И хотя Германия по многим показателям (например, промышленность и торговля) развивалась хорошо, а население продолжало расти, ее руководство и большая часть народа ощущали необычную неуверенность в последние мирные годы. Страх перед враждебным окружением, рост силы России, активизация Франции, отказ Великобритании уступить в военно-морской гонке, ненадежность собственных союзников, заметное увеличение числа голосов, поданных за Социал-демократическую партию Германии, – все это вызывало большой пессимизм в отношении будущего Германии. Войну все больше считали вероятной, если не неизбежной; Францию – самым реальным противником, но ее партнеры по Антанте, возможно, придут к ней на помощь (хотя Бетман все еще надеялся на улучшение отношений с Великобританией и Россией)[1472]. «Обиду на Германию, – сказал бывший канцлер Бюлов в начале 1914 г., – вполне можно назвать сутью политики Франции». Когда во Франции появилась открытка со словами «merde pour le roi de Prusse» («дерьмо для короля Пруссии» – фр.), написанными в обратном порядке, немецкие дипломаты сочли свои подозрения подтвержденными. Военный атташе Франции в Берлине сообщал о растущем воинственном настроении в обществе, способном породить «взрыв гнева и национальной гордости, который однажды заставит кайзера поднять руку и повести массы на войну»[1473]. Даже мягкий по характеру композитор Рихард Штраус поддался ан тифранцузским чувствам. Он сказал Кесслеру летом 1912 г., что пойдет на войну, когда она начнется. Что, по его мнению, он сможет там делать, спросила его жена. Наверное, неуверенно сказал Штраус, он мог бы служить медбратом. «О, ты, Рихард?! – выпалила его жена. – Ты же не выносишь вида крови!» Штраус выглядел смущенным, но настаивал: «Я буду стараться изо всех сил. Но если французы получат порку, я хочу быть там»[1474].
Среди высшего гражданского руководства Германии Бетман и – что удивительно – кайзер все еще очень хотели избежать войны. (У кайзера появилась новая страсть – археология, и каждую весну он проводил на раскопках на острове Корфу, что несколько облегчало жизнь Бетмана.) Министр иностранных дел Кидерлен, несмотря на свою любовь к воинственным разговорам, тоже был сторонником сдержанности, но в конце 1912 г. он внезапно умер от сердечного приступа. Его преемник Готлиб фон Ягов оказался слишком слаб, чтобы противостоять генералам. «Этот маленький выскочка», как его называл кайзер, был невыразительным человеком маленького роста, выходцем из семьи прусских аристократов. Его главной целью было, по-видимому, защищать интересы Германии любыми доступными ему способами[1475]. Опасно было то, что военные все больше считали войну неизбежной и даже желательной. Многие из них не простили Вильгельму то, что он отступил в марокканском кризисе 1911 г. или не так давно в 1-й Балканской войне. «Они упрекают его, – докладывала имевшая широкие связи баронесса Шпитцемберг, – в «слишком большой любви к миру» и считают, что Германия упустила свой шанс, когда могла бы победить Францию, пока Россия была занята на Балканах»[1476].
Генеральный штаб счел само собой разумеющимся, что в будущем ему придется воевать на суше на два фронта. Шлифен умер в январе 1913 г., и его последними словами были «только укрепляйте правый фланг», но его стратегические идеи все еще влияли на военное планирование Германии. Его преемник на посту начальника Генерального штаба Мольтке, верный своей пессимистичной натуре, был полон сомнений относительно того, сможет ли Германия одолеть в войне своих врагов, особенно если ей придется воевать одной, без союзников. Несмотря на свои изначальные опасения в отношении призыва на военную службу представителей рабочих классов, Мольтке теперь выступал за рост численности армии, и к нему присоединилось растущее поколение офицеров, среди которых был Эрих фон Людендорф – один из честолюбивых и умных представителей среднего класса, которые теперь прокладывали себе дорогу в Генеральный штаб. В то время как один военный законопроект прошел в рейхстаге летом 1912 г., осенний кризис 1-й Балканской войны, который показал слабость Австро-Венгрии, равно как и готовность России провести мобилизацию, выдвинул новые требования к правительству, сформулированные для Мольтке Людендорфом: быстрое увеличение численности армии и количества боевой техники и формирование специальных пулеметных подразделений. Язык требований был паникерским; в них сухо говорилось о «надвигающейся мировой войне»[1477].
