кем не то язык точит.
Совсем стемнело, когда Дашутка вбежала в избу.
Где тебя шутоломный носил? — недовольно спросил Акимка.
Ой, Акимушка! — всплеснула она руками, опускаясь на лавку.— Ой, чего я видала, чего слыхала!..
Ой да ой! — И Акимка нетерпеливо приказал: — Говори!
Дашутка вытаращила глаза и почти шепотом зачастила:
У Сагуянова в доме свет во все окошки. Видать, там на-роду-у!.. А у крыльца двое каких-то курили и разговаривали. Один шумит: «Теперь крышка Каторжному. Сместили его». Это он, знамо, про дядю Максима. А другой ему в ответ, да со смехом: «Вот, говорит, и добро, рук не марать. А он нехай благодарную молебну заказывает, что цел да здрав остался».
Хватит, замолкай! — зло выкрикнул Акимка и кивнул на Павлушку.— Забавляй вон его. Да гляди, мамке чтоб ни полслова. Понятно? Мы с Ромашкой к Кожину пойдем.— И он порывисто шагнул к двери.
31
Изба Михаила Ивановича, широкая, беленая, с тремя окнами на улицу. На завалинке, поджав руки под грудь, сидела женщина. Лица под напущенным на лоб платком не было видно. Акимка подошел и сдержанно спросил:
—Где они?
Женщина нехотя ответила:
—К Повалишиным ушли.
—Э-эх!..— с досадой выдохнул Акимка и кивнул мне: — Айда!
Молча прошли мы один за другим два длинных переулка. Нигде ни души, ни звука. Сумеречную ночь временами разрывало яркое синеватое озарение. Оно в одно мгновение охватывало полнеба и гасило звезды. Я спросил Акимку, что это вспыхивает, а он отмахнулся:
Пустое. Сполохи в степи играют.
Какие сполохи? — удивился я.
А я почем знаю! Сказывают, когда пшеница созревает, в степи начинают сполохи скакать. Свет такой, как молния,— пояснял Акимка.— Понимаешь, свет. Пыхнет и пропадет. Сполохами он зовется. А пшеница уже созрела. На бахчу ездили, видали. А на жигановском поле уж и копны со скирдами... А это чего же? — внезапно остановился он.
Голубой отсвет сполоха охватил бревенчатую избу с двумя окнами. Охватил и исчез. Изба с высоким и острым шатром стояла черная и выглядела узенькой, смешно приподнятой над землей беленым фундаментом. Акимка толкнул калитку, она глухо ударилась о железный запор.
—Заложились, а окошки завесили,— пробормотал он и, спрыгнув на фундамент, осторожно постучал в окно.
Одна из створок рамы приоткрылась, и до меня долетел шепоток:
Ты, что ли, Мишаня?
Нет, это я, Акимка. Наши у вас?
Рама с шуршанием и тонким дребезгом распахнулась, через подоконник перевесилась женщина, прикрывая плечи платком.
—Ушли они. Поватажились и враз из избы гуртом схлынули. Сказывали, дела какие-то у них немедленные.
Акимка соскочил с фундамента, минуту постоял задумавшись и решительно заявил:
—В школе они. Пойдем!
Но в школе никого, кроме сторожа, не оказалось.
—Бежим к Сагуянову. Может, они там,— предложил Акимка.
Дом Сагуянова стоял над прудом, чернея окнами. Не доходя до него, Акимка устало сказал:
—Пойдем, что ль, домой?
Когда вышли на дорогу, он вдруг живо повернулся ко мне, дернув за рукав, воскликнул:
—Догадался! На почте они!
Мы свернули в переулок, выбежали на широкую Столбовую улицу и скоро оказались перед высоким рубленым домом.
Два окна ярко светились. Акимка с разбегу вцепился в наличник ставни и вскочил на кромку фундамента. Заглянув в окно, радостно прошептал:
—Тут! По провода-м разговаривают.
Мне не вдруг удалось подтянуться и стать на фундамент. Плечо болело. Акимка подхватил меня под локоть, поддержал за ремень. Прямо перед нами, освещенный из-под широкого круга лампой-«молнией», за плоским ящичком с медными планками и какими-то черными коробочками стоял горбоносый человек с тонкими черными усиками над пухловатой губой и глубокими залысинами на высоком лбу. Одной рукой он поколачивал по рычажку, а другой приподнимал узкую белую ленточку и, хмуря темные брови, всматриваясь в нее, что-то говорил. Максим Петрович, сидя у стола, торопливо писал. Михаил Иванович внимательно смотрел на бумагу. Не отрывая взгляда, он что-то сказал. Горбоносый улыбнулся и застучал по рычажку.
—Почтарь наш,— кивнул Акимка на горбоносого.— Раньше только на телеграфе работал, а теперь его на всю почту хозяином поставили. С тятькой сильно дружит. О, глянь-ка, и дедушка Данила там!
Дедушка сидел в глубине комнаты на диванчике, посасывал свою трубку.
—Вот и нашли! — весело и певуче заявил Акимка, спрыгивая с фундамента.— Давай слазь, нечего зря глазеть.— Минуту назад еще мрачный и злой, он вдруг рассмеялся и с беззаботным видом и удальством воскликнул: — Ишь чего надумали, тятьку моего запугать! Да он на них — тьфу, и все! Я и то ни Сагуянова, ни Долматова не страшусь. Они меня еще запомнят! Вот погляди, что я им...
Договорить он не успел. На крыльцо, громко переговариваясь, вышли дедушка, Михаил Иванович и Максим Петрович. Акимка бросился к отцу:
Вы чего же как в землю ушли? Мы с Ромашкой полсела исшастали, вас искали!
Так уж получилось, сынок, ничего не поделаешь,— обняв Акимку за плечи, сказал Максим Петрович.
Вы по проводам говорили? — допытывался Акимка.
По проводам.
Сходка будет?
Будет.
Ух ты! — радостно воскликнул Акимка.
—А как твое плечо? — спросил Максим Петрович, беря меня за локоть.
Плечо тихонечко ныло.
— Ничего, заживет,— легонько поглаживая меня по предплечью, говорил он.— Мы с тобой, Роман, из мужиков, на земляном замесе, выдюжим.— И вдруг спросил: — Макарыча-то ждешь?
Не знаю почему, но мне было неудобно признаться, что я жду не дождусь Макарыча.
32
Купаемся ли мы в речке с непонятным названием Узень, идем ли на бахчу или возвращаемся с дынями и арбузами, говорим ли или, уставшие, разморенные зноем, умолкаем, я не перестаю думать о Мака*рыче. Нынче ровно неделя, как от него пришла телеграмма.
«Если завтра не приедет, то уж не приедет совсем»,— решаю я.
С бахчи мы вернулись при звездах. Пока дедушка подыскивал в балке не сильно перестоявшую траву и косил ее, а мы с Акимкой и Серегой общелкивали арбузы, по звуку угадывая спелые, пока ехали да, приехав, сели ужинать, время приблизилось к полуночи.
Не пора ли нам спать? — спросил Максим Петрович, поднимаясь из-за стола.
А давно бы ложился. Уж и голову не держишь,— ворчливо отозвался Акимка, объедая остатки розовой мякоти с широкой арбузной корки.
Держу, сынок! — рассмеялся Максим Петрович и тряхнул головой.— Вот она, на плечах пока, да и плечи вон шевелятся. У тебя, вишь, они как приспустились, на подушку просятся.
Выдумываешь незнамо что! — досадливо откликнулся Акимка, поднимаясь.—Не лягу я спать. Сторожить тебя стану.
