В стихах же одним из первых на эту тему высказался Александр Блок в поэме «Скифы» (1918): «Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы, / С раскосыми и жадными очами!»[1096]. А чуть позже ее подхватил Сергей Есенин: «Ты, Рассея моя… Рас… сея… / Азиатская сторона!» («Снова пьют здесь, дерутся и плачут…», 1923).
Да и возникшую позднее ленинско-сталинскую империю многие называли «азиатской деспотией», а сам Сталин называл себя азиатом. Например, по воспоминаниям дипломата Олега Трояновского, Сталин, «неожиданно появившись на вокзале в апреле 1941 года, чтобы проводить министра иностранных дел Японии Мацуока, сказал ему на прощание: “Мы, азиаты, должны держаться вместе”»[1097]^.
Интересно, что сравнение советской власти с татаро-монгольским нашествием присутствует и в песне А. Галича «Памяти доктора Живаго» (1972): «Опять над Москвою пожары, / И грязная наледь в крови… / И это уже не татары, / Похуже Мамая — свои!»[1098]. А сравнение с ордой встречается в его же «Русских плачах» (1974): «Шли Олеговы полчища / По немирной дороге».
Похожая картина нарисована в черновиках «Баллады о ненависти» (1975) Высоцкого: «Косые недобрые взгляды / Ловя на себе в деревнях, / Повсюду скакали отряды / На сытых тяжелых конях. / Коварство и злобу несли на мечах, / Чтоб жесткий порядок в стране навести, / Но ненависть глухо бурлила в ручьях, / Роса закипала от ненависти» /5; 316/). Впрочем, еще в 1931 году Осип Мандельштам в стихотворении «Сохрани мою речь навсегда…» назвал большевиков «татарвой»: «Обещаю построить такие дремучие срубы, / Чтобы в них татарва опускала князей на бадье». Речь идет об убийстве великого князя Сергея Михайловича, великой княгини Елисаветы Федоровны, князя Владимира Палея и трех юных сыновей великого князя Константина Константиновича: «Все шестеро были живыми сброшены, в угольную шахту вблизи Алапаевска в Сибири. Их тела, найденные по приказанию адмирала Колчака, свидетельствовали о том, что они умерли в невыразимых страданиях. Они были убиты 18 июля 1918 года, т. е. два дня спустя после убийства Царской семьи в Екатеринбурге»[1099] [1100].
Бородатый Черномор, лукоморский первый вор -
Он давно Людмилу спер, ох, хитер!
Ловко пользуется, тать, тем, что может он летать: Зазеваешься — он хвать — и тикать!
Сравним выделенный фрагмент с «Салонным романсом» (1965) А. Галича: «А нашу Елену. Елену / Не греки украли, а век!»89°. Одним из значений понятия век в его творчестве является «советская действительность — эпоха сталинизма (как частное проявление тоталитаризма), террора и репрессий; система и связанные с ней истории-ческие события» и «большинство этих смыслов имеет одну окраску, определяющим среди них является век как советская действительность»™. И действительно: «Но век не вмешаться не может, / А норов у века крутой! <.. > И вот он враля-лейтенанта / Назначит морским атташе».
При этом в «Салонном романсе» Галича Троя олицетворяет собой Россию: «А Троя? — Разрушена Троя! / И это известно давно», — а в «Песне о вещей Кассандре» Высоцкого Троя является олицетворением Советского Союза: «Без умолку безумная девица / Кричала: “Ясно вижу Трою павшей в прах!”, / Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев, / Во все века сжигали люди на кострах». И здесь тоже говорится о греке, который надругался над Кассандрой: «А вот конец — хоть не трагичный, но досадный: / Какой-то грек нашел Кассандрину обитель / И начал пользоваться ей не как Касан-дрой, / А как простой, тупой и грубый победитель» (АР-8-30) (то же самое говорилось про «дядьку ихнего» в «Лукоморье»: «С окружающими туп стал и груб»: кроме того, в этой песне вертопрах «дом спалил», а в предыдущей — «сжигали люди на кострах»).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Позднее, в «Воспоминаниях об Одессе» (1973 — 1974), Галич еще раз использует этот образ: «И снова в разрушенной Трое / “Елена!” — труба возвестит».
