Кин оглядел троих офицеров.
— Мертвые, — сообщил он с обычной вялой, невеселой улыбкой. — Все трое. Мы должны получить, по крайней мере, по «Бронзовой звезде»[94]. Скажи Пейвону, чтоб написал реляцию. А что с этим? — Кин указал на водителя носком ботинка.
— Плох, — ответил Майкл. Он нагнулся и осторожно дотронулся до плеча солдата. — Говоришь по-французски?
Солдат поднял на него глаза. Ему было не больше восемнадцати или девятнадцати лет. На пухлых губах пенилась кровь, лицо исказилось от боли, в нем было что-то животное, жалкое. Он кивнул, с трудом приподняв голову, и губы его конвульсивно дрогнули от боли. На ботинок Майкла брызнула кровь.
— Не шевелись, — тихо сказал Майкл, наклонившись к самому уху раненого. — Постараемся помочь.
Юноша распрямился и вытянулся на мостовой, а затем перевернулся на бок. Дикими от боли глазами он смотрел на Майкла.
Тем временем около машины собрались французы. Человек с повязкой держал в руках два автомата.
— Превосходно! — радовался он. — Чудесно! Это в Париже очень пригодится.
Он подошел к раненому и выдернул у него из кобуры пистолет.
— Тоже пригодится. У нас найдутся к нему патроны.
Раненый безмолвно уставился на повязку с красным крестом на рукаве француза, а затем едва слышно проговорил:
— Доктор… Доктор, помогите…
— Да нет же, — весело рассмеялся француз, показывая на повязку, — это просто для маскировки. Чтобы пробраться мимо твоих друзей там, на дороге. Никакой я не доктор, и пусть тебе помогают другие…
Он отнес драгоценное оружие в сторону и стал осматривать, нет ли каких повреждений.
— Не стоит зря тратить время на эту свинью, — прозвучал твердый холодный голос мадам Дюмулен. — Прикончить его надо.
Майкл посмотрел на нее, не веря своим ушам. Она стояла у самой головы раненого водителя, скрестив руки на груди. По суровому выражению, застывшему на лицах стоявших рядом мужчин и женщин, было видно, что она высказала и их мнение.
— Нет, — сказал Майкл, — этот человек — наш пленный, а пленных мы в армии не расстреливаем.
— Доктор! — взывал немец с мостовой…
— Прикончить его, — настаивал кто-то за спиной мадам Дюмулен.
— Если американцы жалеют патроны, — раздался другой голос, — я прикончу его камнем.
— Да что с вами? — закричал Майкл. — Ведь вы же не звери!
Чтобы все поняли, он говорил по-французски, и ему было трудно с помощью почерпнутых в школе знаний выразить весь свой гнев и отвращение. Майкл снова взглянул на мадам Дюмулен. «Непостижимо, — подумал он, — маленькая, толстая домохозяйка, ирландка, оказавшаяся почему-то среди воюющих французов, жаждущая крови и не испытывающая ни малейшего сострадания».
— Он же ранен и не может причинить вам вреда! — продолжал Майкл, злясь, что так медленно подбирает нужные слова. — Какой в этом смысл?
— Пойдите и взгляните на Жаклину, — холодно ответила мадам Дюмулен. — Взгляните на месье Александра, вот он лежит с простреленным легким, тогда вы лучше поймете…
— Но ведь трое из них мертвы, — взывал Майкл к мадам Дюмулен. — Разве этого не достаточно?
— Нет, не достаточно! — Лицо женщины побелело от гнева, темные глаза сверкали безумным огнем. — Может быть, для вас и достаточно, молодой человек. Вы не жили при них целых четыре года! Ваших сыновей не угоняли и не убивали! Жаклина — не ваша соседка. Вы — американец. Вам легко быть гуманным! А нам это далеко не так легко! — Теперь она кричала диким, пронзительным голосом, размахивая кулаками у Майкла под носом. — Мы не американцы и не хотим быть гуманными. Мы хотим убить его. А если вы такой жалостливый — отвернитесь. Без вас сделаем. Пусть ваша американская совесть будет чиста…
— Доктора… — стонал раненый на мостовой.
— Но послушайте, нельзя же так, — продолжал Майкл, просительно вглядываясь в непроницаемые лица горожан, толпившихся позади мадам Дюмулен, чувствуя себя виноватым в том, что он, посторонний человек, иностранец, который любит их, уважает их мужество, сочувствует их страданиям, любит их страну, осмеливается мешать им в таком важном деле на улице их собственного города. Может быть, она права, может быть, в нем говорит свойственная ему мягкотелость, нерешительность, которые и заставляют его возражать. — Нельзя так расправляться с раненым, каковы бы…
Сзади раздался выстрел. Майкл, вздрогнув, обернулся. Кин стоял над немцем, все еще держа палец на спусковом крючке карабина, и криво ухмылялся. Немец затих. Горожане взирали теперь на обоих американцев спокойно и даже чуть смущенно.
