Поскольку в КГБ с самого начала знали об этой встрече и даже помогали ее проведению (видимо, когда чекисты это делали, они еще толком не знали, во что это выльется), там, узнав о сути фильма, тут же стали предпринимать соответствующие шаги с тем, чтобы не допустить осуществления этой затеи. В один прекрасный день Стефанович и Гвасалия были вызваны на Лубянку (не в главное здание, а в невзрачную двухэтажку на Кузнецком мосту), где два бравых полковника устроили им настоящую головоймойку. Суть их претензий свелась к следующему: дескать, если вы хотите, чтобы ваша первая большая картина увидела свет, вы должны немедленно отказаться от приглашения на главные роли Высоцкого и Влади. Молодые люди в ответ удивились: дескать, Высоцкий является ведущим актером Театра на Таганке, а его жена — членом Коммунистической партии Франции! Но лучше бы они этого не говорили, поскольку именно это и было главной причиной претензий чекистов. Правда, претензий негласных. Ведь «Таганка» числилась оплотом либеральной фронды в стране, а Влади была членом той самой партии, лидеры которой в последнее время стали высказывать неудовольствие по поводу «негибкой политики» Кремля в отношении эмиграции советских евреев. Короче, в этом деле опять оказалась замешана политика. Впрочем, иначе и быть не могло, учитывая статус самого Высоцкого (певец протеста) и партийную принадлежность Влади. Вот если бы они были рядовыми актерами, тогда все было бы гораздо проще.
Авторы фильма этого, видимо, не понимали (ввиду своей молодости и нескушенности в делах большой политики), поэтому еще какое-то время пытались отстоять свою точку зрения. Но все было бесполезно. А после того, как их собеседники пригрозили им серьезными проблемами в их дальнейшей киношной деятельности, авторы фильма сочли за благо больше не спорить. Правда, они еще надеялись на заступничество Сергея Михалкова, который в силу своего статуса был вхож в высокие кабинеты. Но и он оказался бессилен. Вернее, он понял подоплеку запрета со стороны КГБ и… согласился с ним. После этого Стефанович отправился в Театр на Таганке, чтобы лично сообщить Высоцкому неприятную новость. По словам режиссера, услышав ее, у актера глаза налились слезами. И он с болью и мукой спросил:
— Ну объясни мне — за что? Что я им сделал?
Но что мог ему ответить Стефанович — ничего.
В итоге вместо Высоцкого и Влади в картину будут приглашены другие актеры, из разряда «без шлейфа» — Альберт Филозов и Виктория Федорова.
Крик души, вырвавшийся из уст Высоцкого, понятен. Хотя, с другой стороны, наверняка ведь знал наш герой, почему его так прессуют. Мало того, что он являлся одним из ведущих актеров театра, каждый спектакль которого был скопищем всевозможных антирежимных «фиг», так еще был провозглашен в либеральной среде «советским Эзопом». Хотя сам Высоцкий от этого титула всячески открещивался. Некоторое время назад даже песню такую написал — «Я все вопросы освещу сполна…», где так прямо и заявил:
…Теперь я к основному перейду.Один, стоявший скромно в уголочке,Спросил: «А что имели вы в видуВ такой-то песне и в такой-то строчке?»
Ответ: во мне Эзоп не воскресал,В кармане фиги нет — не суетитесь, —А что имел в виду — то написал, —Вот — вывернул карманы — убедитесь!..
В этих хлестких строчках, на мой взгляд, таится форменное лукавство автора. Были, были «фиги» в его песнях, причем практически в каждой. Ведь кто такой был Эзоп и изобретенный им язык? В Древней Греции (VI век до нашей эры) жил такой баснописец, который первым начал использовать тайнопись в литературе — иносказание, маскирующее мысль (идею) автора. Эзоп придумал систему обманных средств в виде традиционных иносказательных приемов (аллегория, аллюзия), псевдонимов, контрастов и т. д. В русской классической литературе таким автором был М. Салтыков-Щедрин. В советской гитарной песне таковым суждено было стать Владимиру Высоцкому, за что, собственно, его по-своему ценила и даже щадила советская власть. Например, его коллега Александр Галич «эзопова языка» всячески избегал, резал правду-матку чуть ли не в открытую, за что, собственно, и пострадал — был выдворен из страны. Впрочем, об этом речь еще пойдет впереди.
Возвращаясь к теме лукавства нашего героя в песне «Я все вопросы освещу сполна…», отметим, что таковое содержится не только в строчках, где он отрицает свое «эзопство». В самом начале песни он, например, заявляет:
Нет, у меня сейчас любовниц нет.А будут ли? Пока что не намерен.Не пью примерно около двух лет.Запью ли вновь? Не знаю, не уверен…
Начнем с любовниц. Известно, что в те периоды, когда в Москве не было Марины Влади, наш герой вовсю крутил амуры с актрисой своего же театра Татьяной Иваненко. Эти «амуры» приведут к тому, что в 1972 году у них родится дочь.
Что касается пития, то два «сухих» года, о которых пишет Высоцкий, ну никак не получаются. Достаточно напомнить его армянскую гастроль весной 70-го, после которой он в очередной раз угодил в больницу. А песня «Я все вопросы освещу сполна…» написана спустя полгода после этого.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ЗАТЯНУТЫЙ В ВЕЛЬВЕТ
6 мая Высоцкий играл в «Жизни Галилея», на следующий день дал концерт в Тамбове (ВИА имени Куйбышева), 8-го — пел на Томилинском заводе полупроводников, 10-го вновь вышел на сцену Таганки в спектакле «Добрый человек из Сезуана».
11 мая Высоцкий отправился в Ростовскую область, в город Шахты. Там он пробыл три дня и жил на даче первого секретаря горкома. Дал несколько концертов, а также навестил самого сильного человека на планете — штангиста Василия Алексеева. Под впечатлением этой встречи Высоцкий вскоре напишет песню «Как спорт поднятье тяжестей не ново…»
17 мая по ЦТ был показан фильм «Сверстницы» — первая картина в киношной карьере Владимира Высоцкого. Как мы помним, на экране он появился всего лишь на несколько секунд, чтобы произнести всего лишь одну короткую реплику: «Сундук и корыто».
Тем временем репетиции «Гамлета» продолжаются. Проходят они нервно. Так, 21 мая настроение у Любимова было хуже некуда: он то и дело бросал обидные реплики по адресу отдельных актеров, в том числе и Валерия Золотухина, игравшего Лаэрта. Особенно раздражали Любимова очки, бывшие в тот день на актере. «Почему вы в очках? — бушевал режиссер. — У вас что, болят глаза? По улице, пожалуйста, ходите в очках, а на сцену не надо выходить в таком виде». — «Но вы же сами разрешили мне их носить», — пытался оправдываться Золотухин. Но Любимов был неумолим: «Снимите их, они мне мешают».
