А сочувствие к «несчастному» Кащею и «несчастненькой» холере напоминает «Сентиментального боксера» и «Песню про джинна»: «Жалко мне противника — очень я корректен» (АР-17-182) = «Жалко духа — вот беда, где он, бедный, мается?» (АР-9-106). Легко заметить, что последняя цитата буквально предвосхищает песню о холере: «И я холеру даже пожалел, / Ведь ей, бедняге, некуда деваться!» /2; 544/.
Кроме того, в «Сентиментальном боксере» герой говорит о себе: «…очень я корректен», — а в наброске 1970 года, посвященном холере, встретятся такие строки: «Не будь такой послушный и воспитанный я, — / Клянусь, я б просто стал ей кавалером» /2; 606/.
Наконец, если холера — «хилая, как тысяча скелетов», то в «Балладе о ненависти» встретится похожий образ грифа: «Торопись — тощий гриф над страною кружит». Очевидно, что гриф — это тот же стервятник из песни «Чужой дом» (1974): «Лишь стервятник спустился и сузил круги» (гриф кружит над страной, а стервятник — над домом, который также олицетворяет собой всю страну).
Интересная перекличка наблюдается между песнями «Спасите наши души» и «Не покупают никакой еды…»: «Мы можем по году / Плевать на погоду» = «Да, это правда, случай — не один, / Но случаи не делают погоды8?0: / Нам наплевать на этот карантин, / Мы в карантине просидим и годы!» /2; 543/ («мы… плевать» = «нам наплевать»; «по году» = «годы»; «на погоду» = «погоды»).
В первом случае речь ведется от лица лирического мы, а во втором — от лица всего советского народа, который борется с холерой и потому наделяется чертами лирического мы (людей, которые сражаются за справедливость или просто стремятся одолеть неприятеля), так же как и в песне «Священная война». Кроме того, строка «Мы в карантине просидим и годы!» будет реализована в «Театрально-тюремном этюде на Таганские темы» (1974) и в посвящении «К 15-летию Театра на Таганке» (1979): «Сидим в определяющем году, — / Как, впрочем, и в решающем, — в Таганке» /4; 254/, «15 лет я просидел на нарах» (АР-9-44).
Через несколько месяцев после песни о холере Высоцкий напишет стихотворение «В голове моей тучи безумных идей…», в котором повторится мотив народного единства в борьбе с врагом: «Холера косит стройные ряды, / Но люди вновь смыкаются в шеренги. <…> Объявлена народная война / Одной несчастной, бедненькой холере» = «Все болеют за нас — никого супротив: / Монолит без симптомов броженья!»[1082] Похожая мысль возникнет в стихотворении «Упрямо я стремлюсь ко дну…» (1977): «Сомкните стройные ряды, / Покрепче закупорьте уши. / Ушел один — в том нет беды, / Но я приду по ваши души!» (лирический герой призывает своих сограждан закупорить уши, как уже было в песне «Спасите наши души»: «Мы не спасаем души, / Закрой глаза и уши / Назло врагу!» /2; 348/).
Итак, если в образе холеры представлена советская власть, то слова «холера косит стройные ряды» являются метафорой массовых репрессий. Данный мотив часто принимает аллегорическую форму: «Мечут дробью стволы, как икрой, / Поубавилось сторожевых» («В стае диких гусей был второй…», 1980), «Вылетали из ружей жаканы, / Без разбору разя, наугад» («Охота на кабанов», 1969), «Только били нас в рост из железных “стрекоз”» («Конец охоты на волков», 1977 — 1978) и др.
Отметим еще несколько перекличек между песней о холере и другими произведениями: «Все экономят вынужденно деньги» = «С умом экономлю копейку» («Машины идут, вот еще пронеслась…», 1966). О себе же, в частности, сказаны и следующие слова: «Но от станка рабочий не уйдет», — поскольку лирический герой часто выступает в образе заводского рабочего, а кроме того, речевой штамп «от станка рабочий не уйдет» при всей его пародийности соотносится с маской рабочего-пролетария, поэтому через год лирический герой скажет: «До без четверти пять / У станка мне стоять» («“Не бросать!”, “Не топтать!”…», 1971).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Нарушено передвижение,
Страх есть, но только маленький весьма он,
Всё перекрыто, как движение
На улицах, когда приедет Мао /2; 543/.
Данная цитата напоминает «Марш аквалангистов»: «Боимся кессонной болезни / И, может, немного — акулы».
