на высоту 750 метров к горному озеру – «солнечно-лунному» Рью-Э-тан. (Транскрибировать точно по-русски китайские названия и имена – трудно, надо просить несколько раз повторять и вслушиваться, звуки всё промежуточные, не совпадающие с нашими. На русской карте, например, второй город острова называется Гаосюн, а он точней гораздо – Као-Шьён. Так и все окончания «нг», записываемые по-английски, – такая же неловкая попытка записать китайский звук, у китайцев не слышится это «нг», и секретарь Фонда Фенг-шан склонялся, чтобы я записал его имя: Фон-сан. Обратно, и китайцам трудно воспроизводить в точности русские звуки, и кто ни пытался научиться правильно выговаривать мою фамилию – не устигал и с пяти попыток.)
На Солнечно-лунном озере кончал свои дня Чан Кайши, проигравши Китай. Это было любимое место его отдыха, уединения и работы. Против дома его, с видом из окон, через озеро высится – на горе, да ещё и сама высокая тонкая, – пагода в честь матери Чан Кайши. А сам он, оказывается, был христианин, – и здесь, на откосе, построен протестантский храм – для него и жены. В его доме теперь гостиница, где мы и остановились.
Мы приехали перед закатом. Вода в озере была голубовато-зелёная, а верхушки обмыкающих гор, среди которых налилось озеро, покрыты дымкой и облачной рванью. Озеро очень украшено ещё маленьким островком посередине – купа деревьев за белым заборчиком, откосы мощены камнем.
Встречу мне устроили – как самому бы Чан Кайши. Открыли специальный, построенный для него, закрытый ход к пирсу, там подали катер (а корреспонденты уже наняли другой и следовали). Обошли островок, пристали к другому берегу, взбирались по лесенке к буддистскому храму. Уже в сумерках сделали угол по озеру – обширному даже и для моторки. А потом я поднялся в половине шестого утра – текла богатая, быстропеременчивая игра красок на очищенном небе, слева над горой, перед восходом солнца! и какая гладь озера, какой покой. И замечательно поставлена на верхнем горизонте, против глаз, пагода матери.
Бедные, пренебрежённые миром тайваньцы, не избалованные вниманием иностранных гостей, встречали меня повсюду триумфально. Остановились мы на дневной завтрак в Тайчжуне (я в них не нуждался, только потеря лучшего времени, но У Фон-сан жить без них не мог), в отеле нам отвели номер просто президентский по объёму и обстановке, и сразу же появился мэр Тайчжуна – вручать мне ключи от города. Для этого спустились в фойе, там он вручал при трёх десятках корреспондентов и двух сотнях сбежавшихся жителей. Аплодировали, махали, очаровательная китаяночка прорвалась пожать руку[353]. Позже вручали мне ключи и от крупного промышленного Као-Шьёна, и от мелкого, но исторического Лу-Кана, затем уже и просто от гостиницы «Амбасадор». Всё представлялись, представлялись в разных местах ответственные лица – путались у меня и наружности, и посты. Со второго дня распорядился президент республики Чан Чин-куо (сын Чан Кайши) усилить охрану, добавилось спереди и сзади полиции (и всем же надо протяжно завтракать, удлиняются дневные перерывы). А само собой добавлялись местные корреспонденты, уже следовало машин до сорока, – и со всем этим кортежем я появлялся в людных местах и под непрерывное общёлкивание. Это привлекало жителей, они сияли, махали, приветствовали, хлопали, там и сям я жал руки, снимался со стариками, с мальчишками (у китайчат волосы жёсткие, как проволока). Такой же кортеж шёл за нами в нагорный университетский парк Чи-Тоу, где ждал нас для завтрака отдыхательный дом с изумительным запахом деревянной – но не простого дерева – постройки, ещё усиленным от тайваньской орхидеи, не так благоухающей вблизи, как по всему помещению. Чтобы пройтись по парку в одиночестве, надо было ускользнуть лесной тропкой.
На прядильной фабрике сажали в мою честь пу-ти-су (липу) и фотографировали с работницами. Прядильная фабрика, правда на японских и германских станках, – поразительно механизирована: от хлопка Африки и до нитяных катушек на экспорт – почти никого нет в огромных цехах: хлопок перегоняется по трубам, машинами скручивается, растягивается, снова скручивается, сами меняются шпульки, и бочки со скрутками сами движутся по полам цеха хитроумными зацепами из пола.
В Као-Шьёне вошли в зал в перерыве концерта – тут же заметили и стали аплодировать ближайшие, затем встали все тысячи полторы, откуда-то поднесли букет. (Бедные, бедные тайваньцы! – почти обречённые, всеми покинутые.)
Посетил я и верфи в Као-Шьёне – потрясающее кораблестроение, огромные танкеры на экспорт, а сухой док, говорят, второй в мире по величине, не знаю. Впечатления были так велики и натеснены, что я и не пытался записывать. Великаны корабельных корпусов, уже готовых в море. Запахи моря и слитный шум работ, как бы пескоструйный. Сварка готовых блоков в сухих доках. Каждая мелочь качества деталей и блоков проверяется компьютерами. Хотелось остаться дольше, вникнуть – а стыдно занимать собой внимание инженеров и рабочих.
Но ещё нет на острове всеобщего процветания. Тайвань одновременно и процветает, и выволакивается из нищеты японской колонизации. (Впрочем, остальному Китаю сейчас только пожелаешь такого уровня.) Побывали мы во многих и нищих местах, особенно в приморских. Тут и свои тяжёлые промыслы. Сушка соли из океанской воды: приходит вода по канавам, разливают её по ямам 1-й концентрации, затем 2-й, потом по сушильным квадратам, из них сгребают соль, несут в кучи, всё босиком. – Мелкий пруд, куда запускается из океана мелкая рыбка сабахи, здесь подкармливается (но при слишком большой жаре рыба погибает). Из нищей избушки рядом выходят двое рыбаков в одних юбках, заплывают на плоту, соскакивают и тянут сеть (обычно – ночью, чтобы к утру – свежую на рынок). – Немало обшарпанных лачуг, кирпичи как будто даже не сцементированы, торчат свободно, да ведь зимы тут и не знают.
И в Лу-Кане – узкие, довольно зловонные переулки и задворки с неприглядной жизнью, как там живут и дышат? Тесная двухэтажная открытая жизнь. Вдруг на втором этаже над грязным переулком мост, и о нём тут же мемориальная доска: построил его Чен-Чи, на нём встречались поэты и писатели обмениваться идеями о каллиграфии, живописи, садовом искусстве, поэзии, шахматах, музыке и для приветствий луне.
В городе Тайнане (прежняя столица острова) встретишь и телегу, запряжённую волами. Но и в нём, и ещё больше в Као-Шьёне, и повсюду – изобилие мотоциклов (как в коммунистическом Китае велосипедов): в конце рабочего дня едут сотни и сотни, запруживая улицы, – главный вид транспорта, хотя и автомобилей немало. (Даже большую живую свинью везут в мотоциклетной прицепке.) А светофоры – только в крупных городах, всюду на дорогах – регулировщики, дешевле. (И в гостиницах – изобилие прислуги, как в Японии.) Улицы переходят, где хотят, даже дети. Хоть на
