правда только о привороте речь шла. А тут кто знает, чего ждать придется? И не только ей, кстати говоря.
– Знаешь что, Настасья, ты у меня завтра платье порвешь.
– Боярышня, да я ж никогда ничего не рвала.
– А сейчас порвешь. Будешь реветь и каяться. А я тебя по щекам отхлещу да отца упрошу завтра же в поместье отправить. Может, пара дней еще и есть у нас, но поспешать все равно требуется.
– К чему это, боярышня?
– А к тому. Деньги тебе уплачены немалые, а результат какой будет? Не подумала?
– Верка… ой.
– То-то и оно. Хорошо, когда только приворот будет, Верка и так дура, влюбится – глупее не станет. А как порчу нашлют? Или болезнь какую?
Настасья ойкнула да рукой рот и зажала. Устя посмотрела на небо. Поежилась.
– С тебя придут ответ спрашивать. Ткнут острым в толпе – и не поймешь. И нет Настеньки.
– Я же…
– Мне-то ты услугу оказала. А я тебе в ответ постараюсь жизнь спасти.
– Так дороги же раскисли! Не доехать сейчас до имения!
Устя подняла руки вверх, развернула ладонями к небу, прислушалась.
Пальцы холодило, словно в ладонях уже собиралась надежная тяжесть снежка.
– Беги к себе, Настасья. Мороз этой ночью будет, сильный да ядреный. Все прихватит, и снег посыплет… не успеем до снега – следов оставим.
– Хорошо, боярышня.
– Ты мне сейчас что шьешь-то?
– Так сарафан синий, из танского шелка.
– Что хочешь делай, а с шитьем напортачь и в ноги мне кидайся. Поняла? Завтра же!
– Поняла, боярышня. Все, как скажешь, сделаю.
Устя кивнула и к себе пошла. Настасья ей вслед посмотрела, перекрестилась да и кинулась к себе. Надобно заранее деньги припрятать, да так, чтобы никто не увидел, не нашел. Хорошо, что боярышня у них такая.
Понимающая.
Другая б оплеух сейчас надавала да и вовсе слушать не стала.
С другой и Настасья бы не церемонилась, продала кровь, да и пусть ее. Странно получилось. Но, наверное, справедливо?
* * *
– Руди, ты должен мне помочь! Обязан!
– Государыня…
– Зови, как и раньше. Я сейчас перед тобой не государыня, а мать.
– Любушка моя, чем помочь тебе надобно?
– Руди, беда у нас. Феденьку эта гадина не иначе как приворожила.
Рудольфус об этом думал. Но…
– Любушка, так ведь и сам мог парень влюбиться, возраст уж такой, что и можно!
– Можно?! МОЖНО?! Руди, он мне заявил, что эта гадина ему трона дороже!
– Так он покамест и не на троне.
– Руди!!!
– Любушка, ты от меня-то чего хочешь?
– Чтобы ты как-то ее…
– Соблазнил? Не получится.
– Почему же?
Руди только сглотнул. Воспоминания уж больно нехорошие были. Долго он о своем разговоре с Устиньей размышлял. А о соблазнении и не задумался. Какое уж тут соблазнение, когда на тебя смотрят даже не как на мужчину! Как на слизня особо гадкого!
Можно и сил не тратить, не получится ничего. Но царице о том знать необязательно.
– Пробовал я, Любушка. Надеялся, что отстанет она от Теодора, ан зря.
– Так что ж теперь?! Терпеть все это?!
– Любушка, ты ведь не пришла бы, когда б терпеть решилась. Что ты придумала?
Царица Любава Никодимовна покрутила один из перстней. Большой сапфир, граненный кабошоном. Звездчатый, безумных денег стоящий. Его царь на рождение сына подарил.
– Придумала, Руди. Когда Феденька ее хочет, надобно ему дать желаемое. Можно ведь схватить ее, скрутить и привезти куда в потайное место. А там… пусть Феденька с ней натешится, а когда и придушит наглую девку – не велик ущерб.
– Любушка, а коли не получится по-твоему?
– А для того ты там будешь, Руди. Ты его туда привезешь, ты их там покараулишь.
Руди задумался.
Идея Любавы у него никакого протеста не вызвала.
Устинью он видел и понимал, что ей не нравится. Договориться, может, и выйдет, так ведь бабы! С мужчинами проще, с ними как договоришься, так и будет. А бабы сорок раз все по-своему перерешают, да еще ты виноват останешься. И то…
Пока еще договорится, а сколько вреда Устинья ДО того принесет? Была б она тихой, скромной, спокойной – дело другое. Можно и не трогать бы. Да не получится.
– Хорошо, Любушка. Будь по-твоему. Только денег много потребуется.
Любава и не сомневалась в ответе.
– Будут деньги, Руди. Сколько нужно будет. Только сделай…
Руди и не возражал. Сделает, чего ж не сделать? Дело-то хорошее, дело нужное.
Ишь ты, взял мальчишка моду! Влюблен он!
Старших он не слушает!
Исправлять надобно! И только так.
* * *
Мужчина коснулся платка с кровью:
– Устинья, говорите. Алексеевна.
Он не собирался никуда торопиться.
Мужчина не был злым, не был жестоким. Он искренне любил свою семью, он никогда не бил супругу. Но если кого-то приказывали устранить, он выполнял свою работу быстро и качественно.
Убить?
Значит, убьет. И эту тоже. Сказано – ни ядом, ни железом нельзя, ну так черным ведовством в могилу очень даже свести можно, ежели умеючи. А он умеет.
Устинья не поймет, за что ее?
И не важно!
Не надо было девочке лезть в игры взрослых людей, ой не надо! Ни к чему! А теперь уже поздно.
Берегись, Устинья Алексеевна. Сегодня еще не время, а вот как новолуние будет, так я тобой и займусь.
И мужчина покосился на клетку, в которой квохтала черная курица, деловито рылась в зерне. О своей участи она пока еще не знала. Впрочем…
Любую курицу рано или поздно зарубят. И эту тоже. Только для более возвышенных целей, нежели суп.
Возвышенная курица.
Ах, как это звучит!
И мужчина тихонько рассмеялся.
* * *
– Илюшенька, вечером приходи, куда и обычно.
Илья плечи расправил и заулыбался глупо.
Придет, конечно!
Как же к такой бабе да не прийти! Каждый день бегал бы, да вот горе – царь так часто занят не бывает. А ведь какая баба!
Гладкая, сочная, все при ней!
Хоть как ее крути, ни единого изъяна не найти! Хороша!
А царь ее без пригляда оставляет! И вообще… такой бабе настоящий мужик надобен!
Илья себя таким и считал.
Правда, последнее время ему было не слишком хорошо, голова кружилась иногда, подташнивало, кошмары снились. Но это ж бывает! Может, продуло где, а может, и съел чего-то не то. Вот и все.
Это не повод отказываться от такой женщины!
Придет он!
Обязательно!
* * *
– Боярышня! Смилуйся!!!
Такой вой несся над подворьем Заболоцких – собаки подвывали! На все голоса!
И было, было чему подвывать! Устинья, боярышня старшая, рвала
