Замысел противника угадать — половина победы. Но — не угадывалось! И что долило паче всего. Отбросив обглоданную кость, князь поднялся и вышел из шатра, в темь. Тотчас к нему подошел от костра серпуховский воевода и боярин княжой Алексей Григорьевич. Владимир заговорил зло, дал себе волю, там, в шатре, приходило молчать:
— Полки раскиданы по всей Мече, аж до Осетра! Прончане не подошли доселева, и где князь Олег — неведомо!
— Прончане, чаю, и не подойдут! — угрюмо отозвался Алексей.
— Почто?! — едва не выкрикнул князь и прежде ответа понял: да, вот оно, первое из того, чего опасался сразу!
— А пото, — возражает боярин, — что, видать, поладили с Олегом они! Али и не ссорились вовсе! Бой бы был на той стороне, какое ни на есь знатье дали нам. А и мы б услыхали. А так… И сторожа наша, что послана встречь, почитай, вся в полон угодила!
Говорит боярин, и с каждым словом его понимает Владимир Андреич, что тот прав. И опять сблодили Акинфичи, что уверяли в якобы верности князю Дмитрию пронского володетеля!
И что теперь? Михаилу Андреича Полоцкого с лучшими силами — к Переяславлю-Рязанскому, с литовскою ратью, с волочанами, с коломенским полком. Пусть тотчас переходят Вожу. Не выдержит Олег! Выманим!
Приказал, и полегчало вроде, когда в стане началось шевеление и плохо выспавшиеся ратные, ворча, потянулись торочить коней. "А полк с Осетра заворотить назад, пущай охраняет тылы!" — додумывалось уже по пути.
Сам, не возвращаясь в шатер, потребовал коня, взмыл в седло. А все долило: чего-то главного самого недодумал. Да и теперь додумал ли, посылая литвина с полком на Рязань? Или уж всеми силами переходить Вожу?
Так и не спал уже до утра, провожая и наряжая полки. А утром, почуяв наваливший на него сон, залез в шатер на час малый, дабы соснуть, и пока спал, все и произошло.
Полк, подвинутый к Осетру, обрел наконец противника и вступил в бой, медленно продвигаясь вперед и совсем не чая, что его обходят другие, множайшие силы. Когда воеводы обнаружили свою промашку, отходить стало поздно. Все же гонца с просьбой, вернее, мольбою о помощи, воевода отослать сумел. И в те же часы и минуты на левом, двинутом за Вожу крыле войска, куда ушел Михайло Андреич Полоцкий, завязалась новая яростная сшибка.
Когда Владимир Андреич, чумной со сна, качаясь вылезал из шатра, бой шел уже повсюду. Где-то за лесом восставало дружное "А-а-а-а-а!" — туда уходили конные дружины и как проваливали в мох. Противник, встречая крупные силы, каждый раз отступал. Но, отойдя, тотчас устремлял зайти сбоку и в тыл.
Надо было возвращать полоцкого князя и строить сражение совершенно по-иному, но молодой Михайло Андреич уже ввел в дело все свои полки и попросту не мог отступить, не порушив ратного строя. Бой громыхал по всему растянутому на десятки поприщ окоему. Там и тут восставали яростные клики, скакали кони, падали сраженные железом всадники, и… противника по-прежнему неможно было обнаружить! Где Олег с главным полком, никто не знал. По-прежнему от первого же натиска московских воев рязане на рысях уходили в леса, растекались мелкими увертливыми ручейками, заманивая и уводя за собой московитов. По-прежнему бой, вспыхивавший то там, то тут, нигде не принимал ясных очертаний большого сражения, и по-прежнему было совершенно непонятно, куда направлять главные силы, а где достаточно легкого заслона из сторожевых дружин.
Владимир Андреич скакал вдоль строя своих полков, пытаясь оттянуть и собрать в кулак ратную силу, но воеводы, согласно прежнему приказу, устремлялись вперед, на поиски противника и полона, и, кажется, никто не понимал того, что давно уже понял он, а именно — что Сергий прав и они терпят поражение.
В конце концов ему удалось (конь, второй по счету, был запален и весь в мыле) вытащить полк, ушедший к Осетру, вернее, остатки полка, потерявшего убитыми, ранеными и разбежавшимися по лесам почти половину состава и совершенно не годившегося к бою. Удалось оттянуть чело войска, хотя где здесь чело, где крылья, где передовой полк, уже не понимал и он сам.
Удалось оттянуть, перестроить ратных и повести их вперед кучно, обходя острова леса, на соприкосновение, как полагал он, с главными силами князя Олега, и даже показалось часу в седьмом, что бой переламывается в пользу начинавших одолевать московитов… Казалось! До той поры, когда вестоноши донесли, что толпы конных рязан за Вожей обошли левое крыло Михайлы Полоцкого, литвин просит помочи, и блазнит так, что князь Олег находится с великим полком своим именно там.