— Ну его к чертям, — проговорил Кин, вешая карабин на плечо, — все равно подох бы. Почему бы заодно не доставить удовольствие даме?
— Вот и хорошо, — решительно сказала мадам Дюмулен. — Хорошо. Большое спасибо.
Она повернулась, и стоявшие сзади расступились, пропуская ее. Майкл посмотрел вслед этой маленькой, полной, почти комической фигурке, на которую наложили свою печать частые роды, стирка, бесконечные часы, проведенные на кухне. Степенно, переваливаясь с ноги на ногу, она направилась через площадь туда, где лежала некрасивая крестьянская девушка, которая навсегда избавилась и от своего безобразия и от тяжкого труда на ферме.
Один за другим отошли и другие французы. Американцы остались у трупа немца вдвоем. Майкл наблюдал, как подняли и унесли в гостиницу человека с простреленным легким, потом повернулся к Кину. Тот нагнулся над трупом и шарил по карманам. Когда он выпрямился, в руках у него был бумажник. Раскрыв его, он вытащил сложенную вдвое карточку.
— Расчетная книжка, — сказал он. — Иоахим Риттер, девятнадцати лет. Денежного содержания ему не выплачивали три месяца. — Кин усмехнулся. — Совсем как в американской армии.
Затем он обнаружил фотографию.
— Иоахим со своей кралей, — сказал он, протягивая фотографию Майклу. — Погляди-ка, аппетитная малышка.
Майкл молча посмотрел на карточку. С фотографии, сделанной в каком-то парке, на него смотрели интересный худощавый юноша и пухленькая блондинка в задорно надвинутой на короткие белокурые волосы форменной фуражке своего молодого человека. На лицевой стороне фотографии было что-то нацарапано чернилами по-немецки.
— «Вечно в твоих объятиях. Эльза», — прочитал Кин. — Вот что она написала. Пошлю своей жене, пусть хранит. Будет интересный сувенир.
Руки у Майкла дрожали. Он чуть не разорвал фотографию. Он ненавидел Кина, с отвращением думал о том, что когда-нибудь, через много лет, у себя дома в Соединенных Штатах этот длиннолицый человек с желтыми зубами, разглядывая фотографию, будет с удовольствием вспоминать это утро. Но Майкл не имел никакого права рвать фотографию. При всей своей ненависти к Кину он сознавал, что тот заслужил свой сувенир. В то время как он, Майкл, медлил и колебался, Кин поступил как настоящий солдат. Без колебания и страха он быстро оценил обстановку и уничтожил противника, тогда как все другие, застигнутые врасплох, растерялись. И может быть, убив раненого, он тоже поступил правильно. Возиться с раненым они не могли, его пришлось бы оставить местным жителям, а те все равно размозжили бы ему голову, стоило Майклу скрыться из вида. Кин, этот унылый садист, в конце концов выполнял волю народа, служить которому их, собственно говоря, и послали сюда в Европу. Своим единственным выстрелом Кин дал возможность почувствовать угнетенному, запуганному населению города, что правосудие свершилось, что в это утро они, наконец, сполна расплатились с врагом за все то зло, которое он причинял им целых четыре года. Ему, Майклу, нужно радоваться, что с ним оказался Кин. Вероятно, все равно пришлось бы убивать, а сам Майкл ни за что бы не решился…
Майкл направился к Стеллевато, который оставался у джипа. Чувствовал он себя прескверно. «Для этого нас сюда и послали, — мрачно размышлял он, — для этого все и затевалось — убивать немцев. И надо бы быть веселым, радоваться успеху…»
Но он не радовался. Неполноценный человек, с горечью в душе размышлял он, да, он, Майкл Уайтэкр, неполноценный человек, сомнительная штатская личность, солдат, который не способен убивать. Поцелуи девушек на дороге, украшенные розами изгороди, бесплатный коньяк — все это не для него, он этого не заслужил… Кин, который ухмыляется, всадив пулю в голову умирающему, который бережно прячет в бумажник чужую фотографию как сувенир, — вот тот человек, которого приветствовали европейцы на солнечных дорогах на всем пути от побережья… Кин, победоносный, полноценный американец-освободитель, самый подходящий человек для этого месяца расплаты…
Мимо промчался на своем мотоцикле француз с повязкой Красного Креста. Он весело махнул им, так как стал обладателем пары новых автоматов и сотни патронов, которые вез своим друзьям, сражающимся на баррикадах Парижа. Этот человек с голыми ногами, в нелепых коротких брюках, с окровавленной повязкой на голове, объехав опрокинувшуюся машину, скрылся за поворотом и умчался туда, где были восемьсот немцев, заминированные дорожные перекрестки, столица Франции. Майкл даже не обернулся.