8 декабря 1912 г. когда ситуация на Балканах оставалась напряженной, произошло то, что с тех пор стало одним из самых спорных инцидентов на пути к Великой войне: военный совет кайзера в его дворце в Потсдаме. В то утро Вильгельм прочел депешу от своего посла в Лондоне, который сообщал, что Грей и военный министр Великобритании Холдейн предупредили, что в случае начала всеобщей войны на континенте Великобритания почти наверняка вмешается, чтобы помешать Германии уничтожить Францию. В то время как такая вероятность никак не могла быть новостью для кайзера, он пришел в ярость от дерзости Великобритании. Он также испытывал чувство, будто его предали: в окончательной грядущей войне между тевтонцами и славянами британцы будут не на стороне тевтонцев, а вместе с галлами. Он поспешно созвал нескольких из своих самых доверенных советников – все военные, включая Мольтке, Тирпица и его помощника адмирала Георга фон Мюллера. Согласно записям в дневнике Мюллера, который является самым лучшим документом, кайзер довольно долго разглагольствовал. Он полагал, что хорошо бы получить разъяснения по позиции Великобритании; с настоящего момента Германии придется воевать с Великобританией и Францией вместе. «Флот, естественно, должен подготовиться к войне против Англии». Австро-Венгрия, продолжил он, должна будет заняться сербами, что почти наверняка вовлечет в конфликт Россию, и Германия не сможет избежать войны и на этом фронте. Поэтому Германии следует собрать вокруг себя каких только можно союзников – он надеялся на Румынию и Болгарию и, возможно, Османскую империю. Мольтке согласился с тем, что войны избежать не удастся (и ни один из присутствовавших на это не возразил), но сказал, что немецкую прессу следует использовать для того, чтобы создать в обществе правильный настрой. Тирпиц, который, видимо, никогда не хотел, чтобы его любимый флот использовали в военных действиях, сказал, что он предпочел бы, чтобы войну можно было отложить на полтора года. Мольтке язвительно ответил, что «флот не будет готов даже тогда», и предупредил, что положение армии станет ослабевать со временем по мере усиления ее врагов. «Война – чем скорее, тем лучше». И хотя слишком многое можно понять из факта поспешного созыва военного совета в момент кризиса, ужасает то, насколько быстро и легко присутствовавшие на нем согласились с тем, что надвигается война[1478].
В памятной записке, которую Мольтке написал Бетману вскоре после этого совета, он также предупредил, что важно убедить общественное мнение в Германии в том, что война справедливая и она необходима.
«Если война произойдет, то не может быть никаких сомнений в том, что основной груз ответственности ляжет на плечи Германии, за которую с трех сторон ухватятся ее противники. Тем не менее мы можем в нынешних условиях с уверенностью смотреть в лицо даже еще более трудным задачам, если сумеем сформулировать повод для объявления войны таким образом, чтобы народ сообща и с воодушевлением взял в руки оружие»[1479].
В кризис 1914 г. все правительства должны были прикладывать максимум усилий к тому, чтобы их народы выглядели невиновной стороной конфликта.
Полный воодушевления после совета, кайзер приказал подготовить новые законопроекты об армии и флоте. Бетман был в ужасе отчасти потому, что он не знал, как он будет обеспечивать их финансирование. «Кайзер собрал военный совет, на котором присутствовали его верные паладины из армии и флота, разумеется за спиной Кидерлена и моей, и приказал готовиться к новому увеличению численности армии и флота». Он сумел убедить Вильгельма не идти навстречу требованию Тирпица строить еще три новых крейсера в год. В 1913 г. в своем новогоднем обращении к армейским военачальникам кайзер с гордостью сказал: «Флот уступит армии главную долю имеющихся финансов»[1480]. Армия сумела набрать в свои ряды еще 136 тыс. человек, и к 1914 г. регулярная армия Германии составляла 890 тыс. человек. (На востоке, однако, простиралась Россия, у которой уже была армия численностью 1,3 млн человек, а так как ее население было в три раза больше населения Германии, то и резерв потенциальных солдат был гораздо больше.) По мнению кайзера, Бетман теперь уже согласился с мыслью о войне, и, как Жюль Камбон сообщал осенью 1913 г. в Париж: «Кайзер пришел к тому, что стал верить в неизбежность и даже необходимость войны с Францией»[1481].