Владимир Андреич — ему как раз подвели третьего жеребца, — закусив губу и молча, страшно начавши темнеть ликом, взмахнул шестопером, веля заворачивать рать. Он уже рычал, отдавая приказы, тяжко дышал, запаленный, точно конь, и — явись ныне пред ним сам Олег — бросил бы, наверно, в безоглядный напуск все наличные силы, сам поведя ратных в бой. Но, казалось, противник только того и ждал. Когда уже полки москвичей начали переходить Вожу, справа и с тыла восстал вопль, и густые массы рязанской конницы обрушились сзади на поворотивших и нарушивших строй великокняжеских ратников.
Два часа, бросаясь раз за разом в сумасшедшие конные сшибки, Владимир Андреич спасал свой расстроенный нежданным ударом с тыла полк. Два часа не ведал, чем окончит эта слепая, безобразная битва. Где-то в коломенской стороне рязане уже грабили шатры и обозы московитов, где-то еще скакали на помочь, где-то уходили, рассыпаясь по кустам, раменью и чернолесью, разгромленные полки. День мерк. Серпуховский князь то врезался в сечу, кровавя свой воеводский шестопер, то останавливал бегущих, тряс кого-то за грудки, срывая с седла, орал, сам неведая что, кого-то собирал вновь и вновь, вокруг него мгновеньями пустело все, и тогда открывалась полевая ширь со скачущими вдали в разных направлениях кметями, с ковыляющими к спасительной ограде кустов спешенными и увечными воинами, с какой-то одинокой раненой лошадью, что, со свернутым набок седлом, запутавшись передними копытами в сбруе, с диким ржанием прыгала, взвиваясь на дыбы и почти падая, вся в пене, со страшным, кровавым, уже совершенно безумным взором, и пронзительно, предсмертно уже, визжала, призывая мертвого хозяина своего…
Отойдя за лес и вновь собрав подручную, рассыпавшуюся было дружину, князь подумал, что спасен: новый московский полк на рысях выкатил из-за леса. Скакали обретшие князя своего вестоши, и следовало только медленно отступать по направленью к Оке, отступать, собирая разбежавшихся ратных, чтобы затем, всеми силами, устремить на помочь Михайле Андреичу Полоцкому. Так еще можно было ежели и не одолеть Олега, то, по крайности, спасти рать.
— Где Олег? Где ты, Олег! Явись! — звал, в забытьи, сцепив зубы, Владимир Андреич, мечтая уже об одном: окровавить саблю в поединке с неуловимым противником. Он вырвал, сколотил, собрал еще один конный полк, и послал его на выручку полочанам, и думал, верил, что одолевает врага, пока в сумерках не воротил к нему, в окровавленном платье, один из посланных им воинов повестить о том, что Михайло Андреич Полоцкий, сын Андрея Ольгердовича, убит, и полк неостановимо бежит, потерявши своего князя, и что уже некому и незачем помогать за Вожею, где кто не бежал и не пал костью, ныне угодил в полон.
Князя Олега серпуховский володетель узрел уже только в ночной темноте. Рязанский князь проезжал под знаменем, в густой толпе своих кметей, и остановился на взлобке, глядя из-под руки, стараясь понять, кто эти воины, там, в обережьи? Но ни сил бросить их на рязанского князя, ни уже и желания битвы у Владимира Андреича не было. Он молча поднял свой воеводский шестопер, приветствуя противника, и сам не ведал, заметил ли его Олег и ему ли кивнул шеломом, украшенным пучком соколиных перьев? Так они и разъехались, не вступив в бой. Видно, кони у рязанских воев были так же до предела измучены, как и у московитов. А может быть и то, что Олег, по рыцарству своему, не похотел позорить пленением уже разбитого им и сокрушенного до зела знаменитого московского полководца.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Над степью плывут высокие неживые ватные облака. Синий небесный свод подернут пылью и словно бы выцвел. Вянут травы, высокие, по брюхо коню, сухо шелестят, цепляя за стремена и низко опущенные потники монгольских высоких седел. Вереница мирян и духовных с татарскою обслугой неспешно движется к далекому еще Киеву. Редки селения, редки, по логам, по руслам степных рек, острова леса. Все устали.
Греческие клирики с русскими, упустившими Пимена, доругиваются на последях. Греки, зная нравы нынешней столицы православия, ожидают от сбежавшего Пимена многоразличного худа…
Издали, струями разрезая траву, со свистом несутся татары. Подскакивают к сбившемуся в кучу каравану, горячими, жадными глазами ошаривают путников. Кто-то из татар дергает за крест на груди митрополита Никандра, пытаясь снять. Ругань, вопль…
