Столь странный и неожиданный финал заставил потрясенного Армана надолго задуматься; затем он тихонько позвал сестру и, вглядываясь в нее с жалостливым любопытством, спросил:
— И с того дня, как вы получили эту записку, вы так ничего и не узнали?
— Ничего.
— И не виделись с Анри?
— Со времени моего отъезда из Отрива сегодня я видела его впервые.
— И не предполагаете, кто мог оклеветать вас в его глазах?
— Нет.
— А Жюльетта?
— Жюльетта? О нет, только не она! Она не видела Анри после возвращения в монастырь и ничего не знала о моих планах; ибо, почувствовав себя в грехе, я не смела уже довериться ей. У меня не хватило бы сил выдержать такой стыд перед лицом ее самоотречения и добродетели. Я не хотела превращать ее в сообщницу моего греха, ибо дружеские чувства не позволили бы ей предать меня, но совесть потом жестоко спросила бы за потакание слабости. К тому же вы сами могли убедиться, как настойчиво Анри советовал мне блюсти наши отношения в тайне.
— Но как вы оказались в этих местах?
— В тот вечер, когда я должна была уехать с Анри, мне удалось незаметно выскользнуть из кельи; я прокралась через сад, трясясь от нервного озноба; было тихо и темно, а монастырь забылся в дремотном покое. И вот у той роковой калитки я вижу садовника: «Ну что?» «Господин Анри побывал здесь, — ответил он, — но почти сразу же исчез, поручив передать вам этот конверт и записку». Я подумала сначала, что какое-то непредвиденное обстоятельство помешало исполнению наших планов, но на мой недоуменный вопрос, приедет ли Анри попозже ночью, садовник не смог ответить ничего вразумительного. Но как прочитать записку, чтобы понять, что происходит? Ведь света нигде не было, в том числе и в моей келье… Я вспомнила про часовенку, которая находилась совсем неподалеку от калитки в сад; я быстро проскочила в нее, и там при свете восковой свечи под образом мученика Антония{359} прочла эти ужасные, ошеломившие меня строчки и рухнула без чувств. Пришла в себя я на каменном полу той часовни… Я очнулась словно после кошмарного сна, не понимая, где я и почему, не в силах вспомнить, что произошло. Наконец, когда какие-то обрывки воспоминаний начали возвращаться, в жутком отчаянии я едва не разбила голову о каменные плиты, точно так же, как разбили мое сердце, но святость места остановила меня. Покачиваясь, я добралась до своей кельи; остаток ночи я провела в той страшной безысходности, когда нет никаких сил ни умереть, ни продолжать жить… Наступившее утро принесло с собой свет, прояснивший, если можно так сказать, путь, по которому мне предстояло идти. Как только я увидела стены своего обиталища, где так любила, надеялась и столько выстрадала, я почувствовала, что не могу больше в них находиться; через несколько дней я добилась от настоятельницы отправки в одну из центральных обителей сестер милосердия, в Эврон, где и должна была завершить послушнический срок. Я приехала туда одна со своей тайной и отчаянием и вот уже полгода провожу дни в беспрерывных тяжких работах в госпитале Витре, ухаживая за больными в тщетной надежде, что вид страданий других утихомирит всепожирающую боль моей собственной души. Но напрасной оказалась моя зависть к телесным мукам, ломающим, как я теперь знаю, и здоровых мужчин… И вот я пришла сюда, выполняя святой долг, которому решила посвятить себя, и вдруг увидела того, кто уничтожил мою жизнь; ибо я не живу теперь вовсе и даже не надеюсь больше ни на что, брат мой…
— Не отчаивайтесь, Каролина, — горячо возразил Луицци, — за всей этой историей стоит какая-то грязная афера, я вытяну ее на свет Божий!
— Но что вы сделаете, брат мой?
— Я повидаюсь с Анри и расспрошу его.
— Увы! Возможно, уже поздно…
— А это мы еще посмотрим!
И Луицци шагнул в большую комнату, где все еще бодрствовал папаша Брюно.
IV
— Господин Брюно, — обратился Луицци к слепцу, — не может ли кто-нибудь из ваших проводить меня в то место, где скрывается банда Бертрана?
— Эх, раньше я и сам запросто провел бы вас, — вздохнул папаша Брюно. — Нет ни одного самого потаенного шуанского места, куда раньше я не дошел бы с закрытыми глазами; но теперь я стар и слеп и наверняка заплутаюсь…
Луицци не удержался от улыбки; уж очень забавной показалась ему прыть славного старика и последовавшее тут же самоуничижение.
— Но если не вы, — продолжил он, — то, может быть, кто-нибудь еще сможет? Я не оставлю проводника без щедрого вознаграждения.
— Хм, — задумался слепец, — Матье, конечно, еще пацан, но он знает здешние места как свои пять пальцев; если сказать ему, где может находиться Бертран в это время, то он приведет вас прямиком куда надо… Но это означало бы подставить вас обоих прямо под хороший ружейный залп… Если только с вами не пойдет кто-то, кто сможет поручиться за вас.
