Воевода первым пошёл с холма, тяжело переставляя негнущиеся ноги. И вся толпа угрюмо повалила за ним следом - и печальники Перуна, и печальники Христа, а на вершине холма стали гаснуть один за другим жертвенные костры.
Глава 17
Сердце князя
Владимир не поверил бы словам, кабы ни глаза Басалая, полные ужаса, да почти начисто поседевшая его голова. Старый Отеня неумело осенял себя крестным знамением, а остальные княжьи ближники молчали, потрясённые ужасным рассказом. Изяслава жалели все - какой леший понёс его разорять Перуновы капища? Золота, что ли, не хватало Ставрову сыну? Так ведь волхвы это не те люди, что охотно делятся с ближними и дальними.
- А мечников всех отпустил?
- Всех, - Басалай вздохнул. - Всех, кто уцелел после бойни в протоке - сорок шесть человек.
Плешь. Роковое место для Ставрова сына. И боялся он Плеши, и рвался туда, словно забыл там что-то важное. Жалко боярина Изяслава, разумный был человек, одним из первых осознавший всю выгоду для боярства укрепления великокняжеской власти. Таких людей мало, во всяком случае, гораздо меньше, чем хотелось бы Владимиру. Попробовал князь опереться на Перуновых волхвов, но просчитался. Волхвы не пошли под князя, а захотели, чтобы он был под ними. И племена славянские не приняли Перуна как первого бога среди прочих богов. А не приняли потому, что не был он единственным, и каждый мог задаться вопросом - а наш-то чем хуже? Радимичи вот тоже задались этим вопросом, а заодно спросили - а чем наш собственный радимицкий князь будет хуже киевского? И вопрос этот повис не только над землёй радимицкой, но и над всеми прочими славянскими землями. Только силой отвечать на этот вопрос нельзя. Греческий Бог стал ответом Владимира. Бог всемогущий, Бог всевластный, за всё и всех отвечающий, не признающий иных богов рядом. И поначалу дело пошло гладко, во всяком случае, Киев не стал перечить своему князю. Но это Киев, где христова вера не в новинку, где и среди бояр быстро сыскались печальники нового Бога, как только сообразили, что он люб князю. И старшине киевской, и чёрному люду выгодна княжеская власть. Чем сильнее Великий князь, тем богаче Киев - это уже многие уразумели. И хоть морщатся иные бояре, вспоминая дедины обычаи, хоть и поминают Владимира недобрым словом после хмельной чарки, а всё же идут за ним, с трудом, но постигая неразрывность княжьей и боярской власти и силы. Перуновы волхвы напугали многих бояр, но не кровью, а стремлением влиять на чёрный люд в обход старшины. И бояре этого пренебрежения своими правами не простили волхвам. Потому и приняли новую веру с охотою, ибо эта вера не ущемляет их прав - ни тех, что идут от дедов-прадедов, ни тех, что силой и обманом присвоены в ущерб чёрному люду. О том, что в новой вере растёт сила Великого князя, многие начинают догадываться, но ещё не определились - к худу это или к добру.
- А что стало с чернецами, которые ушли с вами в Плешь? - обернулся Владимир к Басалаю.
- Назад пришли, - вздохнул Басалай. - Не приняла их Плешь.
- Ладомир воспротивился?
Под грозным Владимировым взглядом Басалай смешался и заскоблил поседевшую до срока бороду:
- Ладомир ушёл из Плеши ещё вперёд нас, а воеводству Мечислава плешане не противились?
- Так в чём дело? - удивился князь. - Почему Мечислав не защитил чернецов?
- Осрамились они, - Басалай испуганно покосился на сидящих в углу служек нового Бога. - Впали в непотребство.
Владимир такому Басалаеву ответу несказанно изумился, и даже мысль в голове мелькнула - уж не тронулся ли умом боярин от выпавших на его долю горестей.
Грек Прокопий сверкнул в сторону Басалая тёмными глазами:
- Думай, что говоришь, боярин.
Многим ближникам не понравился этот окрик монаха. Мало терпели поношений от Перуновых волхвов, так вот вам и новые божьи слуги норовят утеснить боярскую волю. Басалай глухой ропот старшины счёл за поддержку, а потому и ответил резко:
- Видел своими глазами и слышал своими ушами - и Бога чернецы хулили и непотребства совершали на виду у изумленных плешан. Говорили, что их опоил зельем ведун Бакуня. Но плешане не поверили тем словам - печальник, даже опоенный сверх меры, не станет так хулить своего Бога. О непотребствах и говорить не хочу - где это видано, чтобы божьи служки вытворяли такое перед людьми.
- Это делалась по наущению сатаны.
- Так знамо, что не по доброй воле, - согласился Басалай. - Но если Перуновы волхвы сумели навести на чернецов порчу, то, значит, их бог сильнее. Плешане и рассудили, что порченных христовых печальников им не надо. А Мечиславу возразить было нечего. Просил он прислать других, которые не так легко поддаются мороку.
Княжьи ближники отпором Басалая остались довольны. Прокопий в ответ не нашёл, что сказать и побагровел ликом. Оно, конечно, греческий Бог силён, но его служкам не худо бы понять, что без поддержки старшины им не удержаться на славянских землях.
- У Ладомира сил мало, не пойдёт он в дыбки на Великого князя, - сказал рассудительный Ратша. - Разве что начнёт озоровать на волоках, трясти бояр и купцов.
- Боярин Ладомир - не тать, - возразил Отеня. - После смерти Вадима и Блуда среди Перуновых волхвов нет признанного провидца. А с Бакуней воевода теперь в разладе. Если ты, Великий князь, только добром будешь склонять народ к христовой вере, то не за что будет ратиться Ладомиру. А люди не поймут Белого Волка, если он будет разбойничать на дорогах. Раз Христу не нужна кровь, то пусть его чернецы противостоят волхвам, а ратным людям не след соваться в этот спор. Если греческий Бог всемогущ, а славянские боги лишь чурки деревянные, то о чём же тогда разговор, бояре?
Владимир ждал, что христовы слуги лаяться начнут с воеводой, но ошибся. Прокопий неожиданно закивал головой на Отенины слова:
- Надо не рубить головы, а очищать души и просветлять умы. Уж если у Белого Волка хватило сострадания к своему пасынку, то Великий князь и вовсе должен проникнуться печалями своего народа. На том кровавом плешанском холме вершилось всё волею Бога: одному - мученический венец, а всем прочим - служение во славу истинного Бога. А что до монахов, то люди они пришлые, с нравами сей земли незнакомые, и не радоваться бы надо их прорухе, бояре, а огорчаться.
Радости конечно мало, в этом Владимир был согласен с Прокопием, а что до ближних бояр, то их и христова вера не обстругает враз. То же и Ладомир: если бы дело было только в вере, то можно было бы его оставить в покое. Но в воеводе дух боярского своевольства и сила простого люда. Он не только в Плеши своим стал, но и среди радимичей нашёл много сторонников, хотя Владимиру казалось, что не простят они Ладомиру смерть Всеволода. А они ему эту смерть простили и сделали это, наверное, потому, что судил воевода не по злобе, а по справедливости, и крови взял ровно столько, сколько должен был взять, и не каплей больше. Выходит, что сильный может спросить с виноватого, но в спросе должна быть мера, а иначе ненависть будет множить ненависть до бесконечности.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
