установленным правилам, хотя частенько эти самые правила основывались на превосходстве в силе и наличии острого меча. Заставлял рассуждать: кто придумывает правила и кто извлекает из них выгоду? Я пытался понять, почему плетения настолько сложны, что их способна освоить лишь ничтожная горстка людей. Почему создатель магии не сделал ее доступной для всех?
Приходилось ломать голову над множеством вопросов, пока она не начинала идти кругом и раскалываться от боли точно так же, как во время изучения граней восприятия.
Впрочем, я тоже заставлял Ватина шевелить мозгами. Решил преподать ему то немногое, что знал о гранях восприятия. Спрашивать он ничего не спрашивал, но слушал внимательно. В процессе передачи опыта я пытался задавать ему вопросы, маскируя их под утверждения, однако философ ловко от них уходил, не давая мне ни единого шанса.
Вскоре стало понятно, почему мой новый друг так раздражал риши в Ашраме, что те, вполне возможно, избегали его общества. Впрочем, роль Ватина в школе я разгадать не смог.
Больше всего времени мы уделяли различным историям, и об этих минутах я вспоминаю с особой теплотой. Ватин объяснял, почему люди настолько уверены в своих глупых поступках и почему эта вера не всегда глупа.
* * *
Прошел День великого ожидания, и мы, как всегда, улеглись спать бок о бок с Ватином. Долго разговаривали перед сном и наблюдали за звездами, пока наши веки не сомкнулись. Назавтра наступил День обращения в слух, и мы, отлично отдохнув, с новыми силами пустились в путь. Ясим заявил, что больше таких длинных стоянок не будет, – здорово, что мы использовали ее на полную катушку.
Под вечер караван взобрался на вершину холма. Дальше дорогу нам преградил бурный ручей. По узкому мостику едва могла протиснуться одна повозка за раз. Ясим, спрыгнув на землю, обсуждал с товарищами тонкости переправы через водное препятствие, и я огляделся вокруг.
На обоих берегах ручья возвышались грубо сложенные каменные столпы, походившие на пирамиды. Странно… каждый из них, изгибаясь, склонялся над водой, словно миниатюрный мостик. Какая сила их держит? Никаких следов раствора или иного крепления…
– Что это? – спросил я Ватина. Вдруг сегодня тот самый день, когда философ даст ясный ответ вместо встречного вопроса?
– Сам как думаешь, Ари?
– Кажется, это я тебя спрашиваю.
– А я – тебя. Мы можем перебрасываться вопросами всю ночь. Подобная форма беседы заставляет мыслить. – Он скрестил ноги и устроился удобнее.
– Я понятия не имею, иначе не спрашивал бы. Думал, обращаюсь к человеку знающему. Выходит, ошибался? – Я покосился на Ватина: удалось ли мне его задеть?
Философ на приманку не клюнул:
– Может, и ошибался. Не думай, что моя гордость пострадала, к тому же я всегда чувствую, если меня стараются поддеть в корыстных целях. Запомни, Ари: мудрый человек никогда не попадется на крючок, заброшенный глупцом. А если попадется, глупцами окажутся оба.
Я беззвучно выругался.
– Это Длани. – Неужто девочка-попутчица?
За много дней мы не обменялись с ней ни единым словом. С Ватином, насколько я знал, она тоже не заговаривала. Изредка с ней о чем-то шепталась Тайя, однако и тогда я не видел, чтобы девочка хоть раз открыла рот.
– А? – тупо переспросил я.
– Дла-ни, – проговорила девочка по слогам, а мне послышалось – «грани». – Так называются каменные столпы. Это очень древние штуки – они появились, когда еще не было мостов. Во всяком случае, так о них говорят.
Голосок ее был тихим и слабеньким, словно ей не хватало воздуха от усталости.
– Ага…
– Их можно встретить у изгибов.
– У изгибов? – Я взглянул на ручей. Тот тянулся вдаль, нигде не сворачивая, словно стрела. – Не вижу здесь никаких изгибов.
– Ну, это не то же самое, что излучина. – Девочка указала на вершину холма. – Изгибы бывают у земли. В некоторых легендах говорится, что Длани помечают те места, которые Брам свернул невидимыми складками.
– Складками? – удивленно повторил я.
– А я знаю одну хорошую загадку об этих сооружениях, – заявил Ватин, наконец решив принять участие в разговоре.
Откашлявшись, он продекламировал:
Длани увидев,
Задумайся, странник:
Что за секреты
Хранит их молчанье?
Древние вехи
Укажут дорогу,
В тайное место
Пробраться помогут,
Туда, где луна
И дневное светило
Сошлись воедино
В час полночи стылой.
Солнечной ночью
Длани солгут,
Путника сгубят,
С дороги собьют.
Плату со странника
Длани возьмут:
Лишь крови напившись,
В тайник проведут.
За дверью ждут тебя
Забытые места,
Где странник и мудрец
Исчезнут без следа.
Там чуждое небо
И призрачный свет,
Полночный эфир
Там таит свой секрет.
Я попытался запомнить стишок и еще раз пересказать его в уме. Солнечная ночь? Как так?
– И что это значит?
– Не знаю, Ари. Загадка – она и есть загадка, – улыбнулся Ватин.
– Ну что у тебя за дурацкая привычка? Задаешь вопросы, а отвечать не отвечаешь…
– Тот, кто спрашивает, узнает много нового, – пожал плечами философ. – Когда что-то узнаешь, понимаешь, какие задавать вопросы. Тот, кто считает, что все постиг, никогда не сообразит, когда и что именно следует спросить, спрашивает невпопад и не то, что нужно, и потому лишь навлекает на себя неприятности.
Я ощутил внезапное желание забыть о присутствии Ватина и продолжить разговор с седовласой девочкой. Невыносимый, самодовольный человек! Нет, дело, конечно, не в том. Просто девочка кое-что знала и готова была делиться своим знанием.
– Больше ничего не можешь рассказать о Дланях? – Я не сводил глаз с девочки, дав понять Ватину, что перепалки с ним меня не интересуют.
– Нет, извини, – покачала головой она.
Бормотала она быстро и тихо, словно стеснялась подать голос.
Подобная робость была мне знакома – в первые дни в воробьиной колонии сам страдал приступами необъяснимого страха. Наверное, я мог бы вытащить из девчонки что-то еще, однако предпочел оставить ее в покое. Если заставляешь человека чувствовать себя неуютно – ничего хорошего не выйдет, а путь нам предстоит долгий. Я решил сменить тему – пусть хоть немного расслабится.
– Меня зовут Ари, – улыбнулся я, приложив руку к сердцу, другую же протянул для рукопожатия.
Моя ладонь осталась висеть в воздухе – девочка скрестила руки на груди:
– Лаки.
– Красивое имя.
Что еще сказать? Как ее расположить? Кого-то Лаки мне напоминала. Худенькая, напряженная…
Ватин заметил
