме медальона, в руках Аргонии, не напоминала об его существовании.
В дальней части коридора раздались тяжелый шаги, и появился грузный тюремщик, с покрытым щетиной, оплывшем от пьянства лицом:
— Эй, кто здесь кричал?! — ленивым голосом проговорил он, равнодушно оглядывая пустующие клети.
— Я кричал, Я! — истерично выкрикнул Маэглин, но был прерван твердым, как гранит, голосом Аргонии:
— Я должна видеть вашего государя, немедленно.
Тюремщик почесал затылок, пробормотал:
— А что такое? Дело то небось пустячное, а… Что же мне волноваться: докладывать дворецкому, а тот уж побежит к Нему. Сколько волнений, а…
Но тут Аргония на него так взглянула, что он тут же повернулся, и бормоча что-то нечленораздельное, спешно пошел обратно, Маэглин надрывался ему вслед:
— Про меня тоже доложи! Я пойду с нею! Слышишь?!.. С нею!!!
* * *
Сикус не помнил, как прошел остаток ночи. Да — был пир, было эльфийское пение, но сколько это продолжалось? Он с упоением вспоминал прекрасные эпизоды: они были подобны картинам из снов, но сколько бы он таких эпизодов не вспоминал — приходили все новые, и, казалось ему, будто осталась еще какая-то бездна, словно эти виденья только поверхностью были, словно в этой ночи, целая вечность уместилась…
Проснулся он уже в дневное время. Открыл глаза, и обнаружил, что лежит в небольшой, уютной комнатке, где все было древесным, и окно было распахнуто настежь, а за ним, сияя между спускающихся откуда-то толстых корней смотрела на него солнце — в комнатке было свежо, но отнюдь не холодно, так что — можно было подумать, что лето наступило. И, только когда он вскочил и подбежал к окну, то обнаружил, что за этими густыми корнями, виднеются снежные насыпи.
Вокруг корней, воздух заметно подрагивал, как подрагивает он над пламенем костра, и ясным стало, что теплой силой, которую эти древа поднимали из глубин земли, они и согревали этот домик.
Сикус огляделся, и увидел на столике, на маленьком подносе, несколько медово-солнечных блинчиков, а так же — кружку с благоуханным нектаром; хотя, есть ему совсем не хотелось — он съел и выпил все это в несколько мгновений, и почувствовал себя еще лучше, нежели, когда проснулся.
Прошло еще немного времени, и вот в дверь постучали — даже и стук был таким плавным, что он сразу понял — Это Она — его Кисэнэя. И он пробормотал, заметно дрогнувшим голосом:
— Да, да — войдите. Пожалуйста.
Дверь беззвучно отворилась, и действительно вошла прекрасная Кисэнэя. Лицо ее было бледно, в глазах стояли слезы — и нежным, молящим голосом дева обратилась к нему:
— Я уже знаю, что произошло вчера. Я прошу у Вас прощения за выходку своего брата…
Сикус так и замер, взирая на нее и с восторгом и с испугом, наконец — нашел в себе силы, и пробормотал:
— А что вчера произошло?
— …На улице. Он вас схватил. Он… вел себя недостойно. Совсем не так, как подобает нам встречать гостей. Простите, простите нас пожалуйста.
Теперь Сикус понял, о чем говорит она, однако же, растерянность его не проходила — это он чувствовал себя виноватым, за то, что так рванулся тогда, за то что смел сопротивляться им Эльфам, высшим созданиям.
