— Скажите, пожалуйста, который час? — казалось, что я забыл дома «Ролекс».
— Ты что, с давалкой познакомиться хочешь? — насмешливо сощурился водитель.
— Нет… — Я медленно осмысливал текст.
— Тогда вали подальше, на центральный телеграф, где часы висят.
Поднявшись домой, я поведал деду об этом эпизоде, но он лишь пожал плечами, мол, мало ли машин крутится у подъездов. Дед нравился мне своей невозмутимостью, к тому же старая профессия ненавязчиво окружала его героическим ореолом. Я все ожидал, что он расколется и начнет рассказывать о своих необыкновенных похождениях в сетях шпионажа. Но он молчал и был настолько погружен в себя, что откликался на мои вопросы со второго, а то и с третьего раза (отец объяснял это тем, что дедушка стал глуховат, тем паче, что в тюрьме ему иногда давали в ухо — вот вам и джентльмены!). Меня поражало, как долго он прихорашивался перед зеркалом, всматриваясь в каждую морщину и прохаживаясь щеткой по скудеющей растительности. Потом он поливал себя каким-нибудь замысловатым парфюмом, в течение дня он менял их раз пять. Особенно радовал меня лосьон «Огуречный» (дед любил его со времен обучения в шпионской школе), в квартире тогда пахло, как на огороде, но жать и на дуде играть почему-то не хотелось. Однажды дедуля торжественно объявил о намерении пригласить своего старинного друга по кличке Чижик, дружок этот будил в нем самые приятные воспоминания, что отражалось на дедовой физиономии, становившейся умильной, словно ему облизывали пятки амазонки. Встрече с Чижиком предшествовала артподготовка.
Дед, странно усмехаясь, набрал номер телефона и заговорил с акцентом.
— Это глава банка Сибинвест Карл Венцель, — представился он секретарше.[134] — Соедините меня с шефом.
Секретарша, пораженная тоном просителя, тут же подключила шефа.
— Мне давно бы следовало познакомиться с вами, у нас очень много общих дел, — заметил дед вкрадчиво.
Ответ был, как говорят англичане, «in the positive», дед оживился, сказал, чтобы я морально готовился к завтрашнему дню, и таинственно исчез. Вернулся он неестественно бодрым и говорливым (я почти сразу догадался, что он где-то хлебнул, правда, оказалось, что корвалола) и проспал до позднего утра нового дня. Вылез он в пижаме (по-аглицки, in his pyjamas, отметим множественное число, т. е. соединение брюк и верхней части, правда, дед признавал только брюки) и стал биться над глазуньей, напевая при этом тонким голосом «Санта-Лючию», словно готовил лангусты на берегу Неаполитанского залива.
Неожиданно раздался звонок в дверь, я вышел в коридор и узрел создание небольшого роста, улыбчивое, нежнейшее и крайне обходительное. Не представляясь, оно начало меня раскачивать и покрывать поцелуями, словно после столетней разлуки, чуть не плача и награждая меня самыми лестными эпитетами.
— Вы, наверное, ошиблись адресом, — обеспокоенный приставаниями (не педофил ли залетел в наш дом?), я пытался увернуться, но безрезультатно.
Тем временем наше кружение вошло в конфликт с перегруженной вешалкой, и мы грохнулись огромным кулем на пол, извергая шумы неадекватные действу. В партере я разглядел в распластанном существе хорошо сохранившегося розовощекого старичка, из тех, кто бреется каждое утро, трудясь над каждой волосинкой, приседает по сто раз и растягивает эспандер до хруста в предплечьях. Из него, словно из иконы Божией Матери, струились покой и любовь к ближнему, и пахло от него вполне пристойными блинчиками с мясом, очевидно, съеденными в соседней кулинарии (я там иногда сам подъедал и весьма ценил их кухню).
— Чижик! — раздался вопль деда. — Это ты?! — И оба старца слились в экстазе нежности, по накалу равного всем утерянным годам разлуки.
— Как ты? Здоров ли? Чем занимаешься?
Дед сыпал вопросами, в ответ на которые Чижик только умильно улыбался и кивал головой, словно очередной раз убеждаясь, что дед жив, последний, видимо, прочитывал в этих движениях души ответы, и потому продолжал спрашивать не слушая.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— У меня смутное впечатление, что мы встречались, — вдруг округлил глаза Чижик. — Вы немец?
