Попав этому недостойного эльфа локтями в темя, Сикус лишил его чувств и тот заскрежетав зубами и прохрипев какое-то ругательство, больше подходящее орку, остался лежать без движенья.
Что касается Сикуса, то он тоже сильно расшибся. И вся его грудь болела, словно бы вглубь была продавлена, правую руку он не мог согнуть, а, локоть отдавал таким жженьем, что, в глазах его темнело, и он в любое мгновенье мог лишиться сознанья. Пошатываясь, подошел он к Кэсинэи, которая все пыталась освободиться, однако узлы были так туго затянуты, что любое и даже незначительное движенье причиняло ей боль. Он склонился над нею, и принялся развязывать их вначале с помощью здоровой руки, а затем, понимая, что пальцы совсем его не слушаются, попытался развязать, ухватившись зубами. Он так был поглощен этим, что даже и не понял, что вскрикнула Кэсинэя, а, когда вскрикнула она во второй раз, и понял он, что кричит она: «Осторожно! Сзади!» — когда стал он разворачиваться, и увидев нависающий над ним темный контур, попытался отдернуться — было уже поздно. Могучий удар обрушился к нему в висок, и он тут же потерял сознание, но ненадолго — вырвавшись из непроглядной черты, он смутно разглядел, что Кэлнэм стоит над ним, покачивается, а из ноздрей его сильно идет кровь. Его побелевшие губы слабо двигались, раздавался шепот, но слова были все незнакомые — жуткие, тьмою наполненные…
Сикус так и не пришел бы в себя, ибо второй удар Кэлнэма готов был обрушиться, сразу вслед за первым. Но его остановил тот голос, который словно прорвавшийся гнойник разорвался в его голове — и этот то голос ни с чьим нельзя было спутать. Тот, кому имени он не знал, тот, с кем накануне, сговаривался он в мрачных лесных глубинах — он, незримый, пребывал вместе с ним. Он потребовал, чтобы Кэлнэм не убивал Сикуса, и, конечно же — он не мог ослушаться. Он еще пытался привести какие-то доводы, он пытался вымолвить: «Ведь, тогда же они все узнают. Ведь, эта букашка все им расскажет. Тогда эльфы проклянут меня. Нет — пускай исчезну и я, и моя сестра. Все посчитают, что убийца, и похититель…»
А голос разливался в его сознании темным ревущим океаном: «О — не бойся. Тебя никто не обвинит, однако же, все выйдет так, будто виновник — это он. Все пустятся в погоню за ним; и все выйдет так, как угодно мне. Однако — это уже не должно беспокоить тебя, так как, в это время, ты уже будешь блаженствовать со своею сестрою. Итак — поторопись, ну а об остальном, я уж и сам позабочусь».
И вот наступило для Сикуса новое мученье: видел он, как Кэлнэм склонился над Кэсинэей, как заткнул кляпом ей рот, затем, сделал еще несколько узлов, чтобы она уже совсем не могла пошевелиться, и поднявши понес в сторону, там, где под одной из ближайших елей стоял его черный конь. Сикус, забыв про раненную руку, попытался подняться, однако, локоть отозвался такой болью, что он едва вновь не лишился чувств.
И вот в его сознание нахлынул тот голос, который некоторое время назад терзал Кэлнэма: «Я придам тебе сил. Они не уйдут» — Сикус, который никогда прежде этого жуткого гласа не слышал, не удивился, не испугался — он принял его как должное, ибо привык уже, либо к такому — безмерно жуткому и болезненному, либо же к прекрасному. И он готов был на все, лишь бы вернуть Кэсинэю — он готов был и с этим голосом смириться — лишь бы только у него силы появились. И он кричал: «Да, да — на все согласен. Только дай мне сил ее освободить».
В эти мгновенья, Кэлнэм уже перевалил ее через круп коня, а сам в седло запрыгнул — вот конь, взрывая снег, сорвался с места, однако, если бы Сикус стал в эти следы вглядываться, так обязательно бы приметил, что они сами собой затягиваются, словно и не снег это был, а не трясина; голос вновь стал разрастаться в его сознании, однако, он каким-то невероятным усилием отогнал его, и сам умудрился перевернуться, и кое-как встать на колени — на коленях же, опираясь на снег дрожащую рукой, он и пополз следом. Он выкрикивал:
— Стой!.. Да не можешь же ты так уйти!.. Не можешь и все тут!.. Ты… Сразись со мною! Ты!!!
От последнего, могучего вопля, он закашлялся, и повалился лицом в снег, вот тогда-то, во тьме этой, голос овладел им в полную силу. Вот что он ему вещал: «Ты получишь коня! Рано или поздно, ты догонишь их!..»
— Да! Да!.. — орал в снег Сикус.
