После этого письма Луицци задумчиво почесал в затылке.
«На такие чувства, — подумал он, — способен, наверное, только южанин. Здесь либо извечная гасконская склонность к преувеличениям, либо я просто несведущ в этих делах. Правда, в газетах сколько угодно рассказов о самоубийствах из-за несчастной любви, о вызванных ею преступлениях и злодеяниях. Нельзя полностью отрицать существование подобных характеров. Тем более что, насколько я понимаю, этот Анри — не кто иной, как сегодняшний раненый лейтенант, а он, судя по рассказу папаши Брюно, — храбрый солдат, что, как правило, не позволяет предположить в человеке бесчестности. Похоже, все-таки я ничего не смыслю в людях…» — заключил барон свои размышления и продолжил чтение.
Анри Донзо от КаролиныЗачем вы вновь обращаетесь ко мне, сударь, зачем опять бередите раны? Оставьте меня с ними наедине! Все ваши предположения не соответствуют действительности. Я не люблю. О Господи, что стало бы со мной, если бы я полюбила!
Каролина. Каролине от АнриИ все-таки я прав, Каролина, вы влюблены; я понял это по последним словам вашего письма. Позвольте, раз уж вы доверились мне как другу, хладнокровно ответить на вопрос, который вы задаете с такой грустью. Что станет, если Вы полюбите? Знайте же: вы свободны, и Ваше столь незавидное одиночество на самом деле имеет одно преимущество — Вы хозяйка своей судьбы. Вскоре, по достижении Вами совершеннолетия, опекун предоставит в Ваше распоряжение принадлежащее Вам состояние, и Вы будете вольны поступать с ним, как Вам заблагорассудится, не спрашиваясь ни у кого. Матери настоятельницы, прекрасно это понимая, поведают Вам обо всем именно в тот день, когда будут уверены, что им удастся обратить в свою пользу Ваш выбор. Вы спрашиваете, Каролина, что с Вами станет? Вы станете почитаемой и любимой супругой того, кого любите, святой матерью семейства, распространяющей вокруг себя атмосферу любви, словно весенний воздух, от которого распускаются зеленые ростки; Вы станете абсолютной повелительницей сердца, преданного Вам, словно верный раб; Вы станете счастьем и гордостью новой семьи, образцом совершеннейшей прелести, вызывающим всеобщее восхищение и уважение; Вы достигнете всего того, что и хотел бы от Вас Бог. Вот какая «страшная» участь ожидает Вас, вот какая судьба у Вас впереди, если только вы отважитесь на решительный поступок. Но я весь дрожу при мысли, что, может быть, напрасно расписываю Ваше счастливое будущее — а вдруг я только вызываю новую боль? Возможно, Вы не смеете довериться своему избраннику из боязни, что он окажется недостойным или быстро разлюбит Вас? Оба эти предположения равно безрассудны. Ваше сердце не позволяет мне поверить в первое, а мое собственное говорит о невозможности второго. От чего же Вы тогда страдаете? Какую тайну храните в себе? О! Доверьтесь мне, Каролина, я люблю Вас достаточно сильно, чтобы узнать о Вашей любви к кому-то и отдать Вас ему, но спасти, несмотря ни на что! Сама смерть меня не остановит!
Анри.— Честное слово, — проворчал Луицци, — этот малый либо полный болван, либо жуткий ловкач; либо он действительно ничего не понимает, либо хочет, чтобы ему выложили все и сразу. Посмотрим же, что ответила ему моя бедная сестренка.
Анри от КаролиныАнри, спасите же меня!
Каролине от АнриТак Вы любите меня! Я — Ваш избранник! Вы любите меня, Каролина… О! Позвольте же мне встать перед Вами на колени… позвольте же с восхищением поблагодарить Вас. О! Я хотел бы рассказать Вам, какое неземное счастье испытал я от Ваших слов, поразивших меня как гром среди ясного неба; я зашатался и закрыл глаза, подумав, что гибну… Затем, с Вашим именем на устах, я пал на колени. О! Вы поверили мне, и я сделаю все для Вашего счастья, клянусь… Вы будете счастливы ради моей собственной жизни, ибо в Вашем блаженстве теперь вся моя жизнь, сердце мое перестанет биться при одной только Вашей слезинке. Сегодня я не могу сказать большего… Я потерял голову… Я плачу, дрожу и сомневаюсь… А вдруг я сошел с ума? Неужели это правда, неужели Вы меня любите?