Вернемся вновь к «Лукоморью» и проведем параллели между этой песней, «Сказкой о несчастных лесных жителях» и другими произведениями.
Если Иван называет Кащея «гнусным фабрикантом», то и про Черномора в черновиках «Лукоморья» сказано: «Ну, а подлый Черномор оказался гнус и вор» /2; 40/. А подлым лирический герой назовет также соглядатая в «Невидимке» (1967): «Сидит, подлец, и выпитому счет / Ведет в свою невидимую книжку».
Если Черномор Людмилу спер, то Кащей — девку спрятал. Да и в том же «Лукоморье» колдун представлен как знаток бабских струн.
К этому колдуну русалка пошла «как в тюрьму», а в «Сказке о несчастных лесных жителях» «царица в заточении живет». Позднее такая же ситуация повторится в стихотворении «Много во мне маминого…»: «Жёны крепко заперты / На цепи да замки». А в черновиках: «Как в гареме заперты» /5; 521/. Сравним с «Лукоморьем» и с «.Лирической песней»: «И пошла она к нему, как в тюрьму». «Живешь в заколдованном диком лесу, / Откуда уйти невозможно». Отметим еще одно сходство между двумя последними песнями: «Как-то раз один колдун <…> И пошла она к нему, как в тюрьму» = «Твой мир колдунами на тысячи лет / Укрыт от меня и от света».
Поэтому атмосфера «Сказки о несчастных лесных жителях» предвосхищает только что упомянутую «Лирическую песню»: «Но, однако же, приблизился — дремотное / Состоянье превозмог свое Иван» = «Пусть ветра с сонных листьев сдувают росу» (АР-7-173) (тут же можно в очередной раз вспомнить «сонную державу», по которой будет ехать лирический герой в «Куполах»).
Если Иван-дурак хочет вызволить из тюрьмы царицу, то лирический герой намерен забрать возлюбленную из темного леса: «В этом здании царица в заточении живет. <…> Тоже ведь она по-своему несчастная, / Эта самая лесная голытьба» = «Живешь в заколдованном диком лесу. / Откуда уйти невозможно»; «Девку спрятал, интриган!» = «Твой мир колдунами на тысячи лет / Укрыт от меня и от света»; «К бедной узнице взошел» = «Все равно я отсюда тебя заберу».
Что же касается тяги представителей власти к женскому полу, то здесь возникает интересное сходство между действиями Черномора в «Лукоморье» и хозяина дома в черновиках «Чужого дома»: «…баб ворует, хнычь не хнычь» = «Он семь баб сгубил, а с восьмой сбежал» (АР-8-23). Причем Черномор тоже «с восьмой сбежал»: «Он давно еще Людмилу упер» /2; 40/ (поэтому в «Мистерии хиппи» поэт будет обличать представителей власти: «Довольно тискали вы краль / От января до января!»; а в черновиках «Инструкции перед поездкой за рубеж» инструктор — «главный спец по демократам, бывший третий атташе» — будет жаловаться герою: «Я за тягу к демократкам / Незаконно пострадал»; БС-17-13). Кроме того, если Черномор охарактеризован как «Лукоморский первый вор», то и хозяин чужого дома «двух гостей убил да с деньгой сбежал» (АР-8-25) (а в основной редакции фигурирует припадочный малый — придурок и вор», который также угрожает убить лирического героя, являющегося гостем: «Мне тайком из-под скатерти нож показал»).
Впрочем, сами представители власти отвергают все обвинения в воровстве и называют себя иначе: «Мы же не расхитители — / Уравнители мы» («Куплеты кассира и казначея», 1974).
А свое пристрастие к женскому полу они демонстрируют также в стихотворении «Запретили все цари всем царевичам…» (1967): «В основном же речь идет за Гуревичей: / Царский род ну так и прет к ихней девичьей — / Там три дочки — три сестры, три красавицы…», — и в «Песне-сказке про нечисть» (1966), где Змей Горы-ныч кричит: «Выводи, Разбойник, девок, пусть покажут кой чего!».