— Русский немец, — ответил дед. — Я родился в Ревеле и ребенком был перевезен в Россию.[135]
— Наверное, я видел вас на приемах, — пробормотал Чижик нарочито суровым голосом, словно Вальтер Шелленберг, распекавший начальника охраны, допустившего в рейхсканцелярию отряд партизан.
Сначала мне показалось, что оба старых обалдуя просто сошли с катушек и потому несут несусветную околесицу Однако через пару секунд я усек, что парочка просто добродушно разыгрывала на свой лад экспромт с паролями, имея в прошлом достаточный опыт импровизаций. Потом снова пришла пора безмолвного умиления, словно встреча происходила прямо у ворот, рядом с гостеприимным Святым Петром, после вояжа в челне с Хароном.
— Ты?! — выдыхали оба, сжимая друг друга в объятиях старых самбистов, хлопали по спине, трясли за шею, щипали за живот, отодвигали от груди, чтобы лучше рассмотреть, а дед даже ухватил своего дружбана за щеку и на пару сантиметров ее оттянул, чуть не оторвав.
— А это мой внук… — заулыбался дед, но Чижик даже на меня не взглянул, пожирая глазами дедулю, словно царь Соломон Суламифь.
Далее началась часть эпическая, проходившая под классный молт, именуемый односолодовым виски. («Ты бросаешь лед в молт?» — с деланным ужасом спросил дед, но Чижик лишь махнул рукой.) Повторенье — великий грех, и потому я обхожу и фиктивную помолвку деда с некой Кэти, и страдания некоего Юджина, ставшего жертвой Крысы, и попугая Чарли. Когда дело дошло до схватки деда на яхте с Челюстью-Колей-Крысой и счастливого умерщвления последнего, пелена пьяного счастья сползла с морщин Чижика, и он начал внимательно, даже слишком внимательно слушать. Вопросы он задавал направленные, и за нежной улыбкой я различил тигровую хватку и волчьи зубы (впрочем, можно и наоборот).
— Он ничего не рассказывал тебе перед смертью?
— Нет.
— И ты не задавал ему вопросов?
— Каких вопросов?
— Ну, о характере его связи с англичанами, о подрывной работе…
— Он вел себя агрессивно и в любой момент был готов меня укокошить…
— Значит, не ожидал… — протянул Чижик. — Не оперировал ли он какими-нибудь именами, ранее неизвестными тебе?
— Ты слабо представляешь всю обстановку, это же был не допрос у следователя, а настоящий бой.
— Понимаю, но ты сам знаешь, как важно захватить противника живьем и хорошенько его допросить! (Морду при этом сделал кровожадную, словно разрывал на части бегемота.)
— Это теория. При всем желании я ничего больше не мог сделать.
— Кто знает… Скажу тебе честно, мы тут не были в восторге от твоей акции. Прежде всего, не было военного трибунала, даже заочного, а устные приказы локализовать Крысу нигде не зафиксированы. Увы, но мы лишились важной информации. Конечно, ее могло бы не быть, но все же, все же… — Чижик даже осунулся от горя. — Он унес с собой в могилу тайны, важнейшие тайны.
— После драки кулаками не машут, — холодно заметил дед, явно стремясь уйти подальше от этой скользкой темы. — Ты можешь мне помочь?
— Чем?
— За мной ходит наружка. Чья она? Ведь сейчас в столице свободно орудуют все разведки.
— Наружка? А тебе не показалось? У всех нас мания преследования, мне самому после отставки два года казалось, что за мной слежка. Но даже если ты и впрямь под наружной, как я могу тебе помочь? Я уже давно сижу на газовом хозяйстве, старые связи вычищены из Монастыря или утеряны, а мое новое начальство крайне отрицательно относится к шпионажу: оно ориентируется на Запад и вообще выступает за передачу туда всех наших архивов. Сейчас в стране совершенно иная агентурно-оперативная[136] обстановка, многие требуют устроить над нами Нюрнбергский процесс и вынести строгие вердикты. Вот идиоты! Впрочем, в Германии они преуспели, и наши бывшие товарищи не успевают отмываться.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