Анри от КаролиныДа, Анри, я люблю Вас, люблю за сострадание к бедной, одинокой сироте, люблю за благородство и доброту Вашей души… Я люблю Вас конечно же потому, что так велел мне сам Господь — полюбить с первого взгляда…
Дальнейшие письма содержали обычный для влюбленных обмен обуревавшими их чувствами. Наивные откровения Каролины, увлеченные мечтания Анри, искренние надежды, безумные желания — в общем, все, о чем воркуют юные сердца: неистощимый и полноводный источник, который, как правило, начинает пересыхать с того момента, как голубкам удается оросить его влагой свои уста. Среди заоблачных грез проскальзывали тем не менее и вполне земные идеи. Во-первых, Анри рассказал Каролине о ее правах. Затем наступил черед мер, которые необходимо было принять на случай похищения и бегства; Луицци поистине восхитило одно послание Анри, в котором он признавался в своей бедности, и ответ Каролины, чуть не заставивший барона прослезиться. Она так простодушно просила у Анри прощения за свое богатство, что Луицци едва не поверил в искренность этих водевильных сантиментов. После чего он восхитился искусной деликатности Каролины, с которой она постаралась закрыть этот щекотливый вопрос, раз уж он возник. Она отважилась испросить у господина Барне разрешения просмотреть счета и, как только ей исполнилось восемнадцать, попросила его пересылать госпоже Жели все деньги, что накапливались по процентам от ее капитала. Наконец, от письма к письму, от записки к записке Луицци подобрался к тому моменту, когда все было подготовлено к побегу. Анри должен был ждать Каролину у калитки, которую садовник обещал оставить незапертой; Луицци предвкушал уже развязку — ему оставалось прочесть последнюю короткую записочку, состоявшую всего из нескольких слов:
Каролине от Анри ДонзоВы недостойно обманывали меня; я возвращаю вам ваши письма и не хочу от Вас ни строчки, ничего, что могло бы напомнить мне о том, до какой степени я позволил сбить себя с толку.
Анри.Столь странный и неожиданный финал заставил потрясенного Армана надолго задуматься; затем он тихонько позвал сестру и, вглядываясь в нее с жалостливым любопытством, спросил:
— И с того дня, как вы получили эту записку, вы так ничего и не узнали?
— Ничего.
— И не виделись с Анри?
— Со времени моего отъезда из Отрива сегодня я видела его впервые.
— И не предполагаете, кто мог оклеветать вас в его глазах?
— Нет.
— А Жюльетта?
— Жюльетта? О нет, только не она! Она не видела Анри после возвращения в монастырь и ничего не знала о моих планах; ибо, почувствовав себя в грехе, я не смела уже довериться ей. У меня не хватило бы сил выдержать такой стыд перед лицом ее самоотречения и добродетели. Я не хотела превращать ее в сообщницу моего греха, ибо дружеские чувства не позволили бы ей предать меня, но совесть потом жестоко спросила бы за потакание слабости. К тому же вы сами могли убедиться, как настойчиво Анри советовал мне блюсти наши отношения в тайне.
— Но как вы оказались в этих местах?
— В тот вечер, когда я должна была уехать с Анри, мне удалось незаметно выскользнуть из кельи; я прокралась через сад, трясясь от нервного озноба; было тихо и темно, а монастырь забылся в дремотном покое. И вот у той роковой калитки я вижу садовника: «Ну что?» «Господин Анри побывал здесь, — ответил он, — но почти сразу же исчез, поручив передать вам этот конверт и записку». Я подумала сначала, что какое-то непредвиденное обстоятельство помешало исполнению наших планов, но на мой недоуменный вопрос, приедет ли Анри попозже ночью, садовник не смог ответить ничего вразумительного. Но как прочитать записку, чтобы понять, что происходит? Ведь света нигде не было, в том числе и в моей келье… Я вспомнила про часовенку, которая находилась совсем неподалеку от калитки в сад; я быстро проскочила в нее, и там при свете восковой свечи под образом мученика Антония{359} прочла эти ужасные, ошеломившие меня строчки и рухнула без чувств. Пришла в себя я на каменном полу той часовни… Я очнулась словно после кошмарного сна, не понимая, где я и почему, не в силах вспомнить, что произошло. Наконец, когда какие-то обрывки воспоминаний начали возвращаться, в жутком отчаянии я едва не разбила голову о каменные плиты, точно так же, как разбили мое сердце, но святость места остановила меня. Покачиваясь, я добралась до своей кельи; остаток ночи я провела в той страшной безысходности, когда нет никаких сил ни умереть, ни продолжать жить… Наступившее утро принесло с собой свет, прояснивший, если можно так сказать, путь, по которому мне предстояло идти. Как только я увидела стены своего обиталища, где так любила, надеялась и столько выстрадала, я почувствовала, что не могу больше в них находиться; через несколько дней я добилась от настоятельницы отправки в одну из центральных обителей сестер милосердия, в Эврон, где и должна была завершить послушнический срок. Я приехала туда одна со своей тайной и отчаянием и вот уже полгода провожу дни в беспрерывных тяжких работах в госпитале Витре, ухаживая за больными в тщетной надежде, что вид страданий других утихомирит всепожирающую боль моей собственной души. Но напрасной оказалась моя зависть к телесным мукам, ломающим, как я теперь знаю, и здоровых мужчин… И вот я пришла сюда, выполняя святой долг, которому решила посвятить себя, и вдруг увидела того, кто уничтожил мою жизнь; ибо я не живу теперь вовсе и даже не надеюсь больше ни на что, брат мой…