Потянули мгновенья, как казалось ему нескончаемо долгие, но, на самом то деле — лишь краткие мгновенье, вслед за которыми почувствовал он, будто черный голос из его головы разлился по всем его жилам, одновременно услышал он топот, и, поднявши голову, увидел, что на него летит некое чудище: приземистое, но очень широкое, ослепительно черное, с выпученными черными глазищами без белков, колыхалась, словно грязный дым, грива. В широко раскрытой пасти видели загнутые, длинные клыки, оттуда же валил серый пар. Еще несколько мгновений прошло, и вот уж чудище, в котором все-таки и с превеликим трудом можно было признать коня, остановилось перед Сикусом.
А он смог опереться двумя руками, и не почувствовал боли в расшибленном локте, взглянул — увидел, что оттуда, из надрыва, выбивается что-то черное, шипящее — но это так, мельком — вот он уже подбежал к чудищу, у которого, на спине поднимались два костяных нароста, схожие с горбами у верблюда, но только меньших размеров. Между этими наростами и устроился Сикус — тут же чудище сорвалось с места, да с такой скоростью, что только держись!
Оно понесло его не в ту сторону, куда увез свою сестру Кэлнэм, но к поселению лесных эльфов. Чем ближе они подъезжали, тем быстрее разгонялось чудище, и теперь разве что только самые стремительные кони смогли бы за ним угнаться. Но вот и поселение: они вылетели туда в час закатный, когда густые тени уже заполонили воздух и любые предметы теряли свои четкие очертания — в этот час в лесу могут и привидится и чудища, и духи всякие, в такой час каждый куст, каждая ветвь спешит принять в глазах какую-то необычайную форму. Когда вылетели они, то встречало их многоголосое светлое пение, так как на этот день эльфами был назначен праздник, и единственное, что смущало некоторых из них — это: куда, зная об этом, могли подеваться Кэсинэя, брат ее и Сикус.
И вот увидели они, как темным валом надвинулось это чудище — да разве же мог ожидать кто такого нападения? Если бы и были какие чудища, так они должны были появиться с окраин лесных, об них бы уже давно дозорные доложили — а так нежданно, негаданно. Все-таки, спустя всего несколько мгновений, появились на ветвях уже и лучники, но за это время чудище успело совершить стремительный виток вокруг большого костра, который танцевал возле дворца государя. Оно врезалось и в сам пламень, взметнуло вихри стремительных искр, разбросало на многие метры пылающие головешки, и устремилось уже дальше.
Все же, не миновать бы Сикусу метких эльфийских стрел, если бы не раздался, в это время, окрик государя Трантула, который вышел из дворца:
— Нет! Не стреляйте! Там Сикус, и… Кисэнэя!
Действительно, все бывшие там эльфы видели Сикуса; так же, многим показалось, что видят они Кисэнэю, и даже Кэлнэма — это костяные наросты, похожие на верблюжьи горбы приняли они за своих соотечественников. И, хотя зорких эльфов трудно было обмануть, здесь примешалось и колдовство, и горбы приняли некие знакомые очертания. Некоторым даже показалось, что Кисэнэя пытается махнуть им рукою.
— В погоню! Скорее! — выкрикнул тут Трантул.
Через несколько мгновений к нему уже подвели рвущегося в скачку коня. И вот уж государь вскочил на него, и тут же сорвался с места. По дороге к нему присоединилось еще десятка два всадников; но, все-таки, как не гнали они своих лихих коней, а все ж расстояние между ними и Сикусом медленно, но верно увеличивалось.
* * *
Двухсоттысячная толпа, испустив многие миллионы, а то и миллиарды снежков прекратила эти игрища только к полудню, да и то — больше стараньями Барахира, Дьема, Дитье, да еще нескольких, ближайших их помощников.
Они кричали про то, что надо, в конце концов, подумать и об еде, а так же — об опасности, со стороны орочьего войска. Барахира они, конечно, слушали — они так его почитали, что, даже если бы он повелел им в пламень броситься, так и это бы они послушали. Но, все-таки, возвращаясь, они бормотали: «Зачем говорить об еде, когда нам никакой еды и ненужно было, когда мы в снежки играли!.. Эти снежки, как свет — мы этим светом, чувствами питались!.. А зачем орочьим войском пугать?!.. Да — что нам в этом самом их войске?!.. Нам никакие армии не страшны, потому что: все мы братья и сестры! Да мы сметем любые армии!..»
Однако, все-таки, по истечении некоторого времени, давал о себе знать и давнишний город, и, хотя в их, привыкших ко всяким испытаниям желудках, ничего не урчало, чувствовали они себя довольно слабыми — надо было и, как можно быстрее, решать вопрос с продовольствием.
— До сих пор не найдены ни трое вчерашних гостей, ни Даэн. — говорил один из Цродграбов Барахиру, который стоял возле своего шатра.