Что же касается строфы в целом, то главная ее идея — сравнение советской власти с китайской — представляет собой фирменный прием Высоцкого, который будет рассмотрен ниже (с. 387 — 388).
А использование китайского сюжета в качестве аллегории советской действительности объясняется, прежде всего, одинаковым общественным строем в Китае и СССР — социалистическим (в его тоталитарном варианте). Соответственно, проблемы и конфликты, возникающие в этих странах, по сути, одни и те же. Отсюда — одинаковое отношение автора к холере и Мао Цзедуну: «Но пасаран Холера не пройдет! / Холере — нет, и всё, и бал окончен!» = «Но сегодня приказали: не пускать! / Теперь вам шиш, поpasaran, товарищ Мао!» («Как-то раз, цитаты Мао прочитав…», 1969).
В таком контексте становится понятной и следующая строфа: «Я погадал вчера на даму треф, / Назвав ее для юмора холерой, — / И понял я: холера — это блеф, / Она теперь мне кажется химерой».
В произведениях Высоцкого власть часто называется химерой, блефом, миражом или утопией: «Мне не служить рабом у призрачных надежд, / Не поклоняться больше идолам обмана» («Было так: я любил и страдал…», 1968), «Я никогда не верил в миражи, / В грядущий рай не ладил чемодана — / Учителей сожрало море лжи / И выплюнуло возле Магадана» (1979), «Мы — манекены, мы — жители утопии» («Мы — просто куклы, но… смотрите, нас одели…», 1972). А это говорит уже сама власть («манекены»), причем в черновиках песни «О поэтах и кликушах» (1971) поэт обращался к кликушам с такими словами: «Не торопи с концом и не юродствуй, не пыли, / Не думай, что поэт — герой утопий» /3; 291/, - подразумевая под словом «поэт», в первую очередь, себя (а власть его как раз «торопила с концом», поэтому в песне «Штормит весь вечер, и пока…» будет сказано: «Мне дуют в спину, гонят к краю»). Налицо, таким образом, противопоставление поэта (Высоцкого) и утопии (советской власти, СССР). Поэтому он «никогда не верил в миражи».
Во мне теперь прибавилось ума, Себя я ощущаю Гулливером, И понял я: холера — не чума, — У каждого всегда своя холера!
Следовательно, раньше лирический герой думал, что холера — это чума, то есть напасть, от которой нет спасения. А через два года будет написано стихотворение «Набат» (1972), где речь пойдет именно о чуме: «Съежимся мы под ногами чумы, / Путь уступая гробам и солдатам».
Также Высоцкому наверняка были известны выражения «красная холера» и «красная чума». Кроме того, он читал роман Альбера Камю «Чума», где речь шла о «коричневой чуме» — фашизме, — доказательством чему служит опубликованный перечень книг из домашней библиотеке поэта. В нем под номером 148 значится: Камю А. Избранное: Пер. с фр. М.: Прогресс, 1969. 544 с.[1083] [1084] (роман «Чума» опубликован на страницах 133 — 378).
Ну и самое главное — в песне «Случаи» (1973) слово чума прямо применяется к советской истории: «Открытым взломом, без ключа, / Навзрыд об ужасах крича, / Мы вскрыть хотим подвал чумной, / Рискуя даже головой. / И трезво, а не сгоряча, / Мы рубим прошлое с плеча, / Но бьем расслабленной рукой, / Холодной, дряблой — ника-кой»87 Об этом же чумном подвале прошлого и о смертельном риске, связанном с его открытием, говорилось в песне «Зарыты в нашу память на века…» (1971): «В минном поле прошлого копаться / Лучше без ошибок, потому / Что на минном поле ошибаться / Просто абсолютно ни к чему». Но лирический герой все равно «копается» «в минном поле прошлого» («Иногда как-то вдруг вспоминается / Из войны пара фраз — / Например, что сапер ошибается / Только раз»), поскольку годом ранее в черновиках песни «После чемпионата мира по футболу — разговор с женой» он признавался: «Я вратарскую площадку заминирую, / Потому что я в потенции — сапер» /2; 541/. Да и в «Черных бушлатах» (1972) он скажет: «Особая рота — особый почет для сапера». А образ минного поля прошлого восходит к песне «Спасите наши души», где он фигурирует и в настоящем: «Свихнулись мы, что ли, — всплывать в минном поле!'.».