— Может быть, вы, Каролина? — обернулся барон к сестре.
— Я? — раскраснелась девушка. — Я? Но… — На какое-то мгновение она, казалось, растерялась, но потом ответила все-таки, запинаясь: — Разве я могу оказать какое-то воздействие на бандитов? Вы же сами видели, что я ничем не смогла помочь раненому, не зная, правда, кто он такой…
— Да, конечно, — заметил папаша Брюно, — но все мы видели, как одного вашего слова оказалось достаточно, чтобы спасти барина, которого вы узнали.
— Это ничего не значит, — покачала головой Каролина. — Не стоит, брат мой, не стоит подвергать себя страшной опасности ради объяснения, которое, возможно, принесет мне только новую боль…
— Подумайте, — настаивал Луицци, — ведь речь идет о вашей чести, а может быть, и о счастье всей вашей жизни.
— Ах вот как? — Услышав слова барона, папаша Брюно подскочил как ужаленный. — В таком случае мы в вашем полном распоряжении, сестра Анжелика. Я сам пойду с вами, господин барон, а поведет нас малыш Матье.
— Но тогда и вы попадете на мушку, — заметил барон.
— О нет, я — это я, — гордо заявил старик. — У нас с Бертраном особые отношения; он трижды подумает, прежде чем сделает неверный шаг.
— Однако это не уберегло вашего сына от пули, — возразила Каролина.
— Да, но выпустил ее не Бертран, и он не приказывал стрелять. Я хочу, сестра Анжелика, спросить у вас только одно… Вы столь милосердны и добры к бедным людям… Правда ли, что ваше счастье зависит от того, доберется ли этот господин до банды и повидается с пленником?
Каролина опять смутилась, не решаясь ответить; наконец она проговорила, потупив глаза:
— Я не могу противиться воле брата, если он непременно хочет увидеть господина Анри…
— Да, сестра моя, — горячился Луицци, — да, это необходимо, и не только вам; подумайте, что Анри там один, без всякой поддержки, в плену у людей, которые могут жестоко отомстить ему за проявленную в бою против них отвагу… Нужно выручить его!
— Спасите же его, брат мой, и да благословит вас Господь!
— Когда мы отправимся? — спросил Луицци.
— Чем раньше, тем лучше, — сказал папаша Брюно. — Нужно немедленно разбудить Матье.
— Эй, послушайте, — послышался голос Жака с большой кровати, занимавшей угол просторной комнаты.
Луицци и сестра обернулись и подошли поближе; крестьянин приподнялся:
— Вот что… Я, конечно, не возражаю против того, чтобы мой отец и сын отправились к Бертрану, если речь идет о чести и счастье сестры Анжелики. Когда моя дочурка, вот эта бедненькая малышка, что спит рядом, заболела оспой, сестра, не побоявшись заразы, пришла к нам, день и ночь ухаживала за ребенком и спасла его. Ради той жизни, что она сохранила, я готов рискнуть другой, так что Матье я отпускаю. Что касается вас, отец, то вы знаете, что делаете, и я не стану вам перечить. Но это еще не все… Мне нужно ваше слово, господин барон, слово чести, что вы не воспользуетесь всем тем, что увидите, кроме как для своих дел. Поклянитесь же именем Господа нашего, что никому не скажете о местонахождении Бертрана, и, если военные, пронюхав о вашем пребывании в тайном лагере шуанов, будут расспрашивать вас, вы не дадите им ни малейших сведений, которые могли бы навести их на след.
— Конечно, даю слово, — ответил барон, — хотя меня и удивляет, что вы просите об этом; ведь вы сами чуть не пали от рук этих мерзавцев.
— У меня к Бертрану свой счет, — мрачно проговорил Жак. — Он заплатит мне кровью, лично мне и никому другому. Идите же, делайте свое дело, а я сделаю свое, когда придет время.
Через минуту Матье был уже готов. Условившись, что Каролина будет ожидать возвращения барона у Жака, Луицци, слепой старик и мальчишка отправились в путь. В предрассветной мгле они продвигались в полном молчании по раскисшим дорогам, пролегавшим по овражистым просекам в густой чащобе. Как только занялся рассвет, навстречу стали попадаться крестьяне, шедшие на полевые работы; затем движение еще более оживилось, появилось множество местных узких возов с производящими внушительное впечатление упряжками, состоявшими как минимум из трех пар быков и четверки лошадей с необычайной длины поводьями. С одной стороны, плачевное состояние дорог вынуждало применять столь значительные силы для транспортировки даже небольших грузов, ибо легкие повозки быстро приходили в негодность на глубоких рытвинах, а с другой стороны, для всякого уважающего себя крестьянина количество лошадей и быков, которых он мог запрячь, чтобы отвезти на рынок пару-тройку мешков с зерном, было вопросом престижа и предметом зависти для соседей.
